Слышишь?..
– Слышу. Слышу. Не психуй.
Дверь – как граница. Между больной ночью и искусственным днём белых коридоров. Журналист – с холодным профессиональным взглядом. Для них нет людей, нет эмоций, нет событий… точнее, есть, но – как материал, из которого делаются горящие новости. Они хотят информацию. У них ничего нет. Они что-то накопали, но не скажут, что именно. Они складывают отдельные кусочки, полученные от разных людей. Теперь – будет кусочек от Грайне. С запретом на разглашение её личности, потому что – у неё есть сын. Это ниточка, за которую можно потянуть. При слове «солеранне» журналист остался спокоен. Не поверил? Или наоборот – всё слишком хорошо вписалось, сложилось и наконец встало на место? Да, это расследование, это по заказу, и прямо сейчас ничего обнародовано не будет. Когда? Нет возможности сказать. Спасибо, до свиданья…
– Грайне? Ты вернулась?
– Ну да. Я же обещала.
Усмешка, от которой хотелось запустить в Дина чем-нибудь тяжёлым.
– Ты же пришла ко мне для того, чтобы подстеречь журналистов и получить свой кусок славы. Увидела. Получила. Зачем возвращаться? Хорошую из себя строишь?
– Дин. Прекрати. Я не Смерть, и у меня нет Её терпения.
Горячая рука цепко схватила за запястье – до боли.
– Так и не надо. Выключи приборы. Выключи тут всё. Я устал. Ты ведь знаешь, что я не выздоровлю. Это фальшивое милосердие мне не нужно. Истинное – в том, чтобы дать мне умереть, но вы же лицемеры, вы заботитесь о том, чтобы никого лишнего не убить и остаться чистенькими перед Создателем, а он пусть лучше мучается. Или они. Солеранне. У Остроухого тоже не хватило духу убить их, он хочет ходить в хороших, – он же не убийца! А я должен страдать. Уходи, если боишься, но знай: из-за того, что ты меня не убила, я буду мучиться дальше. И это – на тебе.
– А сам – не можешь? Проще переложить ответственность на других, которые могут, но не хотят?
– Да! Сам – не могу.
Грайне резко встала, выдернула руку, – это было сложно, Дин впился в запястье как сумасшедший. Подошла к приборам, рывком развернула кровать, – та подалась легко.
– Вот. Протяни руку и возьми своё милосердие.
Она ушла, не оборачиваясь, только вздрогнула, когда дверь за спиной закрылась. Не слушать, не слышать, не знать, что произошло там, в закрытой тёмной палате с видом на звёзды. Узнать – потом. Всё равно узнать придётся, не выйдет остаться в неведении. Но – потом. Позже. Не сейчас.
***
И всё же это был тупик. Чем дальше время уносило прочь от разговора с Боргесом, тем острее ощущалось, что ветер свободы, вихрь, в котором ты всё можешь, ты делаешь, и всё получается, – этот вихрь далёк, как свет далёких звёзд, и где взять корабль с гипердвигателем, чтобы добраться туда, было решительно непонятно. Дни без Боргеса куда-то падали, она не успевала оглянуться, как наступал очередной вечер… и дни эти не приносили облегчения.
– Мама, а продолжение будет? – требовательно спросил Вен.
В продолжение сказки про мутантов он верил безусловно и не собирался принимать ответ «нет». Грайне улыбалась. В приключениях было несколько изумительных вещей. Первое – узнать, что продолжение будет. Второе – дожить до него и пойти дальше. И третье – узнать, что всё хорошо закончилось.
– Да. Продолжение будет.
***
Это было как нагрянувшая гроза, – ночные небоскрёбы, много, что-то выше, что-то ниже, разное, свет множества огней в них, и неподвижных, и движущихся – на машинах, на рельсовиках… нет, это не рельсовики, это просто старое название, поезда давно уже мчат по-над землёй с бешеной скоростью... Тяжёлая давящая махина бессонных ночных городов, в которых запросто можно потеряться, и приходило горькое бездомное одиночество: как же так, куда идти, куда приткнуться, где твой тихий угол, в котором ты будешь чувствовать себя дома, защищённым… а этого нет, и ты везде чужой или в гостях, и приходит момент, когда надо уходить и идти дальше… И где-то там, в этой путанице огней, высоток, дорог и подземелий – спрятаны спящие люди. Да, люди. Солеранне – это люди. Если посмотреть на тех, с кем человечество общается на просторах звёздных дорог, то разница между людьми и солеранне просто исчезает… что бы ни говорили политики триста лет назад.
