Смотрители

Пахом вышел на крыльцо. Вкусный воздух дразняще щекотал ноздри. Слева в крытой летней кухне священнодействовала Катерина. Она же доила корову на вершине небольшой горки, что была почти сразу против входа за дорогой, а ещё колола дрова у сарая, предпочитая быстро управляться с несколькими делами одновременно, а не медленно с каждым по отдельности.
         Судя по запаху, сегодня пироги с яблоками.
         Эффектнее всего Катерина выглядела на вершине горки — там она походила на мультяшного персонажа. Солнце, стоявшее за спиной Пахома, освещало Катерину полностью, без малейшей тени, отчего и Катерина, и Пеструшка казались вырезанными из цветной бумаги и приклеенными к небосклону.
         Пахом потянулся, зевнул.
         Барсик, дожидаясь, уже сидел на заборе. Увидев Пахома, он спрыгнул, выгнул спину.
         — Ну шо, готов? — спросил у него Пахом.
         — Мрр, — сказал Барсик.
         Из курятника степенно вышел Петя. Постоял секунду-другую, глядя перед собой, потом захлопал крыльями и, вытянув шею, закричал:
         — И-ки-ки-к-и-и-у!!!
         Пахом свернул козью ножку, не спеша раскурил и пошёл вон со двора в сторону погреба, что располагался у подошвы давешней горки. Петя и Барсик не торопясь двинулись за ним.
         Навстречу в сторону пруда шёл караван с утятами. Справа, там, где кончался забор, под трухлявым бревном жило мышиное семейство. Сейчас их видно не было — должно быть, завтракали.
         Набежала тучка, но тут же и схлынула.
         Пахом, а следом и Петя с Барсиком, по земляным ступенькам спустились в прохладную темноту. Вдоль стен небольшого помещения тянулись полки, на которых стояли банки с различными солениями, но не они были целью визита. Дальше располагалась дверь, в которую они и вошли.
         Сразу же за дверью имелась небольшая металлическая площадка, от которой справа вниз вела металлическая же лестница, а прямо по курсу в глубины земли открывалось огромное пространство — очень странного для непривычного глаза вида. И всё потому, что было это пространство какое-то сиреневое — казалось, сам воздух там не прозрачен, каким ему полагалось быть, но как бы полупрозрачен — будто бы в нём присутствовала какая-то странная примесь — с сиреневым оттенком. Или же на всё пространство там наброшена была полупрозрачная вуаль со всё тем же сиреневым оттенком. В самой глубине там имелось непонятное — не то оранжевое, не то лиловое — свечение, источаемое не каким-то единичным объектом, а всем объёмом пространства сразу, будто пространство светилось там само по себе, вычленяя из небытия странные сложные механизмы, находившиеся в движении. Более всего это походило на внутренность гигантских часов, только неизмеримо сложнее — какие-то огромные, ажурного вида, колёса, шестерёнки, сопрягавшиеся друг с другом, длинные и тонкие валы, рычаги и прочие детали, о которых неспециалисту ничего нельзя было бы сказать определённого, если бы только, конечно, он их увидел.
         И ещё мелодичный ритмичный звук раздавался там, сопровождая работу механизма.
         И запах там был не такой, как наверху, а как бы... пряный какой-то, сладковатый. Так и казалось, что это именно колёсики так пахнут, и от этого весь механизм казался ещё более загадочным и притягательным.
         Едва Пахом со товарищи туда вошли, как внешность у них поменялась. Они, конечно, оставались всё теми же персонажами, что были и раньше: человеком, петухом и котом, — но только их природные качества: человечность, петушиность и кошачесть, — словно бы усилились до невероятных пределов. К примеру, тело у Барсика вытянулось, морда приобрела некое благородство, а пятнистая шерсть стала шелковистой, блестящей, — и в целом он теперь походил на барса — хозяина горных долин. Петя тоже вытянулся, но не вдоль, а вверх — стал почти одного роста с Пахомом, на лапках у него появились золочёные шпоры, а гребень украсил золочёный же венец, инкрустированный различными разноцветными камнями. Сам Пахом теперь походил на сказочного принца, отправившегося в поход за священным Граалем. Он был теперь не в простых холщёвых рубахе и штанах, а в расшитой золотыми и серебряными нитями одежде, в красных сафьяновых сапогах и при парчовом поясе, с которого на специальных крючочках свисали ключи управления — тонко исполненные в виде ажурных деталек со сложными конструкторскими изысками.
