Боюсь, что и ты обретешь лицо

появлялась несколько раз. Звали ее Нина. Мы о чем-то беседовали, она узнала, где я живу, а следующим вечером обратилась с просьбой:
- Вадим, это здорово, что мы живем в одном городе. Я уверена, я надеюсь, что ты сможешь мне помочь.
- Ты о чем? – удивился я.
Раньше фигуры появлялись просто для разговоров, они никогда не ссылались на факты из реальной жизни, тем более не обращались с просьбами.
- Я лежу на Вавиловых в коме. Уже давно. Запиши мой адрес. Я тебя умоляю, поезжай туда, уговори мужа и свекровь привезти ко мне Сереженьку, это мой сыночек. Они не привозят, боятся, что он увидит меня в таком состоянии и испугается. Но уже очень мало времени осталось. Попроси, чтобы привезли, чтобы он коснулся моей руки. Просто коснулся. Ты сможешь?
- Да, -  я даже не задумался перед ответом, я был в полной растерянности от такого смешения мира фантазии и реальности. Если сказать честно, я не очень верил в происходящее, но поехал.
По дороге пытался придумать, что я скажу людям, живущим по записанному на обрывке бумаги адресу, если они там есть, и имя Нины для них что-то означает.
Имя Нины для них означало очень многое.
Я пытался придумать, на мой взгляд, правдоподобную историю, что Нина пришла ненадолго в себя и просила привезти сына, чтобы он прикоснулся к ее руке. Но свекровь сразу бросилась звонить в больницу, моя ложь вскрылась, мне пришлось бежать, провожаемому криками:
- Как вы могли! Как вам не стыдно! Что ж вы за люди-то такие….
На следующий вечер Нина вошла в мою комнату без накидки, с обретенным  истощенным, бледным лицом, в глазах стояла беспросветная тоска.
- Спасибо, Вадим, за попытку.
- Прости, я как-то все это неуклюже сделал. Я еще попробую, что-нибудь попытаюсь придумать…
- Не надо. Теперь-то уже поздно. Еще раз спасибо, прощай.
Именно в этот момент я понял значение появления лица у фигур в накидках.
Потом была еще одна фигура – Софья Павловна, ей надо было, чтобы я срочно приехал и позвонил к соседям, там у некой Верочки есть ключ от квартиры фигуры, нужно спешить, срочно…
Я сорвался в ночь, разбудил Верочку – сухонькую миниатюрную старушку, мы ворвались в соседнюю квартиру, где в комнате на полу лежала Софья Павловна, беспомощно и беззвучно шевеля губами.
Она еще несколько вечеров ко мне заходила в накидке, не поворачиваясь, хотя я уже видел ее лицо в реальном мире, но, видимо, по закону существования фигур я не мог его видеть при встрече вне реального мира. Она бесконечно благодарила за отзывчивость, а через неделю пришла с обретенным лицом проститься, глядя на меня прищуриваясь, напрягая зрение.
Теперь я точно знал, что означает для фигур обретение лица.
Лицо мамы я увидел впервые, когда уже третий год работал после окончания института.
Я много раз пытался мысленно представить его, рисовал свой портрет самого моего близкого человека. Мне оно представлялось молодым, счастливым. Будучи уверен, что похож на нее, добавлял в этот портрет какие-то свои черты.
Но я оказался далек от истины.
Измученное, испещренное морщинами, заляпанное пигментными пятнами рано постаревшее лицо, казалось, не имело с моим ничего общего. Неужели я больше похож на отца? Кто он?
Я никогда за долгие годы нашего общения не решился задать маме этот вопрос. Где-то в глубине меня находился тормоз, который не позволял задать ей этот вопрос и вопрос, почему она от меня отказалась. Больше всего на свете я боялся обидеть ее, оттолкнуть от себя, остаться без ее поддержки.
И вот, увидев мамино лицо, я осознал, что остался в этом мире сиротой, что теперь уже никогда этот расплывчатый силуэт в бесформенной накидке не превратится в настоящего человека, к которому я смогу припасть, обнять, ощутить биение родного сердца.
- Мама, ты теперь исчезнешь? – сглотнул я возникший в горле комок.
- Второй раз я не смогу тебя оставить, - вздохнула она.
Фигуры в накидках продолжали появляться, но, как я понял в последнее время, ни у одной из них не рождалось надежды, что именно я смогу им помочь. Может они были из других городов, или я им не внушал доверия.
Неизменными оставались придуманные мной образы. После того, как у мамы появилось лицо, она научилась их видеть, начала принимать участие в наших беседах.
Однажды спросила:
- А ты не хочешь записать их жизни?
- Зачем?
- Не знаю, зачем-то записывают придуманные жизни. Людям нравится читать про придуманное.
- Мама, я не писатель, я программист. Лучше я буду заниматься тем, что умею.
- Как хочешь. Что нового у Сашки?
- Живет там на Байкале. Надеюсь, когда-нибудь к нему добраться. Говорят, там красиво.
Но Сашка приехал раньше. У него случилась командировка в Питер.
Мы сидели с ним вокруг бутылки конька у меня на кухне, вспоминали детство.
Мама тоже была за столом, но Сашка ее, естественно, не видел. Понимая это, она в разговор не вмешивалась, молчала. Образ Мурки иногда появлялся у ног, но не часто, она знала, что сейчас мне и так хорошо, я не один, я общаюсь.
Разговор прыгал с одного на другое, не имел строгой последовательности, вот всплыло воспоминание о детском доме, о каких-то товарищах из того времени, вспомнилась каморка дворника Миши.
- Кстати, Вадик, а ты знаешь, что это он тебя нашел? – спросил Сашка.
- Нет. Откуда? Меня же потом в другое место отправили.
- А, ну да. Я и забыл. Меня-то тогда сразу поймали, а ты пропал. Там целая операция по поиску была, с ментами, с объявлениями по столбам и стенам. Поднимали народ, прочесывали все вокруг, но все напрасно. А на третий день Миша пришел к директору дома и сказал, что знает, где ты. Ему не поверили, а он говорит, что ты сам ему об этом рассказал. Ну, сумасшедший, все же знали, но проверили на всякий случай, а ты там и оказался.
В моей голове очень отчетливо всплыла картинка того видения, что я в каморке у Миши, а он меня допрашивает, где меня искать.

