Сынок, главное - не бояться!

заметил, как сержант неожиданным движением руки выхватил из ножен свой нож и резко метнул его в офицера. Скорее всего он попал – потому что раздался болезненный стон, и в то же мгновение прозвучала резкая, как удар хлыста, команда офицера: «Fojar!»    
Я этот лающий голос  никогда не забуду!
Словно десяток швейных машинок застрочили автоматы немцев. Какая-то пуля ударила меня по ноге – нога подкосилась, и я упал, потеряв от страшной боли сознание. Пришёл я в себя, когда кто-то снял с меня тяжесть, давившую на грудь.
Открыв глаза, первое, что я увидел - тело сержанта…, мёртвого. В него попали первые пули и, случайно, он своим телом закрыл меня.
 Так я получил своё  первое  лёгкое ранение.
Откуда взялись немцы? – посмотрел он на меня, догадавшись о моём не высказанном вопросе, и попытался объяснить: немцы всё то время, что мы находились в замке, прятались в потайном ходе за дверью, скрытой одним из портретов на стене, я так думаю.
 Наши часовые, услышав стрельбу, подняли тревогу – тревожная группа ворвалась в замок, но никого, кроме убитых, не увидела. Всё было на месте - комната была пуста, кроме нас конечно, и кто стрелял – неизвестно.
Я, придя в себя, указал им на портрет и сказал, что немцы, наверное, пришли оттуда, потому что я видел там открытый проём.
 Больше часа ушло, чтобы найти секрет открывания двери. Проверили подземный ход – в нём никого не было. Немцы ушли в неизвестном направлении. Куда ушли? Господь один знает.
Мы молчали, каждый из нас, наверное, думал о своём, я так считаю.
Папа, закурив новую папиросу, сказал: «Даа…, вам несказанно повезло, Григорий! Такое везение случается раз в жизни и то, не у всякого. И после небольшой паузы, добавил: «Значит, судьба не захотела, чтобы вы погибли. Для чего-то вы ещё были нужны ей».
Мне очень понравился рассказ дяди Гриши. Жаль только – наши не поймали немцев.
Я, разохотившись слушать, хотел уже попросить ещё что-нибудь рассказать интересное, но дядя Григорий, посмотрев на небо, сказал: «Пора ехать!» 
 Мама стала собирать оставленную на время рассказа посуду, а он, слегка помахивая кнутом, пошёл к лошадям.
 
                                                                                               Глава вторая
 Вокруг был всё тот же хмурый, тревожный лес. Пристяжная лошадка всё также ленилась, лишь коренник добросовестно зарабатывал себе на пропитание.
Дядя Гриша почему-то хмурился, и в глазах у него, я иногда замечал, нет-нет, да проскальзывала тревога. Он, подозвав к себе папу, о чём-то долго с ним разговаривал.
Вернувшись к нам, папа сказал, что в этом районе пошаливают, не до конца выловленные в лесах, бандеровцы, и что Григория это очень тревожит. Как бы нам не нарваться на них. Могут и расстрелять! - предупреждает он.
Мама, выслушав папу, тут же «завелась», как однажды сказал он ей, не при мне, конечно, я это нечаянно услышал.
- Я же говорила тебе, Вячеслав, ехай один – устроишься на працю, тогда и заберёшь нас! - громко, перемежая украинские и русские слова, и всё более распаляясь, заговорила она.
Она чуть ли не кричала: «Ещё и ребёнка везём с собой, на погибель!»
Папа, пытаясь её успокоить, всё повторял: «Перестань, Вера! Всё будет хорошо. Наконец – это только  предположение Григория. - Мне в «конторе» сказали  –  здесь тихо».
Постепенно мама перестала ругаться, и уже не так хмуро смотрела на папу. Но тревога, появившаяся в её глазах, не проходила.
До «Миста», так назвал наш конечный пункт дядя Гриша,  осталось, как он сказал - «трохи, ну, мабуть, киломэтрив пьять, а може мэньше».
Напуганный папиными словами, я внимательно всматривался в окружавший нас лес и кустарник, и всё ждал, когда же из кустов выскочат бородатые дяденьки-бандеровцы - и дождался на нашу голову!
