кольца височные, украшенные бусинками ажурными из тонной филиграни, на кольцах птицы Ири-рая — Сирин и Алконост, нанесены.
Рукотворничал, а сам представлял сестрицу, невестой, как оденет ей венец, для долгой жизни в любви и согласии, да для прибавления рода.
Положил готовый венец в сумку холщовую, да из детинца и отправился было дальше скитаться, да на торжище услышал смех, туда поспешил.
Народ представление смотрит, потешается над глумами скоморошьими: над жадными воеводами, да хитрым воином, что из топора кашу варил, да бабу-Ягу за Кащея сосватал. Петрушка со щеками свеклой выкрашенными, шутки прибаутки пел, сам себе на дудках подыгрывал.
Повеселили шуты юношу, позабавили, но жжет венец в котомке, словно угли, зовет в дорогу.
За воротами на перепутье нагнали его веселые люди, а главный их, тот, что Петрушку играл, стал увещевать Любодара с ними, скоморохами по земле ходить.
— Вижу, нашей ты породы. Такой — же, как мы, перекати-поле.
— Нет, ваша душа песен да шуток просит, славы народной. А мне, моя, велит по свету скитаться, сестру искать.
И пошли скоморохи в одну сторону, а кузнец в другую.
Вот и в этот день, когда сестра Милуша на землю вернулась, Любодар по лесу шел, словно медведь шатун, и так грозен вид его, и темен взгляд, что испуганно бежит от него вся лесная живность, и даже нежить.
Хотели лесавки ему о встрече с Милушей рассказать, да побоялись гнева молодца.
Всего несколько саженей между братом и сестрой, да за густым подлеском не видно им друг друга. Но услышал Любодар песню — плач о себе, что снова девочка завела, рванулся к берегу напролом, да и угодил в медвежий самолов.
Задел ногой веревку, жердь, скрепленная веревкой, распрямилась, и пронзила Любодар насквозь.
Закричал от невыносимой боли юноша, Милуша к нему на помощь подоспела, да только уже поздно было, сукровица изо рта брата сочилась, поила родную землю.
— Вот и встретились, а ты и не подросла совсем, — прошептал Любодар, и хотел улыбнуться, да так и застыло лицо его — словно радовался брат, что в сады Ирия-рая ему дорога.
Прикрыла девочка рукой веки погибшего, вновь обретенного брата, и ни плача, ни слез не было, недетская тоска сковала ее сердце, сжала в тиски, и пожалела она, что жива, а не умерла.
6.
А слетались уже вороны на славную тризну, запах свежей крови, так вскружил им голову, что садились они без страха, на еще не остывшее тело брата.
А напрасно они не опасались! Увидела Милуша на шее одного из воронят, знак княжеского рода, обруч золотой. И быстрее молнии схватила птицу за лапы, налетело на нее воронье, хочет заклевать, да плащ рыбий, такой крепкий, что никакого вреда девочке от воронья нет.
Тут взмолился вожак стаи: «Отпусти моего вороненка, девочка, а я тебе службу сослужу».
— Спаси брата моего.
— Хорошо, будь по — твоему.
Полетел вороний вожак в Ирий, из коего Сварогом, верховным богом изгнан был, за карканье свое, тревожащее души и птицедев.
Ключи от рая у него запасные были, от потайной калитки.
Пробрался Ворон в Ирий-рай к источнику с живой и мертвой водой, да увидели его девы-птицы Сирин и Алконост, хотели уже шум поднять, да кары потребовать для ворона. Но вожак вороньего племени рассказал о сестре Милуше, да о брате ее, Любодаре: О том, как долго искал он сестру свою, а она о нем тосковала. И о трагической их встрече поведал. Заплакали птицы-девы от такой истории верности и любви, разрешили воды набрать ворону.
Вернулся ворон уже к утру, окропил юношу сначала мертвой водой, жердь в прах рассыпалась, а рана у Любодара исчезла без следа. Окропил живой водой, очнулся юноша, на ноги встал, словно от глубокого сна очнулся. Смотрит, вокруг стая летает, а рядом сестрица, любимая вороненка в небо отпускает.
Обнялись брат с сестрой, и путь им в отчий дом,неблизкий.
На одном из привалов показала девочка братцу самоцвет, словно осколок солнца. У мастера инструмент всегда с собой, поставил Любодар камень в самую середку венца, в лепестки серебряные, как только последний лепесток загнул, исчез венец ,словно его и не было. Не зря предупреждали Милушу, что щука –ведьма .
Заплакала Милуша, да и Любодар опечалился, но порешили, что все, что не делается – все к лучшему.
— Я тебе еще краше венец, сделаю, только бы выросла.
Вернулись в отчий дом, к самому листопаду, уже поутру иней на траве и хвое, пахнет первым дымом затопленных печей в селении.
