этой вот самой территории. Ну и на прилегающей – тоже. Хи-хи! И, между прочим, страсть, как люблю молоденьких солдатиков. И иногда люблю их просто так. Из жалости. Ну, посмотри же на меня!
Теперь Илья увидел. Сразу и чётко. Не лишённая привлекательности рыжая бестия неопределяемого возраста, с сигаретой в зубах, в немыслимо коротком ярко-красном платье и с килограммом косметики на лице, с вызовом рассматривала Илью. Впрочем, и с некоторым участием тоже. Глубокий вырез на её платье казалось, ещё немного, и затрещит по всем швам под рвущимся на свободу напором полных грудей. Осиную, как у кинозвезды, талию, охватывал широкий чёрный замшевый пояс, с которого кокетливо, по всему периметру, свисала тонкая бахрома. На запястьях обеих рук позвякивали металлические кольца-браслеты, а с шеи, обёрнутое вокруг неё несколько раз, сбегало на высокую грудь тускло поблескивающее монисто. Роскошные бёдра, приподнятые над землёй благодаря высоченным каблукам, передвигаться на которых уже само по себе было настоящим искусством, нервно томились в обтягивающем платье и благоухали порочной и призывной истомой. Сам воздух каменной нишы, где они оба сейчас находились, насквозь пропитался тошнотворным запахом дешёвого парфюма. Илья откинулся всем телом к холодной каменной стене и глубоко и часто задышал. К нему возвращалось не только сознание, но и силы.
Служа в армии, Илья, как и подавляющее большинство его сослуживцев, был почти совсем лишён женского общества. Александру Ивановну, хозяйку полковой библиотеки, в расчёт, естественно, принимать было нельзя. А Илья… Во-первых, Илья только что расстался с любимой, он расстался со своей Иштариани! И половиной своего существа он был ещё там, в загадочном мире не поддающихся осмыслению иллюзий, в мире, происхождение которого ни он, ни кто-либо другой объяснить был бы не в состоянии. Но там жила его Иштариани, и поэтому тот волшебный и прекрасный мир был буквально соткан из тончайших и прозрачных нитей божественной чувственности и неисчерпаемого любовного ликования. Однако, физическая близость там, откуда он только что вернулся, просто не могла состояться. Не могла, и всё! Он не знал, почему, отчего, он даже не задумывался над этой странностью, но это было именно так. Правда, там были страстные поцелуи. Сладостные, до умопомрачения, сказочные, неземные, но, всё-таки, это были всего лишь только поцелуи. Пусть даже и страстные. Во-вторых, Илья буквально сочился богатырским здоровьем! По ходу службы он, сам того не замечая, матерел и понемногу, но неуклонно становился настоящим мужчиной. Энергия его множилась с каждым прожитым днём, просилась наружу и победно и неудержимо выплескивалась через край. И это всё невзирая на известные человеконенавистнические профилактические инъекции и, в насмешку над ними, вопреки им. Невзирая на инъекции, которые ему и его сослуживцам время от времени всё-таки вкалывали, вкалывали для того, чтобы, как говаривал ещё в учебке их сержант Ивко, у них не проявлялось до поры тлетворной и неуместной тяги к женскому полу. Но могучая поступь жизни всё равно оказывалась сильнее приёмов, применяемых жалкими временщиками против неё. Жизнь торжествовала, досадливо стряхивая с себя пепел человеческой глупости и легко смывая со своего тела ядовитые красители, которыми её пытались вымазать разного рода проходимцы. Жизнь, во всём своём неподражаемом великолепии вершила свои законы! И вот поэтому-то сейчас у Ильи вдруг что-то словно перемкнуло внутри. Сразу и неожиданно. Что-то восхитительное, неодолимое и неукрощаемое мутной и грозной волной ударило в голову, волнующей истомой отхлынуло к ногам и стальным обручем сдавило грудную клетку. Сердцу стало тесно внутри, а лёгкие заработали, как кузнечные меха. Мышцы напряглись, по телу кипящим дождём рассыпалась мелкая