Душевные терзания. Отрывок №26 из романа "Встретимся у Амура"

Весь июнь Настя проскучала у бабушки. Она пыталась, как обычно, копаться в огороде − сажала цветы, объедалась клубникой и крыжовником, сражалась с колорадскими жуками. Но, если прежде эти занятия доставляли ей удовольствие, то теперь они почему-то не вызывали никаких эмоций, − ее душа продолжала томиться непонятной, но привычной тоской. Чтобы хоть немного приглушить ее, она убедила себя заняться высшей математикой, − набрала в библиотеке учебников за вузовский курс, даже влезла в тензорное исчисление, но и это не помогло. Во-первых, она там ничего не поняла, во-вторых, если честно, не очень и хотелось. Самое ужасное: она сама не могла понять, чего ей хочется. Настя очень хорошо сознавала, что ей грех жаловаться на жизнь: она умница и отличница, у нее замечательные родители, отменное здоровье и приятная внешность. У других и половины этого нет. Но тогда − откуда эта вселенская хандра? Ведь ей семнадцатый год, все говорят, что это лучший возраст. Ей  бы  радоваться жизни, − а радости нет.  
            По утрам, вглядываясь в большое зеркало на старом бабушкином шифоньере. Настя не переставала поражаться, как изменилось за этот год ее тело. Неужели это ее бедра − ведь они всегда были такими узкими, когда они успели так округлиться? А руки? А грудь? − это вообще что-то невообразимое! Уже второй размер лифчика тесноват, − а год назад был нулевой. Вообще-то фигура ничего, только − кому это надо?
            Лежа в гамаке под старой яблоней, Настя предавалась унылым размышлениям, когда ее ушей достиг звонок мобильника. Едва заслышав его, она почуяла недоброе, − а дурные предчувствия у нее обычно сбывались чаще, чем хорошие.
             Из далекого Воронежа звонила Наталья. Звук был на удивление чистым и громким, как будто она находилась неподалеку, − но от услышанного Настя похолодела.
             − Настя, у нас все плохо! − сразу заплакала Наташка. − Дома полный мрак. У отца отказывает сердце, он задыхается. Нужно ставить клапан, а за операцию требуют шестьсот тысяч, представляешь? Я подумала, что ослышалась, говорю: наверно, шестьдесят − тоже запредельно, но все же. А мать говорит, нет, шестьсот. Остается только продать и эту квартиру и купить какой-нибудь закут: больше денег взять негде. И не факт, что операция поможет. Настя, разве это не безнравственно: требовать такие деньги? Что врачи, с ума посходили, что ли? Никита хочет бросить институт и идти контрактником в армию. Настя, мне так тошно, так тошно, что жить не хочется!
              − Знаешь, мне тоже. − Настя вдруг почувствовала, что ей действительно хочется перестать ощущать окружающее и себя саму. Хочется исчезнуть, не быть, чтобы больше не чувствовать тянущую боль в груди, где по идее и должна располагаться душа.
               − Настя, а давай умрем? Вместе. Представляешь, какая будет красота! Не нужно никуда поступать, ни о чем не думать. И родителям облегчение: не надо мне комнату выделять, тратиться на мою учебу. Всем будет хорошо. И эти ужасные воспоминания перестанут меня терзать. Давай, а?
             Предложение Наташки почему-то не показалось Насте диким − наоборот, заставило задуматься. А ведь это разом решит все проблемы − и Наташкины, и ее, Насти. Все плохое исчезнет. Правда, и хорошее тоже. Но его так мало.
            Почему раньше, когда они с подругой были маленькими, им жилось так легко? − размышляла она. Наверно, потому, что ни о чем не задумывались, жили какой-то растительной жизнью. И взрослые их поминутно оберегали. А теперь они сами взрослые, и их беды тоже повзрослели.
             Но ведь сейчас с ней ничего особенно плохого не происходит. Это у Натальи да, беда за бедой, − а у нее, Насти, вроде, все благополучно.
