домысленным высказыванием, скорей всего, достиг обратного эффекта, где Филону не нужно было ничего отвечать и он, сжав губы, понимающе ответно кивнул Цилусу (Да-да, понимаю. Касайтесь сколько вам влезет, а я уж как-нибудь, традиционно обойдусь.). Чем вывел из себя Цилуса, который теперь ничего ответить не то что не мог, а боялся, что каждое его слово будет звучать в определенном этим задом контексте, и только покраснев, нервно трясся, что было принято Филоном за соответствующую знаменательному событию любовную лихорадку.
- Ты же не думаешь. – Цилус, чувствуя, что, что-то идёт не так, всё же решился на свою ответность.
- Нет, конечно.- Филон ответно удивленно пожал плечами. «Я теперь, точно знаю».- Ухмыльнулся про себя Филон.
«Он знает!».- Заметив проскользнувшую улыбку на лице Филона, в голове Цилуса тут же пронеслась эта открывающая чьи-то завесы мысль. «Но что же делать?». – Цилус принялся поспешно думать, тревожа свой ум возникшим напряжением от этого вопроса. «Но, стоп».- Очнулся от дум Цилус. «А чего собственно он знает, если ничего не было, а то, что предстало перед ним, да и перед до мной, это всего лишь неприглядная видимость»,- выразила надежду, отвечающая за адвокатскую деятельность мысль Цилуса.
«Это ещё хуже».- Не успел Цилус вздохнуть от облегчения, как на него навалилась удивленная такой его наивности, присущая Цилусу циничность, с коей он и за меньшее подозрение распинал на крестах.- «Кого сейчас интересует истинный смысл вещей или как в этом случае, произошедшего. Когда только видимость и её, в нужном словесном русле оформление, и является той непреложной истиной, через призму которой плебс и смотрит на окружающий мир. Так что ты, даже не попользовавшись данностью, за одну только эту видимость, уже поплатишься, пока что только своей репутацией».
«Репутация, говоришь».- Прищурившись, посмотрела на Филона и на свою циничность, политическая жилистость Цилуса, с помощью которой он, ещё не таким субъектам права, придавливал их до не вздоха горло.
- Давай, помоги мне.- Цилус, можно сказать огорошил Филона своим действенным за его локоть, ведущим к Это′ту, высказыванием.
- Я это… не по этой части. – Филон испугавшись самого худшего (правда, это самое худшее, скорее всего, в виду своей сильной непривлекательности, так и не смогло оформиться в хоть какую-то видовость, так и оставшись чем-то эфемерным под названием самым худшим), попытался притормозить всё это движение в сторону, так пугающе смотрящего на него зада Это′та .
- Какой-такой части. Филейной, что ли? Ха-ха. – Цилус, видя замешательство Филона, тем самым вновь достиг своего привычного самообладания, и теперь взяв инициативу в свои руки, даже определенно развеселился этому, уже незавидному положению Филона, который чёрт знает, что думал, про это его предложение помочь. Но вот Цилус приблизился на расстоянии вытянутой ноги к Это′ту и вложив в свой удар всю свою не расположенность к нему, в одно мгновение наносит его под зад Это′ту, который на этот раз не смог не с реагировать на эту весьма больную ощутимость и подскочив с кровати, начинает удивленно всматривается в глазеющего на него Цилуса и Филона, до носов которых, спустя выпускное мгновение, определённо донеслось то самое худшее, которое хоть и не имел в виду Филон, но он, почувствовав эту смердящую, перехватившую его дыхание резкость в носу, мог бы с гарантией заявить, что это было самое худшее из всего того, что ему пришлось унюхать.
А ведь в эти благословенные времена, когда к естеству все относились с понятливой и благодушной толерантностью, то лишь только особо нестерпимые к чужому поветрию, ясно, что большие эстеты и гастрономы, относились к этому простому делу, зажав свой нос (а позволить себе выбирать, что подать к столу, могли лишь аристократы, из чего следует свой логический вывод, откуда этот ветер нетерпимости дует). Так вот, они, несмотря на своё генеалогическое древо, ведущее от самого Зевса, для того чтобы не слишком выделяться из общей массы народа, и иметь обоснованное для себя право зажимать себе нос, в случае всякой такой носощипательной оказии (ведь они пока что не на Олимпе, где постоянные ветра, очень хорошо проветривают это горное помещение) и придумали для себя эту мнимую болезнь роста и цивилизации под названием аллергия. Ну и что, спрашивается, дальше будет, когда их не будет устраивать, не только запах естества, а, к примеру, само естество, со своей неправильной формой. И что, придумают новую оправдывающую их поведение болезнь или может ещё чего по лучше. Ну что, принюхался аллергик? Чуешь, чем пахнет?
- Что случилось? – Это′т придя в себя, вновь обнаружил в себе дар говорить и сквозь накопившиеся за ночь ротовые отложения, смог-таки выдавить из себя хоть что-то.
- Слишком уж ты откровенен Это′т, раз так прямо в лицо, выдаешь своё самое сокровенно насущное. – Быстро проговорив в ответ, Цилус почувствовавший резь в глазах, схватившись за нос, бросился наутёк из спальни, где ему вслед, не отставая, уже поспешал Филон, чей организм был столь же не стоек, против такого внешнего одухотворяющего влияния.