Мама, потом, когда мы уже были в безопасности, мне шутя сказала: «Цэ ты, сынку, притягнув йх».
Впереди, метрах в ста пятидесяти, перегораживая колею, лежало дерево.
Папа, увидев его - побледнел, а мама прижала меня к себе одной рукой, а другой, прикрывая рот, наверное, чтобы не закричать, прошептала: «Ой, лышенько! Смертушка наша прыйшла!»
 Дядя Гриша, натянув вожжи и сказав «Тпру!», остановил лошадей.
На мой неискушённый взгляд, так он мог бы и не «тпрукать» лошадям. Дорога-то была перегорожена, и они сами бы остановились перед загорожей. Они же не кони-птицы какие-нибудь, чтобы  летать через поваленные деревья.
- Шо будэмо робыть? – спросил он у папы и как-бы у самого себя.
Посовещавшись несколько минут, они решили продолжить путь, надеясь на лучшее.
Разворачивать коней и телегу в обратную сторону, тем более в такой ситуации, не имело никакого  смысла. И ещё одно соображение имелось в запасе, а вдруг дерево само упало…  от  старости?  Между  папой и дядей Григорием завязался серьёзный разговор.
Мы не доехали метров около двадцати до поваленного дерева, как  из ближайших кустов вышел, держа в руках направленный на нас автомат, одетый в полувоенную форму, человек. На нём были солдатские шальвары, заправленные в кирзовые сапоги и тёмный, помятый пиджак поверх сатиновой, не первой свежести, рубашки, а на голове залихватски, набекрень, сидела военная фуражка, без звёздочки.
Лошади, дойдя до загорожи, остановились сами.
Бандеровец, а в этом я теперь совершенно не сомневался, картинно держа автомат перед собой, махнул рукой, и из леса вышли ещё двое – почти также одетые, и державшие в руках винтовки с облезлыми прикладами.
Мы с мамой сидели, ни живы, ни мертвы, и боялись даже пошевелиться - это я о себе. Но, в то же время меня разбирало сильное любопытство, и я во все глаза рассматривал их.
Вот они, оказывается, какие – бандиты! И совсем они не страшные, решил я, когда шок от их неожиданного появления у меня немного прошёл.
Бандеровцы подошли к телеге: заросшие щетиной лица; запах давно не мытых тел; и тяжёлый, какой-то затравленный, исподлобья, взгляд, так мне показалось. Такой взгляд я однажды видел у бездомной собаки, которую мы с мальчишками гоняли как-то.
Первый, который покартинистее, оглядел нас и, задержав на несколько секунд взгляд на маме, подошёл к дяде Грише, и стал с ним разговаривать.
- Дядько! Куды трапыш, кого вэзэш?
Он, искоса посматривая на маму и папу, спрашивал по-украински, а потом, ещё раз посмотрев на папу, добавил: «Докумэнт маешь, чи, ни? - А баба, та хлопэць, теж мають який-нито, докумэнт, чи тэж, нэ мають?»
- Який докумэнт? – встревожено заговорил дядя Григорий, - як шо справка из сильского Совету…? Так е! - Ось  вона, дывысь, сказал он, и полез рукой под фуфайку, чтобы достать  справку, наверное.
- Стий, дядько! – неожиданно приказал бандеровец. - Высунь свою граблюку назад! Та   потыхэньку, добавил он, быстро отступив на один шаг от дяди Григория: - И обратившись к нам, показал автоматом на землю:
- Уси злазьтэ! Як шо нэ так, зразу стриляю! - Степан, возьмы йих на прицел, приказал он другому бандеровцу, и добавил уже опять нам: «Злизэтэ, ось  тоди и  будэмо  балакать.
Тощий, словно щепка, долговязый бандеровец, не говоря ни слова, направил свою винтовку в нашу сторону, и угрожающе клацнул затвором.
 Вот тебе и «хорошие» дядечьки, снова испугался я.
…А ты, Мыкола, сказал предводитель третьему бандеровцу, провирь «кабриолету» - щегольнул он знанием лошадиного транспорта.
Мы с мамой послушно, но с опаской, слезли с телеги, и отошли  шага на два-три чуть в сторону. 