Она очень хотела поверить наступившей осени. Поверить в спешку к домашнему теплу, к уюту в светлой комнате, когда за окном быстро и бесшумно надвигаются сумерки. В то, что можно позвонить Боргесу с какой-нибудь ерундой, без которой нельзя обойтись. Поверить, беззаботно и без оглядки спешить куда-то – в холодное утро и в синий вечер, к тем, кто важен, к тем, кто ждёт, с кем будет интересно, азартно, с кем есть что-то впереди.
Хотелось поверить.
Но под ногами не было земли.
***
– А чего ты хочешь? Одни высокие чины воруют, другие им завидуют и сажают их. Идёт нормальная жизнь. Ты хочешь быть в числе первых или вторых?
– Я не хочу попадать под раздачу, когда первые пытаются прикрыть следы своей бурной деятельности.
– А вот этого уже не запланируешь. Так что там было с Рене?
– Ты опять? Даже если я в открытую признаюсь, что я её убила, никто не докажет. Доказательств нет. Я могу пройти максимум как свидетель. Да, я видела, как она умирала, как тонула в этом болоте. Почему не попыталась спасти и не помогла ничем? Потому что это поставило бы под удар мою собственную жизнь и, следовательно, жизнь человека, который от меня зависел. Я решила, что пусть лучше она, чем он. Как это ни странно, он мне был как-то дороже. В отчёте Остроухого всё зафиксировано, он же зануда. Что-нибудь ещё?
– Да. Налей.
– Пожалуйста.
Рука Грайне не дрогнула, хотя было уже очень далеко за полночь.
– Так что ещё-то, кроме выпивки?
– Боргес в курсе?
– Нет. Хотя… он умный.
– Не боишься, что он догадается?
– Нет. Во-первых, я формально невиновна. Во-вторых… мы уже столько прошли и постояли на краю пропасти, от которой отошли, держась за руки, что я ничего не боюсь. Может быть, он давно уже догадался, какую роль я сыграла в том, чтобы он от неё избавился. Он же тоже умеет молчать.
– Он тебе нужен?
– Да. Конечно.
– Даже так, через пол-планеты?
– Ну… и так тоже.
– А ты знаешь, что жена Дина покончила с собой?
Молчание. Долгая болезненная тишина.
– Нет. До его самоубийства или после?
– До. Незадолго до.
– Каким способом?
– Передозировка успокоительных.
– Надо же. И как, журналисты это уже выдают за великий подвиг любви? Она не выдержала, она не стала жить без него, ах, давайте попереживаем?
– Примерно.
Рука Грайне резко сбила бокал со стола, в звенящей тишине стук был оглушительно громким.
– Идиоты. Подвиг… Подвиг – это быть с ним до конца. Подвиг – это видеть, во что превращается доедаемый ранами и болезнью человек, и не отвернуться, каким бы отвратительным, грязным и гадким он ни стал. Потому что это он, это тот, кого любишь, а не красивое тело, которое ежели вышло из кондиции, нужно заменить кем-нибудь посвежее. Подвиг – это пройти с ним последний момент и пожелать лёгкой последней дороги. А смотаться из этой жизни, когда она перестала быть тебе комфортной... Дура. И даже не нужно верить в инопланетные сказки о загробной жизни для того, чтобы понять, что за это на том свете по головке не погладят.
***
– Знаешь, когда к нам пришла эта странная религия, многие испугались. Как это так, что это такое – доверяться какому-то неведомому существу… или даже не существу… которого даже непонятно как зовут. Никак не зовут.
– И всё-таки ты смогла… довериться?
– Ну… надеюсь, что да. Но это очень трудно. Очень.
