Инакомыслящие, а также другие инакоспящие.
Если сон в родных пенатах, несёт в себе свои характерные черты, влияющие на здравость сна спящего, то на сон чужестранца, оказывает своё действенное воздействие совсем другая, никак ни сравнимая с этой мелочностью глобальность, выраженная через его отличное от местных реалий мышление. Ведь для него, не то что все эти стены являются не родными и значит с некоторым подозрением поглядывающих на эту, непонятно, что за рожа чужестранная (а как же иначе, так все твои поступки, как и твоя одежда, ну а про язык и говорить нечего, будучи такими обычными в твоей стране обитания, здесь на чужбине, кажутся уж больно странными.), но и плюс ко всему, что даже и ему самому, иногда, удивительно придирчиво кажется, что все эти обыденные в той же спальне вещи, выглядят совершенно как-то иначе.
И ведь если бы они, в том же расположении и под тем же соусным углом, занимали своё положение не здесь на чужбине, а у себя дома, то, пожалуй, казались бы тебе обычнее обычного. Да и к тому же и вдыхаемый вами воздух, стоит только вам принюхаться, не обладает всеми достаточными качествами воздуха, для того чтобы позволить, в полной мере надышаться вам, испытывающим тоску по тем домашним запахам, где даже хлев и то пахнет куда ароматнее и благодушней, нежели всякие местные, даже весьма притягательные запахи исходящие от булочек. Правда, некоторые, очень аппетитные булочки, в виду своей необычной для вашей домашней местности видовой обзорности, в связи с этой непохожестью на всё-то, что вы видели раньше, тем самым становятся для вас настолько очень привлекательными, что при взгляде на них, в ваших глазах, раз за разом, так и вспыхивает предательский огонек, в котором явно видится ваша склонность к падению (стоит только чужестранке поманить вас своим пальчиком к себе).
Видимо, для того чтобы противостоять этой внутренней слабости, которую чувствует в себе, каждый не очень уверенный в своих силах чужестранец, он и прибегает к испытанному средству противодействия этому ходячему аппетитству, злоупотреблению, которое при малых дозах, конечно, вдвойне опасно для употребившего, готового сразу же впасть в эти чужестранные длинные ноги, но если быть последовательным и идти верными большими глотками к своей чрезмерности употребления, то всегда можно достичь нужного результата, когда при виде вас, уже будет трудно вас связать не то что с лыком, но и с самим человеком.
Ну, а все эти довольно частые злоупотребления Цилуса, в своей поездке сюда в чужестранию, имея под собой такие весьма веские обоснования, не только оправдывали все его эти злоупотребления, от которых частенько доставалось всем, не во время попавшим под его горячую руку, но также иногда способствовали межличностному пониманию, которое очень сложно обрести, будучи чужим лицом в этой чуждой для твоих мыслей стране. А так как говорится, ворон ворону глаз не выткнет и, имея общность, хоть и разбавленную вином видения, можно и поговорить и снова выпить, затем опять поговорить и опять выпить, снова что-то пробурчать и опять же облиться, следом словесно друг друга уважить и, в конечном счете, дружески обнявшись, повалиться туда… а куда вам захочется. Ведь вы же знаете, что можете надеяться на дружеское плечо, которое, конечно же, смягчит этот ваш удар от падения, на которое так настаивала ваша питейная целеустремленность.
- На чужой сторонушке, рад своей воронушке.- Растянувшись в улыбке, заявил Цилус, выглядывая в окно своей спальни, после того как только смог разобраться где его голова, а также где собственно его, а не этого подлеца Это′та ноги, который непонятно каким невообразимым способом, оказался вместе с ним на его! только его ложе. Да и наверное, и проснулся Цилус так поздно, далеко за полдень, по всё той же или лучше сказать этой Это′товой причине, который своим присутствием или неуместным рядом с ним возлежанием, не дал возможности Цилусу нормально выспаться, отчего он и потратил много больше времени на этот оздоравливающий его сознание сон. Хотя, возможно, на эту длину его сна, могли повлиять и другие факторы, как необходимость акклиматизации к новым условиям проживания, смена часового пояса, да и вообще, Цилус, исходя из своего дипломатического статуса, не обязан ни перед кем отчитываться, и как, и сколько хочет, так и будет спать. И даже специально, чтобы позлить других, будет долго спать.
Несмотря на то, что Цилус был рад этой появившейся в окно чудо птице, которую он, чтобы не сбиваться с рифмы, обозвал воронушком, она в ответ, скорей всего, не то что не собиралась учитывать его настрой, но к тому же, и не придерживалась принципов дипломатического этикета, и совершенно не испытывая уважения, не только к дипломатическому, но и ко всякому другому лицу, прямо ему, в его должностное лицо и выдала всё то, что она не только не думала, а то, что ей, уже переваримо мешало. На что Цилус, не ожидая такой откровенной, неприкрытой агрессии по отношению к себе, перво-наперво попытался схватить эту чудо птицу хоть за что-то её периное. Но она, определённо ожидая такого ответного маневра своего противника, не стала дожидаться и унеслась прочь, после чего Цилусу ничего другого не оставалось делать, как обрушить весь свой словесный гнев на всех летающих, ходящих и вообще всех, кроме себя, присутствующих в этой стране живых организмов.
