К сожалению, я гораздо чаще умел преодолеть свой страх перед холодной водой, чем страх перед чистым листом (ну, в последние лет пятнадцать – перед экраном монитора). Неправильно была организована жизнь, нечётко. В этом смысле мне в своё время очень понравилось одно армейское изобретение. То есть, конечно, изобрели это гораздо раньше. И в иезуитских колледжах, и в бурсах, и в интернатах, да и в обычных школьных «группах продлённого дня» действовал и действует один и тот же метод: усадить человека за стол часа на три, на четыре и не разрешать ему никуда выходить. Разве что в уборную на пять минут. В военном училище, где я служил срочную в учебно-технической базе (наши спальные места располагались на пятом, последнем, этаже, а первые четыре занимали будущие офицеры), это называлось «самоподготовка». Сначала курсанты до одури пишут письма, читают детективы, спят, положив руки на голову… Но рано или поздно они открывают свои конспекты и учебники! Просто, оказывается, невыносимо для нормального человека ничего не делать три-четыре часа подряд. Ей-Богу, полное безделье выдерживали до конца семестра только самые отпетые – как правило, те, которые уже решили заваливать сессию и отчисляться «в войска». А вообще-то командно-инженерное училище, где я служил, славилось качеством подготовки. Его выпускников ценили в частях, а при уходе в запас охотно брали на хорошие инженерные и хозяйственные должности. Пятилетняя ежедневная самоподготовка делала своё дело…
Да, да, Сергей Леонидович, келья! Келья – то, что действительно нужно человеку для сосредоточения. Здесь для меня устроено что-то вроде этого, и даже значительно комфортабельней. Есть и прогулки во внутреннем садике, и разнообразные приятные процедуры, вроде гидромассажа или УВЧ, но есть несколько часов с обеда до самого сна, когда я именно что заперт в своей комнате. Единственное неудобство – этот ежевечернее обязательное измерение давления и температуры для каких-то Ваших хитрых выводов. К этому, однако, привыкаешь, да к тому же через вечер, когда дежурит Света, процедуры совершаются практически незаметно. Да и к Варваре можно, в конце концов, притерпеться…Смотреть телевизор или читать бесконечно – невозможно, вот и выходит, что страх страхом, лень ленью, а что-то каждый день я и накропаю, к Вашему удовольствию и моему искреннему наслаждению! А говорят ещё – Бога нет!..
Вдоль шоссе, через дорогу от наших кварталов, тянется огромный и, конечно же, военный завод. О том, что завод именно военный, знает здесь каждый, а невинное «беспрофильное» название прямо-таки кричит о его сугубо ведомственной принадлежности. Когда-то, до революции, завод просто носил имя владельца. Он был поменьше, чем сейчас, и вроде бы являлся обычным металлургическим предприятием, обычным – насколько это было возможно в условиях мировой войны. Уверен, впрочем, что и тогда без отливки снарядов или, скажем, каких-нибудь гранат дело там тоже не обходилось.
Мой дед трудился «у Гужона» в качестве молотобойца с шестнадцати до девятнадцати лет, пока не был призван в Красную Армию. Получив почти через сорок лет службы свою генеральскую пенсию, он был осчастливлен здесь же и квартирой в новом доме. (Всего-навсего двухкомнатной, потому что на нём «висела» ещё трёхкомнатная в Лефортово; потом он передал её семье своей дочери, то есть моей матери) Чем-то эта новая квартира деду не нравилась. Года два потом он добивался переезда в другой дом, построенный подальше от пресловутых кварталов, в квартиру побольше. Добился, но к тому времени, видно, уже привык и в конце концов переезжать отказался.
Может быть, сыграли свою роль эти, несколько унизительные для генерала, пусть и в запасе, да к тому же, как оказалось, бесцельные хлопоты. Может быть, проявили норов семь ранений и две контузии, заработанные дедом за свою службу. Всё так, но и без влияния окружающего пространства дело явно не обошлось. За первые десять лет с дедом случились здесь почти подряд четыре инфаркта. До этого с сердцем у него всё было в порядке. И в тридцать восьмом, когда он, один из немногих «испанцев», чудом избежал ареста: до самого излёта «ежовщины» дед как раз отлёживался в одесском госпитале после контузии, полученной по дороге из Валенсии в Барселону, к нашему последнему пароходу. И в сорок первом, когда он оказался почти на два года советником у Чан-Кай-Ши (как ни просил оставить его здесь – война с немцами началась за два дня до его заранее утверждённого отбытия в Китай); диктатор любил иногда казнить иностранных советников и, бывало, на деда тоже поглядывал загадочно, но в конце концов собственноручно осчастливил того красивым орденом, впоследствии принявшим на себя снарядный осколок и тем самым, скорее всего, спасшим деду жизнь. И в сорок третьем, когда на Курской дуге ему пришлось снова прибегнуть к испытанному ещё в молодости, под Царицыным, рецепту – спирту с кокаином. Чтобы, значит, не спать, потому что спать тогда нельзя было четверо суток подряд – пока немцы не выдохлись… И в пятьдесят седьмом, когда его выдавили из армии даже без положенного уважительного следующего звания. Армию сокращали и модернизировали, а образование у деда было, конечно, не ахти. Как он сам шутил, «ровно десятилетка»: три года церковно-приходской школы, три курса училища и четыре – академии…
В общем, здоровое всегда было сердце. Да и с инфарктами оно поборолось вполне достойно. Только пятый, случившийся после долгого перерыва через семь лет, довёл дело до конца. Все эти годы, кстати, завод дедовской юности неуклонно рос, поглощая маленькие улочки вокруг себя, сверкая на солнце новыми и новыми непроницаемыми для глаза корпусами. Вполне допускаю, что печальная статистика нашего района, если она верна, объясняется не только впитавшимися страданиями Бог знает какой давности, но и той тягостной атмосферой, которая, как известно, неизбежно обволакивает всякое предприятие, производящее смерть.
