Великий Чихачевский пруд. продолжение.

сады.

- Сиповка не одинока. Я слышал, что у нее есть сын, - из выработанной привычки перечить старшему поколению, напомнил я язвительно деду.

- Да, еще одно наказание Господне, - согласился дед, игнорируя мой насмешливый тон: - Дитятя великовозрастный. Худой мешок. Нигде не работает. Жрет столько, что забитого под завязку холодильника на ночь не хватает. Правда, напивается по графику - всего раз в три дня. Но, гаденыш, притаился и ждет, когда Сиповка скончается. Для него это хоть какое-то событие. Впрочем, всё ваше поколение не лучше себя ведет. Я же сказал, Сиповка расплачивается за деда.

- И кто у Сиповки был дед?

- Был.., - ответил неохотно дед, - звали его Писовлас, то есть Писец Советской Власти. Ох, и навел он здесь шуму. Умным и суровым всем казался, а на самом деле был трусливым дураком. Может, слышал о нем что-нибудь? Сейчас ведь запрещено о нем что-либо знать.

- Слышал, дед. Ты сам мне раньше о нем и рассказывал.

- Ну, в таком случае, крути руль вправо, - кривым пальцем дед показал на дорогу.
Там, на крутом повороте, из золотого поля, обремененного тремя рогозами с пурпурными початками вторгся наполовину в лазоревое пространство дикий кабан, оголив звериной ухмылкой золоченый клык; вспугнул серебряную утку, поднял её на крыло и замер гербовым символом с поднятым копытом.

Как не раз уже случалось в мою бытность Прудником при столкновении с царствующей особью местной фауны, я в очередной раз был пробит насквозь кабаньим, сканирующим взглядом.

Я будто натянул на себя его личину и его кровавыми глазами оглядел с пригорка село. Все 275 домов. И остался недовольным их жителями. Что с ними стало? 
Мне привиделся мелкий, ленивый народец, добровольно опустившийся, и совершенно утративший гордость в показушных битвах за урожай.

А ведь совсем недавно был этот народец хитрым и гордым. Или только казалось?

Вдруг отчетливо всплыла картинка огромного села в две тысячи душ, как 
24 февраля 1921 года, когда в село, которое считалось райцентром и уже успело прибавиться, точно лицо пролысиной, пятью деревнями - Опёновка, Похмеловка, Косорыловка, Вшивая гать и Чёрный овраг - в село, которое цыгане обходили стороной, боясь сглаза, русалок, ляд и прочей нечисти, безбоязненно вошел отряд Колесникова в 1500 хорошо вооруженных бойцов с 9-тью пулеметами, где их ждал уже Волчье-Карачановский полк, чтобы, объединившись, 28 февраля стать Первой Армией Антонова под командованием Ваньки Колесникова по прозвищу Писовлас, иначе - Писец Советской Власти или Совдепии.

Именно тогда все селяне, как один Писовлас, готовы были организованно попить вдосталь хлебного вина и пострелять на досуге своих и пришлых краснопузников.

В расстрельных списках врагов Шмуль Мандат и дед Пердяк не значились, хотя за два года до бунта успели экспроприировать и надежно спрятать все ценные вещи из графской усадьбы.
Только за это оба заслужили не по одной пуле во лбу, намазанном зеленкой.



Пока село под предводительством Писовласа организованно гуляло, слегка постреливая в сторону Советской Власти, Шмуль Мандат метался как вольный ветер между явочной лежанкой у Чихачевского пруда и Борисоглебском, откуда он набивал километры телетайпной ленты своему молочному родственнику, товарищу Льву Давыдовичу Бронштейну по прозвищу Троцкий, с предупреждением о начале крестьянского восстания в соседней губернии.



В Москве никто в те дни серьезно не задумывался о новой, совершенно неожиданной угрозе.



Кремлевский мечтатель сурово хворал разжижением мозгов, кривлялся и корчил рожицы через окно детям, согнанным потешить Вождя Мировой Революции, иначе, в здравом уме и при памяти он тут же отреагировал бы на телефонограммы Мандата - дал команду уничтожить всех, без исключения, заодно сжечь на хрен сотню деревень в назидание подрастающему поколению, а тех, кто не захотел добровольно сгореть в своих домах - загнать в церкви и спалить наверняка!



Другие Красные Вожди, включая товарища Троцкого, - кто в Кремле, кто в гостинице "Метрополь", - только перевели дух, начали распаковывать чемоданы и отходить от мысли о бегстве в Швейцарию с эшелоном драгоценностей, экспроприированных у буржуев и изъятых из Гохрана.



