буржуев» и составляли отдельную касту недоступную пониманию простых мещан и обывателей.
Но всё же, в маленьком городе эти проблемы отражались не так остро как в городах центральных и не принимали формы ежедневной паранойи общения. Хотя в зале, можно было уловить все тонкости сосуществования этих редко соприкасающихся в обычной жизни людей. Запах лука, квашенной капусты и смазанных дёгтем сапог спокойно соседствовал с запахом вытащенного из старинного шкафа нафталинового платья и запахом коммунальной кухни пропитанной чадом примуса и прогорклого подсолнечного масла. Запахи не смешивались, но присутствовали каждый в своем собственном объёме и собственной консистенции. Если кто-то воодушевлённый проблемами всеобщего равенства в мировом общежитии задумался и озаботился бы созданием духов под названием, скажем «Торжество Социализма», ну или одеколона «Дружба народов», то ему очень легко бы было отыскать все отдельные компоненты этого состава в одном небольшом провинциальном театре.
После третьего звонка, в темнеющем зале, стараясь держаться незаметно появился Марк Иосифович Ашкенази. Нельзя было с уверенностью сказать, что он был заядлым театралом. Но так как круг развлечений для человека с классическим образованием и явно не лишённым творческих порывов в таком сибирском захолустье был ограничен, то вольно или невольно ему приходилось разнообразить свой скучный досуг появлением практически на всех массовых мероприятиях. И премьеру такой значимой для его знакомых актёров и особенно актрис пьесы он естественно пропустить не мог. Личностью в городе он был свежей, но уже достаточно известной, так как был в ту пору, пожалуй, единственным мужчиной гинекологом на несколько окрестных районов и округов. Хотя и работал в этом амплуа исключительно по совместительству. И это при том, что девяносто процентов родов обычно происходило на дому в присутствии бабок-повитух. Нет, в далёком Красноярске уже были, конечно, такие специалисты, но в районах это было случаем исключительным. И это вызывало странный и болезненный ажиотаж у всей женской половины города и блуждающие многозначимые улыбки у половины мужской. Но вполне возможно, что за этими мужскими улыбками пряталась и лёгкая зависть к человеку, которому так обычен и легкодоступен запретный сладкий плод, о котором многие только мечтали в своих несбыточных фантазиях. Вряд ли кто-то может отнестись к человеку такой профессии демонстративно равнодушно. При этом об основной его профессии терапевта вспоминали очень редко, только когда наступала острая необходимость обратиться в больницу. С самого первого дня появления в городе, он легко обратил на себя внимание. Среди серой и безликой массы совслужащих он выделялся отличными внешними данными и умением, что называется - держать фасон! Безупречная причёска и аккуратно подстриженные усики придавали ему вид киношного героя-любовника. А сшитый на заказ тёмно-коричневый костюм, чёрная фетровая шляпа и желтые ботинки натуральной кожи, отлично дополняли этот образ. В хоть в моде были совсем другие причёски и крои одежды, открытые рубашки апаш, парусиновые туфли, галифе и наборные пояски, почти повсеместно буржуазную пошлую моду уже категорически отринули, но его демонстративная приверженность к классике в купе с необычной докторской должностью невольно вызывала уважение. И вероятно, он мог бы в тот вечер просочиться в зал незаметно, но в этот раз он был не один, а со спутницей, и именно поэтому все взоры невольно пристально устремились к этой паре. В маленьком зале невозможно быть совсем незаметным. Интригой было и то, что его спутница была для всех полной загадкой, никто её до этого не имел удовольствия лицезреть, нигде либо и никогда либо. А всякий новый человек вызывает в таких случаях утроенный интерес.
Спутница Марка Иосифовича была довольно высока и стройна! Пожалуй, даже немного выше самого сопровождающего, что в принципе было не таким уж и удивительным. Богатырским телосложением Ашкенази никогда не мог похвастаться, и если оценивать его параметрические данные совсем уж беспристрастно, без налёта профессиональной таинственности и внешних эффектов, то он был усреднённым телесным экземпляром человека мужского пола. Роста среднего, веса и комплекции тоже средних и если не его вышеописанное исключительное положение в городе и стиль поведения, то он легко бы мог затеряться в толпе себе подобных. Но его женщина одета была тоже соответственно кавалеру. Чувствовался в её наряде какой-то особенный изыск, пусть немного и провинциальный, но скорее всего это было от невозможности заиметь совсем уж идеальный гардероб. На ней было чёрное плотно облегающее фигуру креп-шифоновое или крепдешиновое платье в некрупный белый горошек, с накладными плечами, открывающее руки чуть ниже локтей и ноги чуть ниже колен. С ним прекрасно гармонировали лёгкие белые остроносые ботиночки на маленьком каблуке. На голове у неё была легкая круглая чёрная шляпка с небольшой вуалью закрывающей только глаза. Такое простое и в то же время элегантное сочетание в одежде, было недостижимой мечтой многих модниц. Достать и пошить всё это, можно было, только обладая связями и знакомствами в обувных и швейных артелях. И почти все женщины в зале обратили на это внимание в первую очередь. Ещё в этом скоротечном обзоре, многие в основном женщины отметили некоторую угловатость стройной фигуры, движения у компаньонки врача были несколько порывисты и неожиданы, словно она чувствовала и ловила спиной и затылком острые стрелы пронзительных взглядов.