         — Ну что, мужики, — сказал Пахом, — толкнём Землицу плечами своими?
         — Мрр, — сказал Барсик и плавными скачками помчался по лестнице вниз.
         Петя же, взмахнув крылами, перепрыгнул через перила и полетел в самое марево — в какой-то момент он стал похож на Золотого Орла. Каждое перо его выделялось на фоне сиреневого сияния, как отдельная драгоценность.
         Пахом понимал, что мог бы и сам так же легко спланировать вниз, как и Петя, но он предпочитал подход постепенный. Поэтому он пошёл по лестнице вслед за Барсиком.
         Мыши, оказывается, уже были там. Похоже, прогрызли себе дополнительный ход.
         Они сновали то там, то здесь, наводя порядок, где это было нужно. Говоря попросту: занимались уборкой.
         Петя уже сидел на возвышении — весь блистающий, как сказочная жар-птица — в его задачу входил анализ атмосферы: количество водяных паров, пыли, прочих примесей, даже ничтожная доля которых могла бы сказаться на работе механизма. Барсик же на полусогнутых лапах ползал в самом низу, исследуя опоры — нет ли в них трещин или прочих повреждений.
         Пахом, зайдя в самую гущу сияния, устроился подле пульта и принялся с помощью ключей управления настраивать работу отдельных блоков, корректируя характеристики в пределы допуска. Работа эта была несложная, но ответственная. От правильного функционирования механизма зависела работа всей планеты в целом. На каждый часовой пояс полагалось подобное же устройство — и везде были свои ответственные смотрители. Некоторых Пахом знал лично — познакомился с ними на совместных конференциях, которые проводятся раз в десять лет в столице мира. Других он знал издали, раскланивался, ничуть не сомневаясь, что все они — так же достойные своего дела люди (впрочем, не только люди, но и иные существа встречались ему — видовая пестрота, впрочем, давно перестала его удивлять).
         Закончив с настройкой, Пахом прислушался к мелодичному звону, что по-прежнему звучал вокруг него — похоже, музыка стала почище. В какой-то момент в глубинах механизма раздался бой — глубокие тягучие вибрирующие удары, от которых иной раз тело содрогалось от боли. Но не в этот раз. Обычно боль возникала тогда, когда не было внутренней гармонии, когда подступали помыслы или эмоции были нечистыми. Особенно часто это было в первые годы служения, когда покой ещё не стал сутью пахомового бытия. Но иногда случалось и сейчас, хотя уже и прошло более 60 лет, как он впервые вошёл в это святилище, — с каждым разом, правда, всё реже и реже.
         В данную минуту, например, бой механизма доставлял ему только радость. Всё, что могло быть несовершенным внутри его естества, словно бы упразднялось при этом, отчего тело и душа, слившись в единое целое, казались чистым кристаллом, откликавшимся на малейшие вибрации механизма.
         — Ты живой! — прошептал Пахом.
         И Петя, и Барсик, и мыши испытывали, похоже, примерно такие же чувства в этот момент — так как (где бы ни находились) замирали без движения,
         — Миром правят вибрации! — сказал Пахом и, как только бой закончился, по гладкому полу, выложенному плитами из неизвестного материала пошёл вдоль отдельных блоков механизма в глубину помещения. Двигавшиеся вокруг него колёса были самых разнообразных размеров — некоторые он легко мог бы засунуть к себе в карман, а некоторые превышали его в несколько раз — и все они были словно бы невесомые, то есть выполнены так изящно и совершенно, что, казалось, не на станках они были выточены, а сразу родились из небытия внутри какого-то совершенного и всесильного разума.