Так что, своего, награбленного добра девать было некуда, а тут еще какой-то Шмуль Мазок сулил несметные сокровища за подавление мифического крестьянского бунта.

Какие крестьяне? Откуда? Они же все должны были сдохнуть с голодухи еще два года назад?



"Чтобы подавить на корню крестьянское возмущение, немедленно ужесточить продразверстку! Патронов не жалеть! Колесникова-Писовласа расстрелять публично! Остальных - по желанию! Без суда и следствия для экономии времени", - отвечали нехотя Мандату самоуверенные Красные Вожди.



Шмуль сильно потел от вялых отписок из столицы, бился головой о печь-буржуйку и матерным словом делился со Львом Давыдовичем дурными предчувствиями.



В отличие от Мандата, дед Пердяк уже был прочно привязан к месту жительства молодой женой и вечно лысой, изъеденной вшами сестрой. Активно заниматься подпольной работой ему было строго запрещено. Однако, на случай возврата Советской Власти и для отчетности перед Красной Армией, родственники позволили Борьке слегка повязать несколько ленточек на ветках плакучей ивы у пруда.



Дед Пердяк и Мандат в 21-ом только начали осваивать шнуровое письмо и многие словоформы повязывали или читали не совсем правильно. Особенно тяжело давались числительные.
Несколько раз к деду заглядывали антоновцы с искренним желанием помочь ему правильно передать Мандату петельками количество сабель, винтовок и пулеметов в Первой Армии Антонова. А то Пердяк постоянно путал числительное сто с тысячью, а единицу с числом 96.

Но в шнуровом письме была одна тонкость:

Чтобы правильно связать или прочесть шифровку из узлов, петелек и бантиков, надо было возлечь пузом на явочную лежанку, закрепив в горизонтальном положении все тело на высоте 30-40 см. от земли.



Вязать на тонких ветвях плакучей ивы шифровки представлялось делом не простым, требующим ловкости и сноровки. Эта тема неоднократно обсуждалась в штабе армии Ваньки Колесникова, который долго не решался, но под давлением двух замов и хозяйки постоя Агафьи Капустовой, откомандировал в качестве помощницы и надзорного органа свою жену Писовласку.



По габаритам и заданным параметрам она идеально подходила для выполнения сложного агентурного задания.

Особенно грамотно получалась вязка шифровок, когда Писовласка, соблюдая инструкции, задирала ноги строго под углом в 45 градусов и, прогибая спину огромным бюстом, как бы выталкивала хилое тело шифровальщика к горизонту очередной строчки шнурового письма,приобретшего вид обычной разноцветной веревки с узлами, если разглядывать её из положения сидя, стоя или раком.



Мандат в любой момент готов был подтвердить, что благодаря физической формуле, где плотность, помноженная на выталкивающую силу и деленная на сопротивление, и вопреки сомнениям Колесникова, Борькины шифровки читались на Писовласке значительно быстрее и лучше, чем на ком-то другом.



Тогда же, по дороге во Вшивую гадь, а, может быть позже или раньше я тактично спросил у деда Пердяка:



- Не числилась ли походная жена Колесникова одной из семи школьных работниц, вечно поджидавших его под мостом?



- Нет, - твердо ответил дед, - Писовласка вне списка. Время было суровое. Революция требовала от своих детей полной отдачи сил. Ослушаться никто не смел.



- Значит, вполне вероятно, что Сиповка - твоя внучка и моя родственница?



- Я же говорю, время было суровое, - повторил дед, - тогда, как в последний день Помпеи, все крестьяне перееблись друг с другом, не взирая на пол и возраст. Тот же Ванька Писовлас, ни одной девицы в селе не попортил, но пятерых детей успел настругать. Все же знали, особенно антоновцы, что его армия и крестьянский бунт - дело несерьезное. Ждали, что вот-вот какой-нибудь жид придет с Красной Армией и всех распихает обратно по домам.



- И дождались. Пришел Тухачевский и отравил всех газом, - намекнул я деду, что немного знаком с историей края.



- Каким еще газом? Ванька со своей братвой через неделю двинулся в сторону Кирсанова, так и не дождавшись ответа из Москвы. Там их уже травили. Вернулись из армии только семеро. Во Вшивой гади и жили пока не померли в Отечественную. Еще троих Мандат пристрелил за то, что в Чихачевский пруд свои носы сунули.



- А ты дважды расстрелял Мандата по-дружбе, - напомнил я деду: - Первый раз, как рассказывал Дядя Балдей, за то, что Шмуль от Антонова ходил на переговоры с Тухачевским.


[font=Times New Roman