Особенно пронизывающим был взгляд одной женщины сидящей в самом дальнем углу. В этом взгляде чувствовалась и боль, и разочарование и остатки ещё окончательно не умершей надежды. Этой женщиной была Евдокия Штоль, медсестра того самого отделения в котором и принимал пациентов едва успевший к третьему звонку доктор Ашкенази.
Из-за тёмных серых кулис в зал изредка выглядывали смазливые напомаженные мордашки молоденьких актрис, они сначала испуганно стреляли глазками в переполненный зал и с волнением в голосе и с не скрытым восхищением во взоре изящно поворачивая свои лебединые шейки тихо сообщали кому-то стоящему за их спинами о том, что творится в театре. А такой ажиотаж действительно бывал очень редко.
Билетёры в зале медленно закрутили фитили стеклянных керосиновых ламп, бликующих рубиновой зеленью заполненных горючей жидкостью колб, и зал накрыла серая непроницаемая темнота и тишина, слегка нарушаемая лёгким покашливанием зрителей! Ну вот! Сейчас всё начнётся и состоится! Условность, делающая мир реальней самой реальности! Темный непроницаемый занавес медленно разъехался, и зрителям предстала слабо освещённая сцена!
Как вам уже несомненно известно, сама пьеса начинается с помолвки Сильвио, сына доктора Ломбарди с юной Клариче. Причём смогла она состояться, только благодаря обстоятельству, самому по себе очень трагическому, гибели во время дуэли синьора Федериго Распони, которому красавица уже давно была обещана в жёны её отцом Панталоне деи Бизоньози. Таким образом, сама завязка сюжета хоть и была печальной и предвещала ещё неведомую отдалённую во времени трагедию, но всё же была протокольной и лишённой интриги. В ней главным образом и определилось условное разделение зрительного зала на две части. Хорошо известно, что мужчины и женщины видят один и тот же сюжет немного по-разному. Если мужская часть зала, первым делом с удовольствием отметила глубокое декольте, и ненавязчиво выглядывающий из под него роскошный тридцатилетний бюст «юной» Клариче, то женская половина с давно не испытываемым пристрастием рассматривала покрой её платья. Отмечая про себя как промахи, так и удачи портних в своей ранней молодости шивших платья на заказ главной моднице городка баронессе фон Штоккен-Беккер. Пока суть да дело, они успели рассмотреть все места, где платье немного морщит, а где наоборот вот-вот готово лопнуть по шву. И таких мест набралось немало. Так как мизансцены были выстроены с таким намерением, чтобы актёры могли максимально показать не только свою игру, но и совершенство своих гардеробов сверкающих золотым шитьём и якобы дорогими тканями. После пьес, прославляющих пролетарский минимализм, это смотрелось как красочный ночной фейерверк после тусклого дневного свечения лампочки Ильича.
Актёры играли вдохновенно! Осветители превосходили самих себя, создавая в холодной Сибири горячее итальянское полуденное солнце. Декорации гостиничного двора, с расположенным в его глубине открытом трактирчике, давали большую возможность продемонстрировать статику движений и простор для перемещений. И полностью включали территорию зрительного зала в пространство происходящих событий. И Бригелла, хозяин гостиницы, через некоторое время воспринимался уже не как только хозяин сцены, но уже и как хозяин всего театра. А события между тем закручивались в лихую спираль. Едва только отцы торжественно вручили молодых людей друг другу в присутствии Смеральдины и Бригеллы, как откуда-то на сцене появился шустрый малый, к всеобщему удивлению назвавшийся Труфальдино из Бергамо! По его словам он был не много ни мало слугой туринца Федериго Распони! Удивление актёров было настолько искренним, что невольно передалось и зрителям, потому что присутствующие на сцене Труфальдино сначала не поверили и поэтому удивлённому слуге даже пришлось отправится на улицу чтобы проверить, жив ли его хозяин? Но когда появился сам Федериго и продемонстрировал Панталоне адресованные ему письма общих знакомых, сомнения развеялись.
Запоздавшие зрители чёрными тенями пробирались по рядам и тихо скрипели креслами грузно усаживаясь в старые театральные кресла.
Помолвка Сильвио и Клариче разрывалась, влюблённые были в отчаянии. Конечно, в классическом понимании и видении этой пьесы Труфальдино был для слуги несколько полноват и бесцеремонен. Видно было, что по темпераменту и по стилю общения он был большим фрондёром. Но видимо, так режиссёром и было задумано, чтобы показать равенство нравственного и умственного развития слуг и господ. И даже некоторое преимущество плебеев перед правящим сословием. Как бы то ни было, но режиссёр не забывал, что он живёт в стране победившего пролетариата.
Одна из задумок режиссёра заключалась в том, что практически всё время действия спектакля, на небольшом балкончике старой гостиницы появлялся время от времени маленький оркестр, состоящий из скрипки, большого бубна и гитары, по форме переделанной в подобие большой мандолины. Чуткое ухо Ашкенази уловило в ритмах оркестра цепкие испанские мотивы, но основной массе публики это ни о чём не говорило. Мало кто в такой провинции мог отличить испанское фламенко от итальянской тарантеллы. Кроме того, эти лёгкие темы шли вторым планом и были так смазаны, что казались вполне естественными в контексте пьесы. Они акцентировали эмоции героев и делали переходы от сцены к сцене почти незаметными.
Некоторые из зрителей сидящих в