В любом случае, даже на самый поверхностный взгляд, неблагополучно было в нашем районе, ох, неблагополучно. Ни до какой печальной статистики я допущен никогда не был, но с разнообразными психами, например, на наших улицах действительно встречался гораздо чаще, чем в других местах Москвы. Ладно, психи сейчас ходят повсюду, и кто их точно считал! Да и вообще, согласен, такие встречи – дело случая или очередных магнитных колебаний в атмосфере. К сожалению, однако, в моём распоряжении оказались, как Вы знаете, и гораздо более подробные и, в общем, поддающиеся объективной проверке личные впечатления. Их, согласно нашей договорённости, я и предлагаю вниманию беспристрастного анализа…
Много лет я видел из окна этот дом: трёхэтажный, в одиннадцать окон по фасаду. Когда-то он был ясен и прост, как бутылка из-под пива. Именно приёмом разнообразной стеклотары был занят весь второй этаж. (На первом располагался склад, третий был пуст, заброшен и заколочен). На втором же этаже находилось пять или шесть прилавков, и стекался туда пустопосудный народ со всей округи. Ну, бутылки тогда представляли из себя ценность несомненную, не то, что сейчас! Помнится, из тридцати семи копеек – стоимости, скажем, «Жигулёвского» - двенадцать приходилось на бутылку! Сами понимаете, это было серьёзно. Не то, что нынешний рубль (от силы!), включённый в цену какого-нибудь напитка – минимум рубликов за сорок.
Таким образом, в доме всегда было шумно и весело. Винный отдел присутствовал в двадцати шагах. Тропа, как говорится, не зарастала…
Я живал здесь с перерывами давно. Сначала, с молодой женой, только летом, когда дед с бабкой, а после уж и одна бабка, были на даче. Потом наезжал временами, снова уезжал и опять приезжал, пока, после смерти бабки, которая мне эту квартиру завещала, не поселился здесь бесповоротно, ибо мои разводы и бизнес-эксперименты лишили меня в конце концов всякого иного жилья.… И вот тут-то я вдруг обнаружил, что дом напротив полностью преобразился. Дело было не в свежей янтарно-жёлтой краске, покрывшей стены в результате неслабого, как видно, ремонта. И даже не в том, что исчезла весёлая приёмка. Изменился самый дух здания. И с некоторых пор мне стало трудно оторвать от него глаза. Теперь часто бывало так, что я садился за письменный стол у окна, случайно взглядывал на дом и – застывал, как привороженный.
Во-первых, дом (теперь уже и далее – Дом) обзавёлся окнами с зеркальным покрытием. Днём сквозь эти окна было не видно абсолютно ничего. По вечерам, когда в Доме зажигали свет, кое-что можно было разглядеть. Всегда пустовавший лестничный пролёт, какую-то явную уборщицу, поливавшую цветы на подоконнике… Большинство же окон вечером не загоралось никогда, а в тех, что загорались, нельзя было увидеть ни человека, ни хоть какой-нибудь предмет обстановки. Иногда мне казалось: это и не окна вовсе, а некие телеэкраны, показывающие не то, что есть, а то, что хочется режиссёру. А ему, стало быть, почти ничего и не хочется…
Во-вторых, на доме появилась спутниковая антенна, да ещё с каким-то хитрым решётчатым дополнением. Помню, нечто подобное я видел в одном фильме «про шпионов» – на крыше советского контрразведывательного центра радиоперехвата.
В-третьих, у подъезда, вернее, просто массивной входной двери без всяких сопутствующих вывесок, стала постоянно дежурить охрана, и весьма непростая. Это были сплошь молодые и здоровые ребята, одетые в чёрные водолазки и чёрные же костюмы. В жару они снимали свои пиджаки, более похожие на смокинги, и облачались в опять-таки чёрные рубашки с короткими рукавами. Каждый, даже просто выходивший покурить, неизменно держал в руке мобильник, а у очередных дежурных дополнительно прятались в ушах радиогорошины.
Между прочим, Сергей Леонидович, Вы не обращали внимания, как измельчал нынче служивый народ? Я прямо-таки с болью в сердце наблюдаю иногда очередных, например, призывников. Тощи, плюгавы, субтильны… Да и молодые офицерики, в основном, худосочные недомерки. И менты, как правило, коротышки. Таким разве был дядя Коля – участковый моего детства, человек-гора, перед которым вынужденно задирали голову любые местные верзилы? Он вот именно мог послать вместо себя фуражку на место происшествия, дабы закрыть любую тему… Впрочем, только написал это, тут же и вспомнил, как однажды в армии мы с корешем вдвоём безуспешно пытались на морозе провернуть заводной ключ («фикс-стартёр»?) у КРАЗа. Силёнок не хватало. А подошёл прапорщик Антипов, тоже человек-гора (лет сорок ему, наверное, тогда было, то есть предшествующее нам поколение), взял себя левой рукой за шею, крякнул и правой закрутил железку так, что вмиг пошла искра… Может, я зря ворчу, а может, и действительно сейчас подлинные атлеты сосредоточились в структурах, так сказать, негосударственных?.. Честное слово, даже и не хотел такого многозначительного намёка. Само собой получилось…
В Доме, очевидно, была какая-то пищевая точка. Я видел несколько раз, как Марат, рабочий из ближайшего магазина, через «Служебный вход» (на этой боковой двери вывеска была, и именно такая) вносил мясо, овощи, крупу, хлеб… Я, конечно, спросил у Марата, что там, внутри, но ответить он не смог
|
Вернусь позже дочитать)