Зазеркалье 18+

как-то участвовал в его разработке, ему можно простить все его пьянства и сумасбродства. Да если и не участвовал, а только не помешал, и то заслужил благодарную память… Этот Указ открыл дорогу появлению слоя людей, совершенно необходимых, по моему мнению, для нормального развития общества. Говоря коротко, официальных бездельников. Десятки, если не сотни тысяч помещиков получили возможность не делать ровным счётом ничего. Нигде не служить! (Ну, понятие «работа» для дворян и раньше звучало диковато). Теперь, как правило, несколько лет в молодости они всё-таки из приличия где-нибудь кантовались. Трубили в каком-нибудь полку или, скажем, валандались в канцелярии... А потом – домой, под отеческий кров! Травили волков и зайцев, пьянствовали, рождаемость среди крестьян в меру сил подымали. Кто-то, в охотку, занимался хозяйством, вынуждая приказчиков обманывать их не по-простому, а с разнообразными ухищрениями. В общем, по большому счёту, коптили небо. Но эта масса бездельников и стала настоящей почвой для новых и небывалых ранее ростков.  Кое-кто из них, а пуще того из их детей и внуков, помимо обычных дворянских занятий, начинал, например, сочинять стихи. Или – совершенно освобождённо от служебного задания – задумывался о путях развития России. Или создавал театр и выращивал талантливых актёров… Ну и  так далее. И продолжение списка, и конкретные примеры, конечно, у Вас на слуху. Я совершенно убеждён, что наличие специальной прослойки людей неслуживых и бездельных как раз и взрастило великую русскую культуру девятнадцатого века. Без такой прослойки литература оставалась бы в русле од, живопись вертелась бы вокруг парадных портретов, а скажем, музыка обходилась бы, в основном, гимнами да маршами… Ну, я слегка утрирую, конечно, но всё-таки – где были бы Южные поэмы, если бы Пушкин, как честный чиновник, действительно принялся гоняться за саранчой в Бессарабии?.. Профессионалы появились, конечно, но чуть позже. Почву для взлёта подготовили именно обеспеченные бездельники, которым не надо было думать о хлебе насущном, о карьере и прочих, неизбежно затмевающих ясность мысли, глупостях. Из них же, из тех, кому Бог дал вкус, но обделил талантами, составилась понимающая  аудитория, необходимая, как воздух, и сочинителям, и художникам, и философам.
Скажу больше. Если в обществе такой прослойки обеспеченных бездельников нет, оно обречено на застой и неизбежную конечную гибель. Достаточно сравнить философствующие Афины и функциональную Спарту. Кто царя Дария при Марафоне победил? – То-то, что афиняне. Правда, потом Спарта стала как бы главной в Пелопонесском союзе, без неё персов, может, и не одолели бы. Но ведь, кроме победы в Пелопонесской войне, да Ликурга, да ещё, может, царя Леонида при Фермопилах от неё по большому счёту ничего в веках и не осталось! Сошли на нет – тихо и почти незаметно… Вспоминаются, например, Терпандр и Тиртей – и всё! Да и то, первый, усовершенствоваший лиру, прибыл с острова Лесбоса, а второй, хромой учитель и поэт, вдохновлявший воинов Спарты своими стихами, был отправлен в Спарту именно афинянами. А у Афин один Сократ чего стоит? Прямой предшественник Христа, как про него пишут сейчас философы и богословы. И ведь далеко, далеко не только он. И со спартанской олигархией афиняне, по сведениям, довольно быстро разобрались. Преодолели… Оказалось, что народ, вроде бы погрязший в бездельной философии, и защищать себя может не хуже других, если припрёт…
Вот и я с самой ранней молодости хотел уберечься от функциональности. И спокойно развивать в себе то, что обнаружится. А уж там – что вырастет, то вырастет!.. Разумеется, реальная действительность, будь она неладна, такой возможности мне предоставить не желала. Учёба, армия, всякие там женитьбы, необходимость зарабатывать деньги, неминуемость защиты диссертации… Я и расшифровывать всё это не буду. И так ясно: бедный раб!..
