Покончив с увертюрой, обратимся непосредственно к поэме. Такого погружения в себя давно я не встречал! Любимый мною Достоевский проникает в психологию своих героев ничуть не хуже, но у него героев много, он титан. А тут, по большому счету, всего один герой, но как глубоко и реалистично, как выразительно выписан его образ! Это целая вселенная внутри одного человека, вселенная которую нельзя понять, не слившись с нею, а если слился, то остается лишь принять – принять ее такой, как есть. А Петушки?
«Петушки – это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех – может, он и был – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен...»
У каждого в жизни есть свои Петушки – место, где дышится свободно и легко, где все поголовно ходят в белых штанах, где поневоле сам становишься поэтом. Для меня таким местом стал Коктебель, для Остапа Бендера – Рио-де-Жанейро, для Хемингуэя – Париж. Для Венички именно Петушки были настоящим раем на земле. Попасть в этот рай, на первый взгляд, совсем несложно – обычным поездом от Курского вокзала. На этом, собственно, и строится весь нехитрый сюжет поэмы: Веничка едет из Москвы в Петушки, чтоб повстречаться с «белобрысой дьяволицей» с бесстыдным взглядом и «рыжими ресницами, опущенными ниц», с косой от попы до затылка, а иногда бывает, что, наоборот – с затылка и до попы – тут как пойдет. А шло у Венички пусть не всегда легко, но беспрерывно, конечно, если было, что принять. Тут главное – не очутиться в безвременье, которое так много седины добавило нам всем: «О, эфемерность! О, тщета! О, гнуснейшее, позорнейшее время в жизни моего народа – время от закрытия магазинов до рассвета!»
Как близко и понятно любому русскому то состояние, что приходит всякий раз в ночь с пятницы на понедельник! И пусть оно настигло Веничку уже в четверг – не суть. Когда оно кого-то посещает – теряется и время и пространство, теряется частенько даже тот, к кому оно пришло. Так потерялся и Веня на Садовом кольце, не попав на Курский вокзал и не увидев Кремль. Но что там Кремль, когда наутро на перроне тебя придет встречать она – «любимейшая из потаскух»: «Она вся соткана из неги и ароматов. Ее не лапать и не бить по е*алу – ее вдыхать надо». Да вот беда, высокая поэзия («бить по е*алу» – это ж высоко!) частенько с перепою разбивается о прозу жизни: «Она мне прямо сказала: "Я хочу, чтобы ты меня властно обнял правою рукою!" – а я уже так набрался, что не только властно обнять, а хочу потрогать ее туловище – и не могу, все промахиваюсь мимо туловища...»
Как это все знакомо! Не только Веничка такое пережил. Но на свиданье все же лучше ехать трезвым: «Я ведь не знаю, где она живет. Я попадал к ней двенадцать раз, и все какими-то задворками, и пьяный вдрабадан... Как обидно, что я на тринадцатый раз еду к ней совершенно трезвый». Действительно, обидно! Это ж надо: ехать к девушке, всего-то-навсего приняв с утра «сначала 150 грамм российской, потом 500 кубанской, 150 столичной, 125 перцовой и 700 грамм ерша»! Сомненья нет: конечно, трезвый! А всё из-за того, что ехал в несчастливый раз. Но для нас, читателей, тот раз оказался удивительно счастливым. Иначе как бы мы узнали, что потреблял строитель коммунизма? Да никак! А тут – бесценный кладезь мудрости народной и смекалки. По ходу дела Веничка знакомит нас с секретами приготовления коктейлей из одеколона, денатурата, лака и других пленительных веществ, причем делает он это исключительно подробно, ведь «жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не ошибиться в рецептах». «Дух Женевы», «Слеза комсомолки» и, наконец, «напиток, затмевающий все» – коктейль «Сучий потрох»: «Уже после двух бокалов этого коктейля человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет».
А какие начитанные и одухотворенные попутчики у Вени: «Я, например, пью месяц, пью другой, а потом возьму и прочитаю какую-нибудь книжку, и так хороша покажется мне эта книжка, и так дурен я кажусь сам себе, что я совсем расстраиваюсь и не могу читать, бросаю книжку и начинаю пить, пью месяц, пью другой...» Такой и выслушает внимательно и оценит по достоинству всю силу Вениной мысли, а проникшись, может и вопрос задать – глубокий, сокровенный: «Вот вы много повидали, много поездили. Скажите: где больше ценят русского человека, по ту или по эту сторону Пиренеев?». А Веня тут ему как на духу и выдаст: «Никто в мире не хочет с нами заводить ни дружбы, ни ссоры. Все отвернулись от нас и затаили дыхание». Но что нам этот мир, в котором продается все и покупается! Мир чистогана, где притаившись исподлобья смотрят хищные глаза.
«Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной – эти глаза не сморгнут. Им все божья роса...»
Литература и политика, история и музыка – какие высокие материи обсуждаются в дорожных разговорах! А собеседники – какая глубина, какая сила интеллекта! Достигнув апогея, дискуссия плавно переходит на философские темы, и меркнут прочие науки и искусства в сравнении с наукой всех наук. Философия поднимает планку вагонного спора на невиданную доселе высоту – все зависит от расстояния и от объема, принятого внутрь. Дорогу из Москвы до Петушков, к примеру, можно смело приравнять к магистратуре, а если с Веничкой придется ехать дальше, к Приморью можно и членкором стать. А как легко попутчики цитируют великих, как будто пили с ними лично брудершафт!
«Вот еще Гегель был. Он говорил: "нет различий, кроме различия в степени между различными степенями и отсутствием различия". То есть, если перевести это на хороший язык: "кто же сейчас не пьет?"». И пьют они «горячо и открыто, как венцы творения, пьют с сознанием собственного превосходства над миром... транс-цен-ден-тально!» (Кант заворочался в гробу).
Известно, что духовное начало у русского человека превалирует над материальным. Особенно это заметно в тот момент, когда материальное начало начинает подходить к концу. Именно тогда рождаются философские мысли, достигающие высот античной драмы: «Человек не должен быть одинок... Человек должен отдавать себя людям, даже если его и брать не хотят». А следом наступает фаза покаяния, и Веничка уже не с попутчиками, а с нами говорит сквозь время и пространство: «Я не знаю вас, люди... но мне есть дело до вас: меня занимает, в чем теперь ваша душа, чтобы знать наверняка, вновь ли возгорается звезда Вифлеема или начинает мерцать...»
В кого только не перевоплощались бесы похмелья на многотрудном Венином пути из Москвы в Петушки. Поначалу они были ангелами, белыми и чистыми, по мере «усугубления» оборачивались разными историческими персонажами и мифическими героями, пока в конце концов не превратились в демонов. И овладели Веней демоны и распяли они его, и ангелы над ним смеялись, а бог молчал, и было это все не в Петушках. Не добрался Веня до своего рая, не вместила душа его всего того, что в этот раз ей суждено было принять. Не выдержав, отделилась она от тела и улетела в небеса, превратившись в бессмертные строчки его поэмы, а несчастное тело его демоны похмелья из рая на земле перенесли обратно в ад.
«Кремль сиял передо мною во всем великолепии... Не Петушки это, нет!.. Если Он навсегда покинул землю, но видит каждого из нас, – я знаю, что в эту сторону Он ни разу не взглянул... А если Он никогда моей земли не покидал, если всю ее исходил босой и в рабском виде, – Он обогнул это место и прошел стороной... Нет, это не Петушки! Петушки Он стороной не обходил. Он, усталый, почивал там при свете костра, и я во многих душах замечал там пепел и дым его ночлега. Пламени не надо, был бы пепел...»
