позволяя ей во всем этом налёте скопления слов, развиваясь укрепляться в поисках крупиц истины.
- Елена! – это прекрасное имя, сразило своей догадкой Филона, для которого полученная сегодня новость из уст Аристона, о взятии под арест среди прочих и Гения. А его-то Филон, вчера заметил в близком окружении с Еленой, на которую вчера, не без трепета в душе, посматривал Цилус, которому уже пора указать достойное его зада место. Филон прищурившись, многозначительно посмотрел на эту жующую образину, которой он уже давно хотел дать шанс по полной опозориться, ну а себе соответственно, поржать над всем этим.
- Так вот, среди задержанных, говорят был замечен эфеб Гений.- Бесстрастно проговорил хитрый грайк, поглядывая на Цилуса, которому заявленное Филоном имя, ни о чём не говорило и тот только поведя носом, спросил:
- И что с того?
- Он говорят, близкий до дозволенной степени, друг Елены (произнесенное имя Елена, привело Цилуса к внимательной заинтересованности). Ну, а если оказать ему посильную помощь, то надо полагать, благодарности от Елены гарантированно не избежать. – Ох уж, лукав этот Филон, который своей небрежностью сказанного, в особенности в части гарантированной благодарности, к которой он примешал всю свою смачность глотания вина, заставило Цилуса определенно умопомрачиться в своём представлении всех тех степеней благодарности, которые он потребует от Елены. От чего его слюнопоток предвкушений, сорвав дамбу в виде губ, тут же понесся по его подбородку вниз, ну а сам Цилус, почувствовав невыносимую жажду, схватив кувшин, незамедлительно приложился к нему. Ну а после того, как он достаточно посовещавшись с кувшином, с помощью него добавил в себя соответствующего содержимого сосуда здравомыслия, то Цилус, получив должный толчок для течения своей новой мысли, сделал насколько можно независимый от своей желательной цели вид и, закинув ногу на ногу, спросил грайка:
- И каким образом, я могу ему оказать помощь?
- Предоставь ему в качестве защитника Это′та. Ведь в красноречии ему равных нет. Так что, благоприятный исход дела тебе обеспечен. – Грайк Филон, уже в процессе своих словесных выкладок, по физиономии Цилуса приметил, что тот, пожалуй, уже не просто склоняется к этому его предложению, а практически уже готов на всё то, что он ему скажет. Ну и в результате чего, многотомный умственный труд Филона под названием «От придурка к придурку и до самого последнего дурака», получил для себя новую неписанную главу, описывающей в себе это истошное преклонение всякой патрицианской дряни перед искусом, перед которым они, не смотря на всю свою искушенность, не могут устоять и готовы вновь, и вновь, всё ниже и ниже падать, что даже, кажется, что для них не существует никакого понятия дна.
- Ну….- Цилус решил было посомневаться, как шум со стороны его комнаты, заставил его и Филона отвлечься от этого его «ну», и повернуться в ту сторону откуда шёл шум, а вместе с ним и Это′т, или сначала Это′т, а потом уже вслед за ним или с ним шум. Что, конечно, интересно для любителя всякой относительности и требует своего отдельного рассмотрения, но в данный, занятый момент, ни у кого не было на это время и Филон заметив Это′та, очень информативно заявил:
- А вот и Это′т. - Как будто, не скажи он этого, то, пожалуй, никто из присутствующих, включая самого Это′та, не смог бы осознать его появления и наверное бы, мучились в догадках: «А кто же это таков?» –Причём, для самого Это′та, этот вопрос звучал куда более насущно. Ведь и он частенько задавался им: «Кто я? Что я?», – а тут, как оказывается, уже и свою форменную сущность потерял в глазах этих материалистов, отчего не только потеряешь веру в человека, но, пожалуй, и в самого себя. Так что Это′т, должен во век быть благодарным Филону и иже с ним, которые таким предупредительным способом, обозначают вашу сущность. После чего, вам ничего другого не остается делать, как материализовавшись в глазах остальных присутствующих, перестать миндальничать и начать ещё больше матереть, не спуская своего вида со всего того, что есть на столе. К чему надо сказать откровенно, Это′т уже был внутренне готов (в общем, к этому действу, он в любое время суток, даже не смотря на свой перегруз, всегда испытывал склонность), но при этом, никогда не позволял кому бы то ни было, безответно острить на его счёт.