- О-па, с галеры на трапезу. – Остановившись у накрытого стола, воскликнул Цилус, который только здесь, в этом привлекательным для его желудка месте, сумел вздохнуть свободно, после всего сколького уже пережитого им с утра. Ну и чтобы больше не терять времени за зря, сразу пустил вход обе свои руки, принявшиеся очень умело расставлять акценты, в распределение всех этих столовых благ для насыщения Цилуса, который лишь тогда и смог расслабиться, когда только первый голод был утомлен или может утолён. Где второе предположение было более верным, ведь утомление голода происходит не спеша, так сказать, при марафонских застольях.
Когда как сейчас, спринтерская скорость поедания Цилусом продуктов, именно предусматривала резкий наскок и быстрое пленение этого хитрого и неуловимого голода, который, надо признаться честно, всегда действует очень изощренно. Так его действия начинаются с мягкой, позывной привлекательности, где он с помощью своего подручного всегда умеющего вас уговорить аппетита, который знает, что нашептать вам ухо, приведёт вас куда нужно и расположит там за столом, чтобы там как следует оторваться. При этом аппетит, говорить не надо, имеет свои обширные связи со всеми частями организма, который привлеча к себе на помощь обоняние и зрение, кого хочешь, сможет свести с ума, заставив его пойти на поводу своего желудка, для которого совершенно ничего не значит голос разума. Который, несмотря на все свои крикливые призывы и настойчивые смертельные предупреждения, заглушается чваканьем и прожовом очередного желудка.
Ну, а в другой раз, когда бытие не слишком к тебе благосклонно, то голод избирает для себя прямую тактику и только стоит тебе, подтянув пояс, ослабить хватку, то голод тут же подобравшись к твоему горлу, старается ухватить тебя за него, требуя от тебя своего насущного употребления, с коим ты требовательно, иногда с ножом наперевес и подходишь к выражением всякой имеющей своё место жизни.
- Ну, чего там новенького у эллинов? – откинувшись по удобней на лавку, глядя на пускающего слюни Филона, обратился к нему Цилус, на первое время смирившийся со своим желудком, который унявшись от своих позывов, предоставил Цилусу возможность пуститься во всякие свои иные насущности.
- По всякому. – У Филона, всего вероятней, губа не только не дура, но весьма мстительно-продуманная особа, раз таким туманным образом, не торопиться вводить Цилуса в курс произошедших в полисе событий, что, наверное, и было замечено тем. Ну, а так как насыщение всегда приводит к благодушию насытившегося, то Цилус решил не жмотиться и, дав сигнал Филону, позволил тому приложиться к находящимся на столе яствам. Правда, проявленное Филоном преклонение перед столом, выраженное, как его невоздержанной, без должного разбора хваткой всяких кусков, а также невидимое им и такой же категорией едоков, как и он, но очень приметливое для такого рода элитариев, как Цилус, его особенное, под углом преломления своей гордости наклонение к столу, вызвало в Цилусе презрение.
В результате чего, в многотомный умственный труд Цилуса под названием «От стола к столу и до самой последней полати», была вписана новая презренческая глава, со своими, внушающими отвращение видами на это плебейское преклонение перед хлебом насущным. Которое, как он про себя заметил, совершенно не свойственно высокородным патрициям, для которых хлеб не роскошь, а лишь средство продвижения их политических идей. От того-то они, патриции, и восседают за столом с высоко поднятым патрицианским носом, и с высоты своего положения, со своим пренебрежительным отношением ко всякой материальности (того, что полно, то тем можно пренебрегать), могут существенно взирать на весь остальной преклонённый перед ними мир. Ну а этот мир, не имея такого, как у них должного достатка, благодаря этому, обретает истинное понимание ценности этого данного ему куска хлеба. Чему они (этот, окружающий их мир), как куску, так и пришедшему к ним пониманию, и должны быть по гроб жизни благодарны им, таким великодушным патрициям.
- Рассказывают, что некоторые нездоровые головы, подверженные своему нетерпению к чужому мнению, устроили выяснения отношений с такими же буйными головами, требующих от них сатисфакции, за свой неподобающий их умонастроению взгляд на совершенства этого мира.- Запивая мясо вином, начал свой определенно запутанный рассказ Филон.
- Чё, опять друг другу морды били.- Сделал свой краткий вывод Цилус, чья обильность обеда не зависела от длины и мудрёности сказанного.
- А-га.- Сорвалась эта краткость с языка Филона, испугавшегося за то, что он тем самым, выдал своё умение кратко излагать новости, в связи с чем, он может потерять часть своего насыщенного стола. Так что, ему срочно требовалось исправить эту ситуацию и придумать что-то впечатляюще интригующее, в результате чего, этот Цилус увлекшись, сможет забыть про всё ранее сказанное. «Любое знание, есть сила».- Филон вспомнил эту первейшую присказку, без которой не начинал изъясняться лукавейший Аристон, для которого подъём в самую спозаранку был не только питающей основой его жизни, но и связующим звеном его и всей другой окружающей его жизни полиса.
–Кто рано встает, тому бог подает.- Заявлял Аристон, к которому бог был особенно щедр, перво-наперво подавая ему всю необработанную информацию обо всём случившемся в полисе, за время сонного отсутствия граждан полиса. Ну, а полученные новости, Аристон в согласии со своим видением (- Мудрец, не подвержен ложным мнениям.- Заявлял Аристон), подчищал, отмывал и не оставляя видимых пятен, выносил на свет это грязное белье.
–Запомни.- Говорил Аристон Филону.- Наш мозг, не зря обладает всемерной памятливостью, и значит в соответствии с этой природной требовательностью, всё имеет свой смысл. И та же сплетня, только на первый взгляд выглядит безсмысленной болтовней, когда на самом деле, она несёт в себе большой для твоего разума тренинговый смысл. Так любая сплетня, способствует развитию разумности человека,