              −  Настя, что ты молчишь? − нетерпеливо прокричала Наташка. − Думаешь, я рехнулась, да?
              − Да нет, − задумчиво отозвалась Настя, − не думаю. Только − как ты это собираешься осуществить?
             − Выпить чего-нибудь. Чтоб уснуть и не проснуться. Заснуть и уплыть.
             − Ага, вон в пятьдесят второй парень с девчонкой траванулись, помнишь? Она − сразу на тот свет, а он год на стенку лез, пока не помер.
            − Ну, можно − с девятиэтажки. Да мало ли способов.
            − Наташа, а может, нам жизнь зачем-то дана? Для какой-то цели. А мы раз − и закончим, не достигнув ее.
            − Да чего там дана! Какая там цель! Родители удовольствие получали, и мать нечаянно залетела − да поздно спохватилась. Она мне сама говорила, что я у них случайно получилась, думали на Никите остановиться. Вот и вся цель.  
            − Но ты же говорила, что тебе нравится жить, помнишь?
            − Так это когда было. До всего этого ужаса. А теперь я тебя так понимаю! Как мне надоело вставать каждый день, что-то делать, чего-то добиваться и знать, что это все равно кончится ничем. Но тогда − зачем?  
            − И тебе родителей не жалко?
            − У них еще Никита есть. И потом, отец все равно на ладан дышит. Значит, ты не хочешь?
            − Нет, я еще поживу. Хочу посмотреть, − может, еще случиться что-нибудь интересное. И тебе не советую. Подумай.
            − Ладно, подумаю. Ты только никому не говори об этом. Может, выкарабкаюсь. Только, мне все время темно.
            − Как темно?
            − Понимаешь, на что ни посмотрю, вижу темное пятно. На всех предметах. Даже на небе. Кругом голубое, а в середине темнота. Моргаю, моргаю, а оно не исчезает. И так от этого жутко!
            − Может, тебе к глазнику надо?
            − Может, и надо. Только теперь всем врачам бабки приходится платить − минимум сотни две. За консультацию. Так что − перебьюсь. Ну ладно, у меня деньги на мобильнике кончаются. Звони мне иногда, ладно? У меня больше никого нет, кроме тебя.
             − Слушай, приезжай ко мне. Бабушка с дедушкой рады будут.
              − Нет, не получится. Сейчас билеты жутко подорожали. Какие-то немыслимые цены − даже за плацкарт. Нет, буду уж здесь до конца лета. А что потом − не представляю.
               Она отключилась. А Настя, уронив книгу, долго лежала в гамаке и смотрела в небо, переживая услышанное. Вот кошмар! Отличник Никита − и бросил институт. Это же немыслимо! Как только Белла Викторовна на такое согласилась? Наташкин отец − при смерти. Ужас! Продают квартиру. Наташка говорила, что у них там четырехкомнатная, как и здесь была. Как они теперь будут ютиться? Хотя, если Никита уйдет в армию, тогда, конечно, как-нибудь поместятся в малогабаритной. Но каково им будет все потерять? Боже, как страшно обернулась Наташкино легкомыслие. Интересно, что думает о решении Никиты Вадим, − ведь они друзья.
                А вдруг он тоже захочет в армию? За компанию. Ведь у него там отец. И тоже проблемы в семье.
                 От этой внезапной мысли она вдруг так взволновалась, что даже села. Одно дело знать, что он рядом, в одном городе, и всегда можно его увидеть, − если станет невтерпеж. И совсем другое, − когда он вдалеке, и может, навсегда. Ведь они, наверняка, захотят на Кавказ, к отцу Вадима. А там стреляют. Могут и убить. И она его больше никогда не увидит, − совсем никогда!
              Что же она сидит?  Надо же что-то делать. Надо поехать в город, в институт, и все узнать. Хотя, какой институт? − сейчас каникулы.