Так что, неуклюжая попытка Цилуса выказать своё остроумие насчёт его:
- Сначала появляется этот огромный живот, а уж вслед за ним сам Это′т.- Не могла остаться без ответа, и Это′т остановившись у так манящего его взгляд стола, набрал воздуха, что ему было необходимо в связи с двумя предшествующими приходу сюда важными причинностями. Ведь когда Это′т пришёл в себя от этого неожиданного его поворота из спящего состояния в приподнятость, вызванного внешним толчком, то он, как и всякий преодолевший границы сна, собирался вдохнуть в себя бодрствующего, порцию бодрящего воздуха. Ну а этот воздух, по своей консистенции, не сказать, что он был не бодрящим, а он в некоторой степени, был уж слишком приободряющим тебя к тому действию, чтобы со всех ног ломиться с этого одухотворенного тобой места(в чём Это′ту не было равных).
Так Это′т, сидя на кровати, вдохнул в себя этого выпущенного из своих недр безумства и сначала приняв это выветривание его мыслей, следствием козней его противников, затем ещё немного посидел, по принюхивался к тому, что несёт в себе этот запах (Для настоящего мудреца и исследователя не существует слова похабность. Всё это есть естество, которое при внимательном его изучении, может дать тебе массу новых знаний об объекте исследований) и уже после этого своего нюхательного действа, чуть не задохнулся от возмущения от такой ненасытности, которая несла в себе вся эта заключенная в запахе затрапезность того едока, который выдавал в свет такую свою в себе неуёмность. Ну и уже вслед за своим возмущением, Это′т и оказался здесь рядом со столом, за которым не позвав его, уже облизывают свои губы и пальцы эти обжоры Цилус и Филон.
- Качество звучания слышу, а вот качества сказанного не ощущаю.- Предварил свой ответ Это′т.- Говоришь, значит, живот идёт первый.- Это′т для своего приличия зевнул, усмехнулся, почесал свой живот и уставившись на Цилуса, начал рассказывать очередную басню.
- Как-то живот и ноги поспорили, кто сильнее. Ноги каждый раз хвастались, что столько в них силы, что они и самый живот на себе носят; но живот отвечал: «Эх, любезные, кабы я не принимал пищу, ничего бы не могли вы носить». – Это′т смерил взглядом Цилуса и не ожидая приглашения к столу, лихо пододвинул собой Филона и принялся единолично обсуждать с представленными на его обозрение кушаньями их отдельные мясные достоинства, отправляемые в рот и костяные недостатки, отправляемые уже в утиль, куда-нибудь в дальнюю сторону.
- Слушай Это′т, как ты относишься к тому, чтобы проявить свой дар красноречия, в благородных целях защиты невиновного.- Цилус выждав когда Это′т возьмёт паузу от своего безудержного поглощения, спросил его.
- Ну, если по сути, то не виновный не нуждается в защите. Ну, а если всё-таки такое случилось, то, скорее всего, он был ложно обвинён и значит, придётся вывести на чистую воду обвинителя. И ведь, что интересно, так это то, что при кажущейся единой цели обретения справедливости, существует несколько разных путей для её достижения. Так одних прельщает поиск справедливости, ради которой они готовы поразбивать не только свой, но и чужие лбы своим лбом, ну а другим кажется заманчивым другой путь, лежащий через поиск несправедливости, который в свою очередь, подразумевает разбивание чужих лбов уже о свой. И вот, я даже и не знаю, какой путь, так сказать, более, если не истинный, то, как бы благоразумный. Ведь если при первом пути, где ты в своем целеустремленном поиске справедливости ищешь для неё устанавливающие её доказательства (- Ты бьёшь своим лбом чужие лбы,- пояснил Это′т.), то при втором пути, твои действия заключаются в установлении подтверждающих бездоказательность претензий того, кто имеет свое мнение на свою непреложную и твою поколебимую им справедливость (-Ты разбиваешь чужие лбы об свой.- Вновь прибегнул к пояснению Это′т .). В общем, мне, что в лоб, что по лбу. Я согласен. – Это′т, что есть силы выдохнул и как в своё время Цилус, схватил кувшин и очень крепко приложился к нему.
