присущие скорей не женщине, а мужчине. Да и отец ее, Генрих, был ярким воплощением мужеского начала. Этот могучий гигант с неуемной энергией был добр, но страшен в гневе. Елизавета стремилась заслужить его любовь, стремясь преуспеть в неженских занятиях, в частности в учебе, чем немало радовала отца. Он любил ее, чего не скажешь про сестру Марию, прозванную Кровавой за ее фанатичное рвение вернуть протестантскую Англию в католицизм. Восшествие Марии на престол после смерти Эдуарда, умершего от туберкулеза, сулило принцессе-протестантке одно — смерть. Елизавета уже готовилась взойти на плаху вслед за другими королевами и просила «добрую сестрицу» лишь об одном, чтобы ее, как и бедную мать, обезглавили не грубой секирой,
а мечем на французский манер. Даже в смерти она хотела быть изысканной. Ее заточили в Тауэр, откуда она не надеялась больше выйти. Мария и ее супруг Филипп, огнем и мечем возвращая Англию в лоно католической церкви, сильно измучили народ, лелеявший светлый образ девы в белых одеждах, страдающей от тирании, и вторил одно: «Мы ждали Елизавету».
Реальная Елизавета была далека от образа мученика, тем более, фанатика веры. Она была политиком — политиком искусным и гибким, чего не скажешь о Марии — жестокой и бескомпромиссной. Под угрозой смерти Елизавета объявила о переходе в католицизм, хотя подозрительная сестра не верила в ее искреннее обращение в веру. Положение Елизаветы оставалось незавидным. Ее будущее виделось весьма мрачным и безнадежным,
в постоянном страхом за жизнь. Но вскоре выяснилось, что у королевской четы не будет детей, многие вздохнули с облегчением, а будущее Елизаветы снова прояснилось. Она по-прежнему считалась потенциальной претенденткой на престол. Ее кандидатуру поддерживал Филипп ІІ (супруг Марии Тюдор, тогда еще наследник короля Испании), но Мария предпочла видеть своей преемницей не сестру, а шотландскую королеву Марию Стюарт — правнучку Генриха VII, внучку Маргарет Тюдор (старшей сестры Генриха VIII) и Якова IV. Правда, она была замужем за дофином,
впоследствии французским королем Франциском II, а испанец вовсе не собирался преподносить Англию своим заклятым врагам.
Шансы Елизаветы росли. Все понимали, что на закате царствования ненавистной Марии загорелась новая звезда, манившая к себе все больше дворян. Один из них — посол Италии Джовани Микеле, восхищенно отзывался о принцессе: «Миледи Елизавета — дама весьма утонченная наружностью и умом. У нее красивые глаза и превыше всего — прекрасные руки, которые она любит демонстрировать... Она очень гордится своим отцом, и все говорят, что она больше похожа на него, чем королева».
Трагичней смерти может быть только смерть, которую ждут с нетерпением. День в канун кончины Марии Тюдор, оставшейся навсегда Кровавой в памяти народа, назвали «средой надежды». Когда придворные сообщили Елизавете, что она — королева, та лишь сказала: «Господь так решил. Чудны дела его в наших глазах».
Но это было всего лишь напускное спокойствие, скрывавшее бурю, давно бушевавшую внутри. Ведь она стала не просто Елизаветой, а Елизаветой I, последней из династии Тюдор.
— Продолжай, — Леночка примостилась удобней в кресле, — ты так занимательно рассказываешь!
— Она вступила в Лондон на белом коне как победительница, но ей пришлось пройти немало испытаний, прежде чем утвердиться на троне, и одно из них — соперничество с законной претенденткой на английский престол Марией Стюарт. Умирая, Генрих VIII назвал Елизавету в завещании наследницей, но не отменил акт парламента, объявившего ее незаконнорожденной. Она по-прежнему считалась бастардом согласно папской булле. В этой ситуации любой из законных претендентов мог предъявить свои права на престол.
Сохранить власть на «мерзком острове», как называл Англию ярый ее ненавистник Филипп ІІ король Испании, можно было, обладая хитростью и очарованием, притворной уступчивостью и непритворной энергией. Елизавета обладала этими качествами, совмещая мужской склад ума с женским коварством.
Ее оружием была не красота, а ум, изящество и обаяние. Она была блестящей актрисой, прекрасно владела всеми тонкостями ораторского искусства (не зря увлекалась римской историей) и в начале своего венценосного пути (ей было всего двадцать пять лет), была уже зрелым и трезвым политиком. В отличие от Марии Стюарт, Елизавета не собиралась выходить замуж. Она использовала свое положение старой девы, называемое тогда девственностью, что приравнивалось к святости (в Средневековье девственницу днем с огнем не сыщешь), как приманку и как оружие. Она не теряла головы и умела владеть своим сердцем. Королеве же Шотландии предстояло потерять не только сердце, но и голову.
Будучи умной, холодной и расчетливой, Елизавета прекрасно понимала, что наличие супруга, а тем более наследника, ослабит ее безграничную власть над подданными. «Мой супруг — Англия, дети — мои подданные», — любила повторять она.
Но это не мешало ей долгих двадцать лет играть роль привередливой невесты, настолько запутав всех, что, казалось, она и сама не знает, чего хочет. Однако это было не так. Елизавета точно знала, чего добивалась — чем больше претендентов на ее руку, особенно среди католиков, тем прочнее было положение Англии и ее самой на троне. Все они, не подозревая о том, были гарантами ее безопасности. Поэтому она не лишала никого надежды, продлевая бесконечное томление. Среди претендентов были: король Испании Филипп II (бывший супруг сестры Марии), эрцгерцоги Габсбурги Фредерик и Карл, шведский король Эрик XIV, французские принцы Анжу и Алансон и даже царь Иоанн Грозный.