дрожь и… И сейчас Илья едва соображал, что творит. А он именно творил! Разум, громко хлопнув дверью, отключился напрочь, и теперь им полностью и всецело овладели первозданные, первобытные, а потому могучие и непобедимые инстинкты. Инстинкты сильного и здорового самца, предсказуемо и адекватно отреагировавшего на головокружительный и призывный запах течки готовой к спариванию самки. И он, не осознавая себя, окружающего мира, забыв всё на свете, кинулся на самку. Со звериным рычанием и с таким же звериным блеском в глазах. Как-будто издалека услышал только, как она восторженно пролепетала: "Ничего себе, вот это напор!" и весь, до последней клеточки своего изголодавшегося по женскому теплу и телу организма растворился в порочном, но бесконечно сладостном блаженстве…
Потом, когда всё закончилось и наступило холодное и отрезвляющее опустошение, снова включился разум. Не сразу, с какой-то неохотой, словно позёвывая после долгого и крепкого сна. Потом у разума от изумления поползли кверху брови, и Илья увидел себя со стороны. И ужаснулся. Что он здесь делает? Что это за размалёванная и остро пахнущая женщина держит его в крепких объятиях? А его случайная знакомая сейчас счастливо улыбалась и жарко шептала ему на ухо способные вывернуть наизнанку глупости. Илья вспомнил, при каких обстоятельствах состоялось их странное знакомство, и до него только что по-настоящему стал доходить смысл её слов, когда она говорила, что зачем-то промышляет в крепости. Промышляет? Чем промышляет? Чем здесь можно было промышлять? И вот тут-то Илья испугался по-настоящему. Полковые отцы-командиры не уставали предупреждать своих подопечных о том, что в этом благодатном курортном городке, где им посчастливилось служить, всегда хватало, хватает и будет хватать женщин лёгкого, мягко говоря, поведения и что они, эти женщины, очень часто бывают нездоровы. Да что там нездоровы! Больны! А у Ильи, к слову сказать, ещё с далёкого юношеского возраста, с той поры, когда он со своими ровесниками уже начинал кое в чём разбираться из взрослой жизни, в сердце неизменно закипала тихая паника, если кто-то всуе хотя бы просто произносил вслух: "Венерические заболевания". И сейчас бедный Илья испугался именно этого. Но обнаружить свой страх перед ни в чём неповинной, в общем-то, девушкой, казалось Илье Соколову совсем уж позорным занятием. Поэтому, стараясь придать себе спасительную, как ему казалось, развязность и одновременно ненавидя себя за это, он небрежно, насколько мог, обронил:
- Слышь, подруга, а ты не больна? – Илья осёкся под её недоумённым взглядом и растерялся окончательно. И уже чуть ли не с мольбой в голосе произнёс:
- Ну, ты понимаешь, о чём я!
Девушка, слегка отстранившись и поправляя платье, посмотрела на Илью с садистским выражением лица:
- А что ж ты, бедненький, не спросил об этом до того, как? - И полезла за сигаретами.
Богатое воображение сыграло с Ильёй злую шутку. Сердце его сначала подскочило до небес, а затем стремительно провалилось в подземелье! "Крышка", - Подумал Илья, "Значит, больна!" Он лихорадочно стал вспоминать, что следует в таких случаях делать и чем лечиться. Не тут-то было! В голове, противным ритмом, тарабанилось одно и то же: "Это крышка. Она больна". "Это крышка. Она больна". Он судорожно сглотнул и беспомощно огляделся, словно ища поддержки у бесчувственных каменных стен. Задержался взглядом на девушке. Она с удовольствием затягивалась сигаретным дымом и, растянув рот в кривой полуулыбке, в упор и с откровенной издевкой рассматривала Илью. Это доконало его окончательно и теперь на смену первоначальной панической растерянности им стала овладевать бессильная ярость. Но воспитание Ильи не позволяло ему грубо обойтись с женщиной. И он, застёгиваясь на ходу, скрипя зубами, решительно зашагал прочь.