– А зачем ты надеешься? Если ты сможешь, это существо погладит тебя по головке и выдаст что-то хорошее? Или оценят твои единоверцы? Или тебе пообещали вознаграждение на том свете?
– Единоверцы не узнают. Существо не погладит. Но о хорошем я узнаю. Точнее, я его просто получу.
– Загадочно. И ты точно знаешь, что это будет – за доверие?
– Да.
– А… как вы молитесь?
Третья луна осветила короткую усмешку. Боргес ждал. Ему почему-то не было страшно за Грайне.
– Тебе сказать то, что я думаю? Сказать вслух?
– Разве нельзя?
– Нет, никто не запретит, но это же такое… личный разговор. Зачем тебе подслушивать его? Это нехорошо и неправильно. Тебе действительно интересно?
– Да.
– Ну… хорошо. Я скажу тебе, как я молилась… тогда. Когда мне было тяжелее всего довериться. Когда я не могла поверить ничему и никому. Когда было тяжело и страшно, и я боялась того, что опять встречу то же, что было раньше, – предательство, катастрофу, обман и полную бессмысленность и бесполезность своей жизни – и нынешней, и прошедшей, и грядущей.
– Ты пугаешь меня.
– Я сама была напугана.
– И… помогло?
– Я скажу тебе, как я молилась, только слушай внимательно.
Третья луна поднялась на безумную высоту, тени были чёткими и яркими, от белого света хотелось зажмуриться. Всё же свет был живым, хоть и белым... не как искусственный свет в больнице.
– Есть имя этого… существа… я не могу называть его вслух. Просто представь, что я обращаюсь к нему… этого хватит.
– Хорошо. Послушай… может, не надо? Ты так волнуешься, как будто тебе опять надо это делать.
– Прекрати. Да, надо. Да, сейчас. Я хочу… я хочу пройти над старыми следами. Не коснувшись их. Эти следы мертвы. Они не повторятся. Они не могут повториться. Так вот. Слушай.
Опять молчание. Судорожный вдох.
– Я уповаю на силу твою, на твою мощь и справедливость. Ты знаешь, каково мне сейчас, мне не надо ничего рассказывать. Ты знаешь, из-за чего и из-за кого, и называть имён я тоже не буду. Тебе это не надо, мне тоже. Я верю в твою руку. Я видела, как ты караешь виновных, и как ни один волос при этом не упадает с головы невиновного. Сделай же так и сейчас – для меня. Я устала. Я больше не хочу выживать, доживать и переживать. Покажи мне мощь твою, яви силу твою, и сотвори справедливость твою: покарай виновную – так, как не могу я, так, как не может ни один человек, – и пусть кара твоя пройдёт рядом с невиновным и минует его. Я верю тебе, я доверяю тебе – свою жизнь, жизнь тех, о ком ты знаешь, и я верю, что ты распорядишься по справедливости, и за меня будет воздано по заслугам. Проведи свою черту, разруби то, что положено разрубить, убей то, чему положено умереть, сделай так, чтобы я это увидела – не через долгое время, когда мне уже будет не надо, а сейчас. Я доверяю тебе, я верю тебе, веди меня и не дай мне ударить несправедливо, дай мне поступить правильно. И пусть то, что я хочу сделать, совпадёт с тем, что должно и правильно. Подтверди мне правильность моего выбора, правильность моего понимания того, кто и в чём виновен и невиновен. Подтверди мне правильность моей дороги, и я пойду по ней, выполняя волю твою, ибо только так и с таким сердцем я смогу её исполнить. Помоги мне, направь меня, укажи мне путь. Да, я знаю, ты не волшебник, выполняющий желания, ты делаешь порой совсем наоборот, и это приходится как-то переживать – ценою куска жизни, ценою седых волос, ценою бессонных ночей и пустоты в сердце. Да, я сомневаюсь, что это стоило делать. Да, я бы лучше обошлась без этого, и ты это знаешь. Я просила тебя и тогда, я прошу тебя и сейчас – о справедливости и о поддержке меня. Пусть то, чего я хочу, окажется тем, чего хочешь ты. Дай мне знать, что я услышана.
Молчание. Долгое, мучительное, падающее в
