Минеев

высказывался по поводу «никчёмных» поездок своей жены, и высказывания эти носили явно не дружелюбный характер.  Школа же интернат была по большому счёту одновременно и детским домом, поскольку некоторые учащиеся жили там практически безвыездно. Для таких воспитанников оборудовали небольшую спальню, где на ночь размещалось с десяток раскладушек. Позволить себе купить обычные кровати это учреждение  не могло в виду финансовых трудностей.
Минеева перспектива ехать с Анной Григорьевной отнюдь не прельщала. При большом количестве положительных качеств, было у неё одно отрицательное: если она начинала говорить, то остановить её было уже невозможно. Слово «сорока», обычно применяемое к таким людям, к ней подходило как нельзя лучше. Она не говорила, а именно трещала, как вышеупомянутая птица; трещала без усталости и без умолку. Сколько раз в бухгалтерии с ней ссорились только потому, что её безудержная речь не давала остальным сотрудникам сосредоточиться на цифрах и расчётах. Но ни замечания, ни ссоры, ни упрёки не действовали на любящую поболтать Анну Григорьевну. Даже муж, с которым разговоры велись в том же духе, бывало иной раз  плюнет с досады, и уйдёт в сарай ремонтировать старенький мотоцикл, потому что он, как никто другой знал, что если уж его вторая половина «завелась», остановить её не сможет никто. Вот он и не пытался, предпочитая какое-то время соседствовать со своим «Восходом», который в отличие от жены характером обладал более, чем молчаливым.
Минеев уже подумывал, как объяснить своему начальнику, что он лучше бы съездил один, но тут, на его несчастье, одна из дверей корпуса открылась, и… из неё вышла Анна Григорьевна! Игорь Юрьевич сразу подхватил её за руку и стал объяснять, что от работы в бухгалтерии он на сегодня её освобождает, потому что надо срочно съездить с молодым водителем (он кивнул на Минеева) в интернат, а тот не знает дороги. И Анна Григорьевна должна показать ему эту самую дорогу, а заодно она может навестить своего родственника. Анна Григорьевна тот час  же оценила выгоду от такой поездки и стала на полчаса отпрашиваться, чтобы сбегать домой и взять там всё то, что она обычно возила сыну своего неразумного соседа: баночку вишнёвого варенья, припасенные конфеты, недавно связанные тёплые носки и что-то там ещё. Но Игорь Юрьевич даже скорее властно, чем строго остановил её речь, сказав, что полчаса ждать он не может, и что сегодня посещение мальчика ограничится одним только свиданием и устной беседой.
Вот так Минеев через двадцать минут уже выезжал за пределы  города, везя в кузове хлеб для интернатовских детей и Анну Григорьевну в своей кабине. К его удивлению, она молчала, видимо строгий приказ начальства подействовал на неё наилучшим образом. И она, то ли обиделась (что с ней бывало крайне редко), то ли невольно подчинилась –  Минееву это было неважно, поскольку  всё его  внимание занимало управление машиной. Ручка переключения коробки передач ходила немного туговато, и после легковушки, к которой он привык, и где всё было отлажено его собственными руками, его это несколько раздражало и напрягало. Всё остальное было довольно сносным, разумеется, кроме дороги. Машину периодически потряхивало и подбрасывало. Подбрасывало и их с Анной Григорьевной. Но что поделать – здесь предпринять какие-то меры Минеев был бессилен: ведь погодные условия не поддаются ремонту подобно карбюратору или системе охлаждения!
