Неуслышанные разговоры

Елка была украшена 25 декабря, и по небольшой комнате, напоминавшей каюту корабля, поплыл запах хвои и розмарина. Дерево было искусственным: новеньким, темно-зеленым, очень пушистым, но ненастоящим. И это было хорошо. Если бы оно умело говорить, то непременно потянулось всеми своими лапами и сказало:

- Что за глупость сбрызгивать меня дешевым освежителем  воздуха с запахом хвои? Я и так чудесно благоухаю пластмассой и полиэтиленом. И что за старье на меня повесили? Какой хлам! Можно подумать, что нет новых современных игрушек! О том ли я мечтала, когда красовалась на ярмарке?

- Вполне разделяю вашу точку зрения, почтеннейшая! – поддержал бы елку один из новых блестящих шаров ее убранства. – Это просто безобразие – выставлять нас в один ряд с какими-то кривыми и облезлыми игрушками. Вы только взгляните на этот, с позволения сказать, шарик! Почерневший с боку, потертый, срам, да и только!

Да, именно так бы и сказал один из ярких и нарядных шаров, и, кажется, даже еще раздулся бы от чванства. Надо признаться, ему было чем гордиться – красно- фиолетовый с тонкой золотой росписью,-  загляденье, а не игрушка!

- Ваши слова мне настолько по сердцу, что я даже прощаю вам «почтеннейшую», хотя мне это и обидно, - кокетливо протянула бы ель. – Да разве только этот уродец?! А как вам тот стеклянный солдат в каске?! Или это пожарник? Ужас! С отломанной рукой, непонятно какого цвета, того и гляди разлетится на осколки. Нет, я решительно не понимаю наших хозяев! Как можно в соседстве с такими нарядными игрушками вывесить это старье?! Это позор всем нам!

- Верно, верно! – зашумели бы другие новые игрушки.

А почерневший с одного боку шарик и солдат в каске сиротливо ежились бы в уголке. И, уверяю вас, если бы мы подошли ближе, то услышали такой разговор шепотом:

- Конечно, они правы, дорогой сосед. Как мне неловко быть рядом с ними. Посмотрите какие они все нарядные,а мы… Честно говоря, я со стыда сгораю…

- И я тоже. Но мы же не виноваты, что нам больше 70-ти лет, и красоту нашу унесли годы.

- Это верно, но ведь и они правы. Каждому приятно полюбоваться на новое и красивое. Зачем только нас достали? Лежали и лежали бы себе тихонько в коробке. Вы какого года, сосед?

- 1938. Был отлит в Германии в форме кайзеровского солдата. На первой своей елке красовался на верхней ветке и весь лучился золотом. Потом мой хозяин ушел на войну и взял меня с собой на память как любимую игрушку своего сына. Я помню этого мальчика. Он был маленьким и бледным, часто болел, но  очень любил играть в солдатиков. Больше мы с ним не встречались. Вы не поверите, сосед, но я прошел с хозяином всю войну и умудрился даже ни разу не поцарапаться. Хозяин берег меня. Только один раз я выпал у него из рук, когда он прочитал какую-то бумагу. У него задрожали руки, он уронил меня и моя левая рука откололась.

- О, как неприятно! Но это не изуродовало вас, а даже придало мужественности.

- Бросьте! Какая там мужественность… Увечье никого не красит, а старых никто не жалует – будь то люди, или игрушки. Да, так вот. Затем война кончилась и мой хозяин строил дома в одном южном городе. Выглядел он совсем иначе, чем когда уходил на войну. Тогда он был бравый, веселый и сиял не хуже меня. А потом он уже стал седым, худым и растерянным и во рту у него не осталось ни одного зуба.

- Что Вы говорите?! Боже, какой ужас!

- Да, так оно и было. На стройку часто прибегали местные мальчишки и у каждого в руках был кусок черного хлеба с чесноком. Сам видел!  А вот игрушек у них не было и они отдавали свой хлеб и чеснок хозяину и его товарищам, а они за это вырезали им из дерева игрушечные самолеты. А потом хозяин подарил меня самому смышленому мальчишке и я так и остался у него.

- Какая печальная история, сосед. Вы так и не увидели больше родины?

- Как и мой бывший хозяин. Но мы – солдаты, а, если солдат идет с войны домой - ему, пожалуй, просто повезло.

- Да, вы философ, дорогой!

- Это не я. Какая-то песня. В новой семье часто слушали музыку. У меня было много времени. Я лежал в коробке на антресолях и слушал. И был так счастлив этому. Я многого не замечал, пока был на войне. Как много чудесного таилось в простых вещах! В запахе горячего абрикосового джема, в песнях из радиоприемника, в подсиненных крахмальных простынях, которые развешивала во дворе мать этого мальчика. Вот так и дожил до сих пор. Сейчас этот мальчик сам дед, а я так и перехожу в их семье из поколения в поколение. А что вы расскажете о себе, сосед?

- Моя история очень проста, - начал бы раздумчиво шарик. Мы с вами земляки. Правда, я много старше вас. Появился на свет в 1913 году, и оказался долгожителем. Никого из моих сверстников уже нет. Мы ведь были из очень тяжелого стекла, не каждая ветка нас выдерживала. Многие слетали, разбивались. Некоторые теряли свою красоту, а кому мы нужны некрасивые?..Я чудом выжил. Видно из заговоренного стекла был сделан, сколько пожаров пережил и все ничего. Правда, побит, обожжен с одного боку, ну, да что там… Как я в этой семье  оказался и сам не помню. Но тоже перехожу из поколения в поколение. Вроде бы и почет, и уважение, только мы с вами, сосед, как простые солдаты на генеральском балу. Ничего постыдного не сделали, а неуютно с такими нарядными игрушками в одному ряду быть. Если бы я мог, то заплакал. Старости всегда неловко рядом с молодостью.

- И не говорите, сосед. Мое стеклянное сердце обливается слезами. Все надеюсь, что на следующий год нас запрячут куда-нибудь поглубже и не достанут.

Да, именно такой разговор мы бы услышали, подойдя поближе к новогодней елке. Мы стали бы свидетелями и возмущенного ропота нарядных игрушек и робкой беседы двух старичков, тонущей в этом ропоте. Но, мы, конечно, ничего не услышим. Люди вообще слышат немного, да и  то, только, что сами хотят услышать. И, может быть, они правы. В жизни так много настоящей борьбы и боли, где уж тут думать о невидимых миру слезах… Да и нужно ли?..