Была ли в жизни королевы любовь? Да, была. Роберт Дадли по-настоящему покорил ее сердце, но не разум. Она устояла и перед ним, белый пеликан (ее талисман) победил Белого Медведя (родовой герб Дадли), хотя, может быть, душа и оплакивала эту победу.
Черпая античную мудрость, она теоретически представляла себе каркас общества, которым надо было управлять: знать, аристократы, дворяне, среди которых было немало друзей и врагов, парламент и королевский совет, с которыми надо было найти общий язык, народ, который не стоило обременять налогами, но и держать в узде. Классические максимы управления были известны ей из книг, осталось применить все на практике. К тому же, она училась искусству правления у своего отца, который, правда, не следовал античной мудрости, часто идя вразрез со здравым смыслом. Ей импонировал его патриотизм, энергичная и властная манера вершить дела, его безапелляционная уверенность в божественном происхождении его прав, которые он не хотел уступать никому. Пример неудачного правления сестры тоже многому научил, продемонстрировав, что происходит, когда правитель навязывает нации политику, которую никто не одобряет, веру, которую не разделяет народ, консорта, которого все ненавидят.
Елизавета не могла допустить подобной ошибки. Ей нужен был широкий диалог, опора на все слои общества, продиктованная постоянным страхом встречного иска законных претендентов на престол. Она искала поддержку в народе, при этом умело жонглируя аристократическими кланами, делая одних фаворитами, других министрами, третьих узниками Тауэра.
Народ жаждал зрелищ и внимания монарха. Елизавета с лихвой предоставляла подданным такую возможность. Она любила устраивать пышные королевские процессии, во время которых контактировала с народом.
Ее восшествие на престол было одним из таких — ярким и запоминающимся. Пышная коронация длилась два дня. Это было поистине грандиозное зрелище: многотысячная процессия людей и лошадей под звуки флейт и лютен, труб и грохот барабанов следовала через город в трепете шелков и бриллиантов, парчи и золота, сиянии оружия. В завершении всего — королева, подобно светилу снизошедшая в ореоле небесного сияния, доводя толпу до экстаза своим великолепием, заставляя ее трепетать от счастья.
Перед этим королевская процессия отправилась в Тауэр по Темзе на баржах, застланных малиновым бархатом, заполненных толпами разряженных придворных, которые в огнях фейерверков казались фантастическими цветами, брошенными в мрачные воды реки. Праздник удался на славу. Восхищенный Лондон пал к ее ногам, она завладела им навсегда. Впоследствии Англия каждый год будет отмечать годовщину коронации как национальный праздник.
С воцарением Елизаветы народ ожидал восстановления реформированной религии, считая, что настал триумф истины и правды. Елизавета хорошо понимала, чего от нее ждут, поэтому сразу же расставила все акценты и приоритеты: она будет любящей матерью своим подданным, она достойная преемница своего великого отца, она предана слову Священного Писания, и даже слабые и убогие найдут у нее свою защиту. Блестящий образец искусства пропаганды!
В ее риторике образ «матери отечества» будет проходить красной нитью, она найдет выражение ему в своеобразном символе — белом пеликане. Согласно легенде, пеликан вырвал куски мяса из своей груди, чтобы накормить голодных птенцов. Елизавета станет носить медальон с белым пеликаном, как напоминание о своей готовности уподобиться самоотверженной птице: «У вас, возможно, мог бы быть более великий государь, но у вас никогда не будет более любящего». Такие слова приводили толпу в трепет, готовность отдать жизнь за восхитительную королеву.
Еще один излюбленный, проверенный временем способ непосредственного контакта с народом — поездки по землям и графствам королевства, встречи с простыми крестьянами, сквайрами, фермерами, которые до конца жизни рассказывали детям и внукам, как через их деревню, вот по этой самой дороге, проезжала «добрая королева Бесс» — неисчерпаемый источник для фольклора.
— Блестяще! Думаю, современные имиджмейкеры могли бы многому поучиться у Елизаветы.
— Да, у популизма корни глубокие, это то, что на современном языке называется «связями с общественностью».
— Видимо, королева понимала, как важно создавать себе позитивный имидж, и постоянно работала над ним.
— Несомненно, королева сама создавала свой образ, творила легенды. Ее искренность, чистота, девственность вызывали восхищение как романтиков, так и прагматиков. Манипулируя людьми, играя их амбициями, она заставляла их служить себе и государству, и мало кто знал, что под белыми ангельскими одеждами скрывалась своенравная натура.
Но мне больше нравится то, как умело она лавировала между двух огней — реформированной религией и католицизмом, без шума и треска устраняя последнюю, дабы не раздражать одних и не провоцировать других на открытые протесты. Это настоящее искусство — искусство толерантности и терпимости. Вот смотри: во время коронации месса началась на латыни, дабы не насторожить католиков до того момента, пока корона не будет возложена на ее голову. Это последний раз латынь звучала на мессе. Но затем она сделала открытую демонстрацию того, что католики ей не указ: перед церемонией миропомазания зазвучали молитвы и песнопения, во время которых по католическому обряду королева должна была распластаться на полу, но Елизавета лишь приклонила колени, вызвав ропот неодобрения католиков. Затем, после