Дорога до интерната заняла у них всего два часа, так что до обеда оставалось ещё время, чтобы выгрузить из машины хлеб и отнести его в столовую. Анна Григорьевна вылезла из кабины первой (уж она-то здесь всё знала!) и направилась к центральному входу. «А столовая там, - она махнула рукой в противоположную сторону, - ты иди сразу туда, скажи, что хлеб прибыл». Минеев, отправившийся поначалу туда, куда показывала Анна Григорьевна, через несколько шагов остановился. «Всё равно ведь надо сначала директору доложить, что я хлеб привёз», - подумал он, поворачивая назад. Он поднялся по ступенькам и зашёл в ту же самую дверь, в которую зашла Анна Григорьевна. Зашёл – и растерялся. За этой входной дверью было ещё три двери, и в какую из них идти дальше, Минеев совершенно не знал, потому что ни на одной из дверей не было табличек. Потоптавшись немного, он направился к обитой тёмным старомодным дерматином широкой двери, решив, что именно за такой дверью и должно находиться начальство.
Постучавшись, он вошёл и попал, судя по всему, по правильному адресу: это была комната, в которой  прямо от порога к столу вела красная дорожка. За столом, по мнению Минеева, должен был сидеть директор или кто-то ещё в этом роде. Однако место пустовало, и Минеев продолжил изучать комнату, стоя на месте. Первое, что ему бросилось в глаза – это огромный портрет Бориса Николаевича Ельцина, висевший прямо над столом. Портрет был настолько громоздким, что словно давил своими размерами. Да и Ельцин был немного не похожим на себя, как будто был не сфотографирован, а нарисован, причём  не особо профессиональной рукой. Минеев удивился: почему над столом висел портрет Ельцина, когда Президент в стране уже был другой?  Далее на стене, прямо рядом с портретом, висел плакат, на котором было написано что-то про пожарную безопасность. Стену напротив занимали две полки с книгами, рядом с которыми уместилась доска с объявлениями. И вообще этот кабинет так контрастировал с приёмной и кабинетом Игоря Юрьевича, что Минееву захотелось уйти из него. Но он не успел. Дверь позади него распахнулась, и через порог перешагнул невысокий гладко выбритый человек, с накинутым на плечи пальто.
- Это Вы хлеб привезли? -  довольно приятным голосом спросил он.
- Ну да, - ответил Минеев, которому этот человек сразу же понравился. – Куда разгружать?
- Я Вам сейчас помощника дам, - сказал мужчина. – Потому что одному Вам будет тяжело работать. Но сначала Вам надо будет подписать кое-какие бумаги. Пройдёмте со мной.
И он повёл Минеева через кабинет, а там, в стене напротив, оказалась ещё одна дверь, которую Минеев сразу и не приметил. Они вышли через эту дверь и оказались на широкой лестнице с коваными перилами.
- Сейчас забежим к моему заму, - проговорил мужчина, - и всё, можно разгружать. Кстати, я не представился. Сан Саныч - и он подал Минееву руку.
- Алексей, - пожал руку Минеев, вспомнив Сан Саныча из училища и внутренне удивляясь тому, что такие разные люди могут носить одно и то же имя.
Сан Саныч меж тем открыл какую-то дверь и позвал своим приятным тенором: «Светлана! Светлана Сергевна, ты где?»  И поскольку ему никто не ответил, он предложил Минееву: «Ты присядь пока, посиди, сейчас она вернётся. А я пока пойду тебе помощника поищу».  И он исчез, так же быстро, как несколько минут назад появился в своём кабинете.
Минеев опять остался один, но изучить стены ему не позволила хлопнувшая за спиной дверь. «Это Вы водитель, который привёз хлеб?»- услышал он женский голос, показавшийся ему очень знакомым. Он обернулся и сначала даже удивился тому факту, что не только голос, но и лицо молодой женщины, стоявшей перед ним, показалось ему знакомым. Сперва Минеев не смог сообразить, кто это. Его глаза всё пробегали и пробегали по волнистым, тёмным волосам, знакомым ямочкам на щеках…  Да что там волосы, щёки, глаза… Сам взгляд был таким знакомым… таким добрым…
И тут Минеев увидел… Нет, он это действительно раньше уже видел или ему показалось? Белый воротничок шёлковой блузки и такая гладкая нежная шея…  Внезапно Минеева прострелило так, что он, как ему показалось, едва удержался на ногах.  Он почувствовал, что сквозь него словно прошёл разряд электрического тока. Второй раз в жизни случилась с ним такая история, что он увидел себя будто бы со стороны, и почудилось ему, что когда-то давно он это всё уже видел. И совершенно внезапно и удивительно для Минеева где-то внизу живота, как несколько лет назад, у него защемило, и прокатилась по этому месту в животе тёплая и всеохватывающая волна каких-то доселе неизведанных приятных ощущений…  
«Это Вы водитель? Вы хлеб нашим воспитанниками привезли?»- донеслось до него, словно откуда-то из глубины земли…
А ему показалось: «Минеев! Минеев, ты меня слышишь?»