Однако постепенно я начал освобождаться. Правда, каждый новый этап освобождения сопровождался неизбежными сопутствующими потерями. Семья, работа, приятели, подруги… Вычитание всего этого давало, конечно, свободу, но добавляло и чувство одиночества. В конце концов я обнаружил, что освободился как-то уж слишком кардинально. Мне стало буквально почти некому позвонить. Оставался, правда, один друг, к которому я мог обратиться всегда. Он являлся теперь для меня некой козырной картой в моих рефлексиях. Мол, если все меня тем или иным образом предали (а ведь именно предали – освобождение просто так не даётся), стало быть, вполне возможно, что это я сам плох для людей. Но вот Алёшка-то мне действительно друг! А он объективно человек очень хороший. Это даже моя бывшая жена признавала, хоть мы и выпивали вместе с ним излишне часто, по её мнению. Значит, если ко мне хорошо относится хороший человек, может, я и сам всё же не так уж плох… Но хороший человек в это время как раз был занят разъездом – финальным аккордом долгого и мучительного развода. Излишне теребить его было неловко. Я бы потерпел, конечно, нагрянувшую абсолютность одиночества, однако вмешался один проклятый вопрос. Постоянное присутствие этого вопроса и есть самое главное отличие нашего разночинского времени от золотого дворянского века. Деньги! Они, конечно, обременяют, но совсем без них никак нельзя. Родового поместья-то нет! Так что рискуешь освободиться даже и от еды, а значит, в самом ближайшем будущем, от самого земного существования…
Вот тогда в моей жизни и возникли бомжи. Я уже упоминал о них в других своих литературных упражнениях, и ещё не раз, наверное, вернусь к этой теме в дальнейшем – если сохранятся теперешние, практически идеальные для единственно любимого занятия, условия. Что делать? Они стали именно частью моей жизни, а не просто, как у пресловутого и уже упоминавшегося мной в другом месте известного когда-то американского писателя, неким этнографическим материалом. Писатель-то, напоминаю ещё раз, там пропившимся моряком –  притворялся, а подмышкой был зашит на всякий случай золотой соверен, и на краю трущоб ждала его комната с ванной – для отдыха от впечатлений… В предыдущем моём сочинении одна из героинь эту параллель уже обыгрывает. Что поделать – я давно выяснил, что сочинять, в полном смысле слова, ничего не умею; могу только излагать различные варианты тех или иных эпизодов. К счастью, жизнь действительно вариантна, и одна и та же история может вспомниться совершенно по-разному. Соответственно, и изложена может быть с разных, так сказать, сторон, с разной степенью подробности. Ну, «Расёмон» мы все в своё время смотрели…
Опять, скажете, отвлекаюсь. Но, во-первых, тема бомжей накрепко связана с темой Дома; надеюсь, я сумею чуть позже отразить это удовлетворительно. А во-вторых, Сергей Леонидович, такая уж особенность у словесных изысков: в каждый фрагмент стараешься впихнуть всё, что накопилось ко времени написания, всё, чем богат сейчас и чем жаждешь немедленно поделиться… Впрочем, может, это только со мной так. Может, это и есть признак дилетантства – неумение придерживаться темы. Но по-другому у меня не получается. Так что придётся Вам потерпеть. Однако обещаю – совсем скоро и в этом вроде бы боковом сюжете дело дойдёт до мистики…
Итак, у меня стали проживать бомжи. Сам позвал, познакомившись на приёмке бутылок (конечно, не такой уже мощной и весёлой, какая была когда-то в Доме). Они покупали мне сигареты и кормили. Причём очень недурно, разнообразно и – что придавало особый шарм – всегда как-нибудь неожиданно. Бывали и копчёные угри, и икра, и, чёрт возьми, даже миноги, которые я не сразу и распознал – забыл, видишь ты, как дивный сон. Не обходилось, конечно, и без бутылки…  Вообще я действительно понял, что в Москве помереть с голоду или остаться раздетым нельзя. На задних дворах магазинов, на «выносах» у ворот рынка, рядом с выселенными домами и внутри их, да просто в мусорных контейнерах, наконец,  можно, оказывается, найти всё, что угодно. Мои жильцы, например, сразу же начали таскать мне, помимо еды, ботинки, куртки, брюки… Причём, как правило, всё новое, иногда даже в магазинной упаковке. «Костюм подняли, - говорили они мне иногда со скромной гордостью. – Посмотри, кажется, на тебя»… Я всё это уже описывал, и ещё наверняка буду, невзирая на текстуальные совпадения. Говорю же – могу только тасовать эпизоды своей жизни, поворачивая их по мере возможности, как мясо на шампуре, разными боками, а сам придумать ничего не в состоянии. Креатива, стало быть, не достаёт… А тема бомжей и сама по себе тема благодатная, российски традиционная, и в моей собственной жизни действительно укоренившаяся…  
Перечитал. Получается так, что не жизнь у них, а малина! Найти бы только тёпленькое местечко на ночь… Не хотелось бы, чтобы возникло такое именно впечатление. Мои новые знакомые, конечно, любили прихвастнуть своим вольным житьём. Шло в ход даже слово «романтика»…
Конечно, это была хорошая мина при плохой игре. Каждый день бомж должен позаботиться о таких вещах, о которых «домашний» (их словечко!) забыл и думать. На каком костерке согреть еду, а если удастся, и супчик сварить? В каком подвале или сарае ночевать? Где умыться хотя бы приблизительно? Под каким забором, по-тюремному выражаясь, оправиться?.. И прогнать их могут отовсюду, и бессильны они перед любым сторожем или ментом. Это, знаете, угнетает нервную систему. А зимой в наших широтах добавляется ещё и мороз…   
 Тут легко броситься в другую крайность. Общество, мол, виновато! Протяните, дескать, руку страждущим… Общество, конечно, виновато. В том смысле, как виноват поезд, что у него тормозной путь пятьсот или сколько там метров, и он обязательно, неминуемо задавит зазевавшегося. В любые времена  существовали правила игры, правила жизни. В проклятую «эпоху перемен» такие правила становятся особенно стрёмными, часто – и  действительно античеловеческими. Но и в любые времена большинство людей умудрялось всё-таки не попадать под поезд. А у тех, кто попадал, обязательно была за плечами какая-нибудь собственная слабость. И, по-моему, очень, очень редко основной причиной выпадения из нормальной жизни бывает не собственная вина, а некое катастрофическое стечение обстоятельств. Я, по крайней мере, такой непобедимой, непреодолимой катастрофы ни в одной из бомжовских саг не обнаружил, хотя перебывало их у меня порядочно.
Даже странно – по телевизору тогда постоянно показывали сюжеты о людях, безвинно выброшенных из жизни. Я уж не говорю о бездомных детях. Признаюсь, у меня нет нравственных сил хоть что-то говорить на эту тему. Если представить себе всё реально, можно сойти с ума. Считайте, я эгоистично оберегаю себя от стрессов, потому что всё равно не в состоянии как-нибудь повлиять на ситуацию, а сходить с ума от бессильной жалости не хочу… Однако те бомжи, которые попадали в моё поле зрения, особой жалости, ей-Богу, не вызывали. Я их, как мне кажется, понимал, и не больше того…

Серёга Косой бежал из Таджикистана и стал жить в Мытищах у одной вдовы. Она почти было его прописала постоянно, но он чего-то заскучал, украл у неё отложенные на новый холодильник деньги и ударился в запой.