- Грайк, сволочь такая. Ты куда запропастился!? – Истерично заорал Цилус, после того как в результате своего пинка под зад развалившемуся на кровати Это′ту, не смог достичь хоть какого-то видимого эффекта. В чём всё-таки, видится определенный оговор Цилусом Это′та, который не просто продолжил давать храпака, но после этого ощутимого пинка под зад, состроив недовольную гримасу, почесал своё подставленное под удар место, и развернулся на менее для него удобный для спанья бок.
А ведь даже несколько странно выглядит такое положение тел, тьфу ты, не тел, а дел, где один наёмный Цилусом подручный, видишь ли (да! вижу), самоотверженно высыпается на кровати и при этом, можно сказать, не получает никакого нагоняй (пендель под зад Это′ту, скорее всего, был вызван срывом Цилуса, как последствия неблагоприятного для его лица общения с птицей), тогда как грайк Филон, без всяких там напоминаний, уже с самого утра рванул в город, для того чтобы выведать, что и как плохо лежит в душах граждан, готовых первому встречному-поперечному, с ходу высказать не только то, что у них накипело, но и в красках, со всякими скабрезными добавлениями, разбавить всё ими слышимое и даже догадливо недослышанное. И за всё это его старанье, он ещё и обозван сволочью, и не простой, а даже какой-то такой.
Впрочем, надо сказать, что такая, как кажется, несправедливая расстановка сволочных акцентов, является всего лишь отражением поверхностных взглядов тех, кто не в курсе истинного положения дел, для лучшего ведения которых, Цилусом была разработана своя целая система взаимоотношений между собой и подчиненными, каждый из которых отвечал за свою область действий и в соответствии со своим характерным положением, должно и отмечался. Так для одних, в плане лучшего понимания друг друга, Цилус заготовил кнут, чей вид всегда подстёгивал, пытающуюся проявиться нерадивость, тогда как для других, лучшим стимулом служил пряник, накушавшись или вернее, приняв его в себя в жидком виде, они проявляли себя с той требуемой для Цилуса стороны. Что, опять же, зависело от области применения его наемных подручных, где каждому была отведена строго своя должностная роль.
Так критянину Мидосу, слишком чернушно оппозиционно относящемуся к местным политическим реалиям, отводилась роль информационного рупора, частично излагающего его позицию на те или иные события, происходящие в стране, которые сам Цилус не спешил открыто выражать, тогда как тот, очень прилежно её и выдавал, правда, иногда заговариваясь и тем самым, переходя всякие границы дозволенности. Что касается Это′та, то он со своим даром к сочинительству, как нельзя лучше подходил для создания отчётов для отправки в Рим, ну а Грайк, этот Филон и сплетник, отвечал за сбор информации, за которой он, без всякого на то напоминания и отправлялся чуть свет.
Ну, а сейчас, уже давно за полдень, а его всё нет, что для Цилуса привыкшего проводить свой, если не завтрак, то первый приём пищи под звуки рассказа новостей, было очень досадной заминкой. Ведь только под новости, его желудок забывал своё несварение и с удовлетворением принимал даже самую тяжелую пищу, к которой был так пристрастен Цилус, который уже страсть как хотел жрать, но без этого ходячего информатора, не мог начать давиться, однозначно постной, без этой новостной заправки едой.
Так Цилус, с некоторой осторожностью ещё пару раз выглянул в окно, затем столько же раз, с ненавистью посмотрел на это бесформенное тело Это′та, так и не думавшего просыпаться, и вот когда его терпение, уже подходя к концу, начало грозить Это′ту новой порцией пенделей, то со стороны дворового входа, сначала послышался какой-то шум, вылившийся в разговорную речь, в которой наряду с женскими оттенками голоса, скорей всего принадлежавшими хозяйке этого дома, где остановился Цилус, звучал, с раскатами смеха, второй мужской голос, который, теперь уже после того как Цилус напряг слух, определенно точно принадлежал грайку Филону. И ведь эта сволочь такая, совершенно не спешит к своему хозяину, а разводит там свои шуры-муры с довольно ничего себе хозяйкой, с которой в минуты своего пьяного уныния и тоски по бренности женского тела, и сам Цилус был бы не прочь растворить свои желания в ней. А тут ещё эта чернь совсем оборзела, и не учитывая пожелания своих хозяев, пытается действовать только по своему усмотрению.
- Грайк! – Цилус, не выдержав такого пренебрежения собой со стороны хозяйки, повторно, ещё более истерично заорал. («Что с этого Филона возьмёшь, хотя можно будет не заплатить ему». – Цилус с удовольствием представил себе на рассмотрение этот план мести Филону.) После чего послышались поспешные шаги по направлению занимаемой Цилусом комнаты, где через это проходное мгновение и показалась несколько смущенная физиономия грайка Филона, чьё смущение, мнительный Цилус принял не на свой счёт, а на те удовольствия, которые сулила ему не ровно дышащая грудь хозяйки заведения, от которой этот грайк, однозначно с трудом оторвался в результате его крика.
И наверное, сейчас бы, этот грайк поплатился за свою такую пристрастность к женской расположенности к нему, для чего у Цилуса уже было приготовлено масса очень жгучих язвительных слов, как вдруг Цилус, по удивленной физиономии Филона, заметил, что тот обнаружил нечто, чему он, до этого его взгляда не слишком придавал значение, а именно развалившемуся на его ложе телу Это′та, который в результате своего верчения на кровати, задрал свою одежду и тем самым оголил свой зад, что и стало выглядеть несколько двусмысленно для всех видавших и даже не видавших такие виды.
- Это тебя не касается.- Цилус, поспешив заглушить мыслеобразования Филона при виде этой картины зада Это′та, своим не