         А вот и пределы помещения. Гладкая стена, опоясывающая зал, а в ней огромный тоннель, уводящий дальше в глубины земли. Там, облокотившись о стену, стоял Вальс.
         — Привет, — сказал Пахом.
         — Привет, — улыбнулся Вальс.
         — Как дела?
         — Порядок. А у тебя?
         — И у меня порядок... Слыхал?
         — Ага... Пахом звонит в колокол.
         — Ну уж, Пахом. — Он смущённо улыбнулся. — Мама...
         Вальс был смотрителем механизмов, располагавшихся значительно ниже, и потому никогда не выходил на поверхность, превратившись в подземного жителя. Он был в опрятном белом халате и крохотных кроссовках. На носу имелось пенсне. Ростом он был почти в два раза ниже Пахома. Полурослик, подумалось тому. Или коротышка, как у Николая Носова. Мамой они называли весь комплекс механизмов на планете в целом, или же отдельные блоки в частности.
         — Как там наверху? — поинтересовался Вальс.
         — А вот сам и посмотри.
         — В другой раз. Кой-какие дела ещё остались.
         — Ну вот, так всегда — только обещаешь. А у нас сегодня яблочные пироги.
         Появился Барсик. Тотчас же сунулся к Вальсу, мурча и тычась тому мордой в плечо. Тот стал чесать Барсика за ушами.
         — Мрррр, — зазвучало там.
         — А у меня барбарисовый чай.
         — С гренками?
         — Ага.
         — Приятного аппетита.
         — Спасибо. Как Катерина?
         — Нормально. Осваивает технологию умножения.
         — О-о, — сказал Вальс с уважением. — На сколько же ипостасей?
         — Пока только на три.
         — О-о, — снова сказал Вальс. — Я пока только две освоил.
         — Не видно второго сейчас.
         — Упразднил пока что. Он у меня в основном черновой работой заведует. Механик по конвейерам...
         — Бери с собой, если что... Яблочных пирогов у нас на всех хватит.
         — Угу. Я подумаю. Привет Екатерине...
         — Спасибо.
         — Ну, пока?
         — Пока...
         — Кстати, — словно бы спохватился вдруг Вальс. — Александре тоже привет передавай.
         — Какой Александре?
         — Да заходила тут одна в прошлом году. Девушка молодая.
         — Ой, Вальс! — засмеялся Пахом. — Неужто жениться задумал?
         — Что ты, что ты, — засмущался Вальс. — Она ведь совсем маленькая ещё. Просто так беседовали... душевно... всю ночь... До сих пор вспоминаю.
         — Вот я и говорю, — сказал Пахом. — Нельзя постоянно в одиночку сидеть. Заходи в гости. Посидим, чай попьём. С яблочными пирогами. А не хочешь с яблоками, так с малиной можно — у меня малина такая, что ягоды с кулак. Не хочешь с малиной, можно с вишней, с абрикосами, а?
         — Я подумаю...
         — Подумай. А то как и не добрые соседи мы с тобой. 60 лет уже знакомы, а ещё ни разу друг у друга в гостях не были.
         — Верно. Ну ладно — я пойду, да?
         — До свидания.
         — До свидания.
         Вальс собрался было идти, но у него не получилось — Барсик мягко прикусил его за плечо, не давая стронуться с места.
         — Ну, ну, Барсик, — укоризненно сказал Пахом. — Отпусти...
         — Мррррр, — издал тот протестующий звук, явно не согласный, чтобы Вальс уходил.
         — Ну вот, — сказал Пахом. — Вот и Барсик не прочь, чтобы ты к нам в гости зашёл.
         — Ладно, — сказал Вальс. — Зайду. Только не сейчас, ладно? У меня там ещё дела недоделанные остались. Давай на следующей