3.
Эта фигура настойчиво появлялась уже пятый день подряд.
Звали ее Катей. Ей двадцать восемь, на семь лет младше меня, она парализована, это все, что я про нее узнал за время наших бесед, а она все вокруг да около, но все же на пятый вечер впрямую спросила мой адрес.
Я ответил.
- Я так и знала, - с облегчением прошептала она.
- Ты о чем?
- У нас общий балкон, только бетонной перегородкой разделен.
- И что? – я напрягся, неужели опять я вскоре увижу очередное лицо.
- Квартира наша на меня записана.
- Чья ваша?
- Я с отчимом живу, мама умерла. Он хочет меня со света сжить, я слышала, сегодня меня должны похитить и требовать выкуп. Это он придумал. Они на кухне договаривались. Я слышала. Я же ничего не могу, я только в кресле могу ездить, но он меня, когда уходит, пересаживает на диван. Я сама в кресло не могу, я и до двери не могу.
- Так выкуп-то зачем?
- Они должны меня убить, даже если полиция выкуп предложит. Вадим, я сейчас одна дома, перелезь, пересади меня в кресло на колесах, вывези. Он не скоро должен вернуться. Вадим!
Я выскочил на балкон.
Окно в ее квартире пришлось разбить табуреткой, что стояла около маленького столика на их балконе.
Я уже подкатывал ее к выходу, когда дверь распахнулась.
Их было трое, я не успел их рассмотреть, сильный удар пришелся мне в лоб. Били, похоже, чем-то тяжелым.
Я провалился в темноту, из которой выскальзывал ненадолго несколько раз.
Вот я слышу звук сирены скорой.
Вот меня катят на каталке по длинному больничному коридору, перед глазами промелькивают потолочные светильники, кто-то что-то кричит.
А передо мной расплывчатая фигура в накидке, и я отчетливо понимаю, что это я и есть, накидка начинает спадать, а фигура очень медленно поворачиваться ко мне лицом.
- Нет! – кричу, как мне кажется, я. – Нет! Я боюсь, что и ты обретешь лицо! Нет! Я хочу жить!

25 ноября 2017 года.