                А она даже адреса Вадима не знает. Правда, можно узнать в адресном бюро − оно где-то на Береговой. Но там спрашивают имя, фамилию, отчество и возраст. Вадим Туманов, ему недавно девятнадцать исполнилось. А отчество? Отчества она не знает. Хотя, стоп! Та тетка, на поминках, сказала: «Не думала я, что за Пашиного сынка буду обедать». Значит, отца Вадима зовут Павлом, а сам он − Вадим Павлович. Этого для адресного бюро достаточно.
            И крикнув бабушке, что ей надо срочно в город, она понеслась на автобус. Адресное бюро нашла быстро: его местонахождение подсказала семейная пара, гулявшая с собакой по набережной. Там записали данные на Вадима и предложили зайти часа через два. От нечего делать Настя направилась в институт, где вовсю шел прием абитуры. И в вестибюле наткнулась на Ляльку, − ту запрягли на весь июль в приемную комиссию. Лялька сообщила, что Белоконев с Тумановым работают сейчас где-то в Краснодарском крае на сборе ягод, − а где точно, могут сказать в профкоме. Про планы Никиты взять академический отпуск на два года по семейным обстоятельствам знает уже весь институт. Но Туманов такого желания не изъявлял − это точно. И если Насте  очень хочется, она, Лялька, может в профкоме узнать сотовый Вадима, − набрешет чего-нибудь.
          − Узнай, Лялечка! − взмолилась Настя. − Только никому не говори, что для меня. И заодно, спроси его адрес, может, дадут. Слушай, ты зачем тогда сказала Вадиму про беременность Тенчуриной?
         − Я? − изумилась Лялька, вытаращив на Настю глаза. − Да что я: больная? Никому я ничего не говорила, с чего ты взяла?
         − Она мне сказала, что он об этом знает. Вот я и решила, что это ты ляпнула, больше некому.
          − Да врет она все! Никто ему ничего не говорил, иначе он от нее шарахался бы, как от чумной: ведь никакой беременности не было. А они нормально разговаривают, я сама видела. Ничего у нее с ним не вышло, вот она и насочиняла.
          − Правда? Но ты все-таки никому не выдай, что я узнавала его координаты, ладно?
          − Будь спок, − заверила ее Лялька и в мгновение ока вознеслась на четвертый этаж, где располагался профсоюзный комитет. Через пятнадцать минут Настя уже держала листок с  адресом и телефоном Туманова. Кинувшись Ляльке на шею, она расцеловала ее в обе щеки и понеслась на выход.
          Звонить ему или не звонить? − размышляла она, направляясь домой. Можно позвонить, спросить про Никиту. Сказать, что Наталья беспокоится. Хотя, она и сама могла позвонить брату. А не надо про Наташку − мне и самой может быть интересно, все-таки он столько лет был моим соседом.  А если Вадим спросит, почему не звоню самому Никите, − могла ведь узнать его сотовый у сестры. Нет, это не годится. Что бы такое придумать?
          А если он там с Титровой? Наверняка с ней. Скажет ей про мой звонок, а та растреплется всему институту. Хотя нет, Вадим не скажет. Да наплевать, с кем он там, − главное, что он есть на свете.
           Хочу его увидеть, вдруг поняла она − ужас, как хочу. Прямо сейчас и немедленно. Или хотя бы услышать его голос. Вот наберу номер и услышу. Буду просто молчать и слушать, − такое счастье!
            И она набрала. Минуты ожидания показались вечностью, − но вместо его голоса равнодушно прозвучало: «абонент временно недоступен, позвоните попозже… абонент временно недоступен, позвоните попозже…».
             Недоступен! − горько подумала она, − какое страшное слово. Недоступен, неприступен. А может, деньги на счету кончились?  Или заряд, − а розетки рядом нет.
             Включит и увидит мой номер. И конечно, позвонит − узнать, что случилось. И что я ему скажу? Что хотела его услышать? И что он про меня подумает? Посмеется, наверно. Особенно, если