- Светлана Сергеевна, - прошептал он едва слышно…
И снова, как в тот злополучный день, когда он так неумело по-пацански поцеловал её в классе, его руки и губы потянулись к ней. Но Светлана Сергеевна  отстранилась:
- Мы с Вами разве знакомы? – в её голосе проскользнуло искренне удивление, но по счастью от слов не веяло холодом.
- Да… - начал Минеев и осёкся на полуслове. Что он ей мог напомнить? Зону? Напомнить «места не столь отдалённые» заместителю директора интерната? Она же, ставшая с тех пор ещё красивее, как ему показалось, вряд ли вспомнила бы его. Да и захотела бы вспоминать – это был большой –пребольшой вопрос…
Он подписал какие-то бумаги, разгрузил «ГАЗель» практически в одиночку, потому что напарника ему директор подобрал совершенно никудышного, пожал Сан Санычу на прощание руку и, прыгнув в кабину, покатил домой.
Назад он ехал всё с той же Анной Григорьевной, которая успела остыть от слов  начальника, и всю дорогу болтала без умолку. Рассказывала о том, как повидалась с мальчиком, как решила взять его к себе домой хотя бы на каникулы или на Новый год, какой в этом интернате хороший и понимающий директор. Но Минеев не слушал её. У него были в голове свои мысли. Он крепко держал руль и всё думал о том, что жизнь всё-таки и справедливая, и несправедливая штука одновременно. Он даже не мог сказать сам себе, хорошо ли это или плохо, что он, спустя несколько лет встретил Светлану Сергеевну. Не мог он и ответить себе на вопрос, поедет ли он ещё раз в этот интернат, чтобы увидеться с ней, равно как не мог на тот момент сообразить, захочет ли она видеть его и разговаривать с ним. Мысли крутились и вертелись в его голове, Анна Григорьевна продолжала свой бесконечный монолог, пока наконец Минеев совершенно явственно не понял, что «ГАЗель» уже стоит во дворе  их родного хлебокомбината.

Три года спустя…

Поднявшись на третий этаж, Минеев осторожно позвонил в дверь. За ней раздались лёгкие, едва слышные шаги. Затем дверь открылась, и мягкий приветливый голос  произнёс с лёгким упрёком: «Лёш, ну что ты звонишь? Ключ лень достать? Или ты захотел Стёпку разбудить?»
Нет, Стёпку, своего маленького сыночка, Минеев разбудить не хотел и не посмел бы ни за что на свете. Он очень любил это  создание, которое так было похоже на него: это была просто его, Алексея Минеева копия, только пока ещё совсем крохотная. Этакая миниатюра, где и носик, и бровки, и лобик – ну почти всё было его! Иногда Минеев даже удивлялся, как это такой маленький человечек может так точно своими чертами лица  передавать черты лица взрослого человека. Порой Минееву казалось, что Стёпка даже движения – и те повторяет за ним довольно похоже, и снова про себя удивлялся этому чуду. Впрочем, не сильно разбирающийся в таком разделе биологии, как генетика, он, как правило, недолго думал об этом. Когда же Минеев брал малыша на руки, подкидывал его чуть ли не к самому потолку к неописуемому восторгу маленькой крохи-копии, он