Пока Мыкола шарил в наших вещах на повозке, мама ругалась  на него за неаккуратность, и довела его таки до того, что он, наверное, не выдержав, гаркнул: «Цыц, стервозо! В том свити цацки, та платя - нэ трэба будэ!». Мама, словно споткнувшись на всём бегу, замолчала, и только лицо её пылало жаром от возмущения и женского бессилия.
Папа был бледен. Сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, он не произнося ни слова, наблюдал за происходящим, и было видно, с каким трудом ему давалось это молчание.
Закончив осмотр вещей, и не найдя оружия, Мыкола забрал сало и остатки хлеба, прихватив заодно пару маминых красивых полотенец.
Видно было, мама что-то хотела сказать резкое, но взглянув на папу, промолчала, хотя и с видимым усилием.
 Я помню, с какой любовью и старанием она вышивала эти полотенца, сидя у плиты в бабушкином доме. Какое это было счастливое время, мельком подумал я и, с неослабевающим интересом продолжил наблюдать за всем происходящим вокруг меня.
Мне кажется, что я тогда еще не до конца понимал серьёзности нашего положения. Но когда главарь, плотоядно улыбаясь, подошёл к папе и маме, и сказал: «Зараз я буду робыть обыску!» – лицо у папы изменилось.
Вот тут я испугался! По-настоящему испугался! Сейчас должно что-то произойти, со страхом подумал я, и весь сжался от предчувствия чего-то страшного-страшного. С таким лицом, какое сделалось у папы, идут на всё, даже на смерть! Я об этом сам догадался, несмотря на  свой  детский возраст и полное отсутствие жизненного опыта. Я даже не догадался, я  почувствовал, и слёзы страха стали  скапливаться в моих глазах.
 По-видимому, главарь это тоже почувствовал. На мгновение замерев, он неожиданно повернулся к дяде Грише и резко приказал ему: «Завэртай свий шарабан до лису! Бачиш колию! -  А вы геть за ним!» – повернулся к нам старший.
И обратившись к своим товарищам, строго приказал: «Мыкола, Степан, доглядайтэ за усима. Як що побигнуть – стриляйтэ! - Я пиду у пэрэд, а вы з конямы и заарэштованными гонить до  базы!»
Делать нечего. Повернув лошадей в просеку, последовали за главарём в самую глубь леса. Дядя Григорий вёл лошадей за повод, а мы шли за телегой под конвоем двух бандеровцев.
Метров через двести-двести пятьдесят, в лесу трудно определить расстояние, особенно для меня, старший бандеровец свернул на какую-то тропинку и исчез в кустах.
Следовавшая за нами охрана, как только не стало возле них командира, повесив винтовки на плечо, закурила цигарки и завела неспешный разговор.
Папа, достав коробку папирос «Казбек», тоже хотел закурить, но второй охранник, не долговязый, крикнул грубым, пропитым голосом: «Дай сюды!» – протянул руку и выхватил папиросы.
По-видимому, Мыкола по какой-то непонятной для меня причине, был не в духе.
Не меняя порядка: дядя Гриша, лошади с повозкой, и мы со своими «сопровождающими», следовали по лесу минут сорок. Я очень устал и стал спотыкаться. Мама, повернув голову к конвоирам, обратилась к  долговязому Степану с просьбой:
- Послухайтэ, люди добри! Нэхай хлопчик зализэ у бричку, а? Йому ж тяжко.
- Ничого йому нэ зробыця! – ответил        Мыкола вместо Степана.
-  У вас  шо, своих дитэй нэма? - уговаривала их мама, - казна шо кажетэ!
- Иды, хлопчик, сидай, - разрешил Степан, махнув рукой в сторону повозки. - Мыкола, воно ж ще малэ, добавил он, повернувшись к товарищу.
Я, уцепившись за повозку, влез и блаженно растянулся на вещах. Ноги «гудели» от усталости, а лицо моё было мокрым от пота. Наслаждаясь отдыхом, я подумал: «А, совсем они не страшные – эти бандиты. Правда, если подумать хорошенько, то Мыкола - нехороший, злой. Но это, наверное, от голода…. Вишь, как на сало с хлебом набросились. У них, что, в лесу нет бабушки, чтобы галушки сварить?»  
Проехав ещё немного, мы перебрались через какую-то мелкую речушку и оказались у