- Эй, солдат, не бойся, я пошутила! – Выбежала вслед за ним рыжая фурия,
- У меня всё в порядке, слышишь? Ну, куда же ты, дурачок? Запиши хоть мой телефон! Давай ещё встретимся! Солдат!.. Эй!..
Илья, не оглядываясь, ускорил шаги, а затем и вовсе перешёл на бег. Группы зевак, слоняющихся по крепости, расступались перед ним и провожали его недоумёнными взглядами. Позже, в последующей жизни, сколько бы он не вспоминал этот эпизод, ему всегда становилось ужасно неловко перед самим собой за это позорное бегство. Скорее! Скорее! В родную часть! Он, кажется, всё-таки нашёл спасительное решение и теперь знал, что надо было делать. В полковом лазарете у него был хороший знакомый, сержант Сеня Чубатый. Вот, кто сможет помочь Илье! Конечно, Сеня! Уж он-то наверняка знает, что следует предпринять в данной ситуации! О том, чтобы обращаться к офицеру, начальнику лазарета, не могло быть и речи. И на то были веские основания. Командовал полковым лазаретом майор с невероятной фамилией: Кожвош. Когда Илья впервые услышал про него, думал, что это – кличка. Оказалось, что нет, фамилия. Майор Кожвош, к слову сказать, по долгу службы, должен был, помимо всех прочих своих лекарских обязанностей, пробовать ещё и солдатскую пищу, приготовляемую в столовой для всего полка. И торжественно выносить свой категоричный медицинский вердикт на предмет её качества. Но майор не терялся и не просто пробовал. И всякими там вердиктами сильно не заморачивался. Главным и несокрушимым вердиктом было то, что он там полноценно обедал, и так же полноценно ужинал. А иногда и прибегал рано утром из дома на такой же полноценный завтрак. Словом, самым, казалось бы, естественным образом, майор Кожвош оказался дополнительной единицей, негласно поставленной на довольствие в полковой столовой. И по всему выходило, что такой расклад майора вполне устраивал. Полковое начальство молча разводило руками, а сам майор талантливо изображал по этому поводу неподкупную и полнейшую невозмутимость. Выражение его всегда отёчного лица, с обвисшими щёками, совсем не располагало к общению. Офицеры полкового лекаря дружно и аккуратно сторонились, солдаты срочной службы откровенно не любили. От всех болезней майор Кожвош, с присущей ему находчивостью, изобрёл универсальное средство. Если кто-то вынужденно обращался к нему в лазарет с каким-то недугом, ответ всегда был один и тот же:
- Куришь?
- Курю, - Отвечал служивый.
- Значит, бросай! И всё пройдёт.
Или:
- Куришь?
- Нет, - Отвечал солдат,
- И не пробовал никогда!
- Вот и попробуй, - Разводил руками Кожвош,
- И всё пройдёт!
Короче говоря, обращаться к майору со своей щекотливой проблемой не имело смысла. Тем более, что ославиться после такого неосмотрительного обращения можно было на весь Белгород-Днестровский гарнизон. Нет! Только не к майору! И Илья это твёрдо знал. Оставался Сеня. Худой, несуразный, остролицый, с жёлтыми лошадиными зубами и огромным горбатым носом, добродушный Сеня, которого в полку местные остряки чуть ли не на второй день его службы нарекли пинцетом. Кличка оказалась сродни афоризму, как нельзя лучше подходила к облику Сени и намертво прилепилась к нему до самого конца его службы в Советской Армии. С Сеней Чубатым Илье довелось познакомиться, когда тот в один из сказочных звёздных вечеров, вообще присущих Приднестровью в летнюю пору, неожиданно обратился к нему за помощью. Вернее сказать, за защитой. Сеня был молодым солдатом, он совсем недавно прибыл на службу из