А весть о возвращении Милуши и Любодара уже вперед них до отчего дома дошла. Как вошли они в избу, поклонились родителям, а народ вокруг в избу набился, а те, кому места не хватило, во дворе толпятся.
Ради такой радости открыли бочку ставленого меда, десятилетней выдержки, курникам и расстегаям на столе тесно было. Молочные поросята блестели зажаренными спинками, щуки и осетры оскалились зубами.
7.
Зажил лучше прежнего Род клестов, правда Милушка не взрослеет, все в девчонках ходит. Уже женился ее братец, Любодар, уже матушку с батюшкой ей пестовать надобно, а она все в игры играет, да песни поет.
А еще с той поры, как вернулись брат с сестрой в отчий дом, нет прибавления в клестовом роду. Ни одного младенца, все женщины словно пустоцветы, цвели да плодов не приносили.
Стал роптать народ, на старосту браниться: «Это твоя колченожка виноватая! И не дитяти она, а нежить, оборотень лесной. Где это видано, столько лет живет и не взрослеет».
Даже брат любимый Любодар, на Милушу косо стал посматривать, и его жена праздная ходит.
И хоть жалко ему сестру, но себя жальче.
По приговору совета отвез Любодар сестру к капищу очищающей силы.
Привез, и сам с сестрой остался. Не верил он, что нежить она, вот же и слезы горючие, и руки теплые, ласковые.
— Нет, братец, езжай домой, тебя там жена ждет. А может теперь, и детушки пойдут у вас.
— Не таи обиды, сестрица, как роду без кузнеца, как матушке с батюшкой без меня. Мы ведь с тобой младшие.
Уехал брат, а Милуша села под камнем, расстелила скатерть, что сама вышивала, да дары разложила: медка туесок, яблок из сада отцовского, рубашку, вышитую.
— Перун, мудрый податель благ земных и защитник, ты все таинства знаешь и мертвых и живых. Даруй мне смерть легкую, в помощь роду нашему, родичам моим в избавление от меня проклятой.
Зашумели дубы великаны, ветер стала валить сосенки и березки неокрепшие и ждала уже Милуша самого бога появления, но нет, из-за камня, появился Благовест, волхв –отшельник.
— Это кто же тут причитает, лес смущает, богов вопрошает?
— Это я Милуша, из рода с позором изжитая, никому не нужная.
— Да ведь это точно ты. Тебя уже давно и быть не должно, сколько раз за тобой Морена приходила, а ты ее с братом обманывала, вот и подослала она щуку-оборотня у тебя твое будущее забрать.
— Что же теперь? Не быть нашему роду, сгинет и следа не останется?
— Есть один способ, в грядущее уйти. Да, только я и сам не ведаю, вернешься ли.
Утерла Милуша слезы, и молвила: «Я на все решусь, лишь бы им помочь».
— Так ведь они тебя выгнали.
— Нет обиды в моем сердце, одна печаль. Если смогу значит, помогу. Нет, так все равно сгину в лесу.
Улыбнулся старец, мудрым не по годам речам, взял девочку за руку и отвел к падунцу.
Водопад этот, где берет начало река Клестиха, небольшой, с холма перекатывается, потом по утесу вниз падает, и течет сначала узкой лентой а ,потом уже все шире, разливаясь, полноводной рекой.
Как пришли к падунцу, старец велел Милуше хворост собирать, да дрова.
— Зажжем костры, как месяц народится, надо тебе сначала через огонь, потом сквозь воду пройти, а там узнаем примет ли тебя грядущее.
Расположили кострища кругом, зажгли, в центре круга волхв девочку поставил, Милуша не просто стоять была должна, а огонь поддерживать, не дать погаснуть.
В костер волхв живицы добавил, смолы душистой, от нечистой силы, от болезни. Живительный дым поднимался к небу, хороший знак – будет исполнение задуманного.
Ночь выдалась пасмурная, уже костры догорали, а месяца все не видно было. И только на рассвете, перед самым восходом, небо очистилось, и в отблесках рождающейся зари показался новорожденный месяц.
— Живой огонь, очисти Род от порчи и дай жизни силу. Укажи Путь для очищения, проведи душу невинную через Явь,Навь и Правь,- взывал кудесник к небу.
На небе и солнце красное светит и месяц ясно виден.
— Иди!- неожиданно громко крикнул волхв, и подтолкнул Милушу к водопаду.
Девочка зажмурилась, но смело шагнула, через огонь под падающую воду, доверяя провидцу.
Сначала было темно и холодно, потом словно в бане, жаром обдало, тело стало легким и невесомым, на душе светло и радостно.
Милуша, осмелев, открыла глаза, и увидела ясный солнечный день. Сидит она на холме, среди сосен и берез, а внизу люди разговаривают.
Спустилась девочка поближе, подумалось ей ,что Ирий-рай это, где ручьи текут хрустальные, цветы цветут лазоревые.
Но нет, у источника простые селяне, дети, бабы. Сам падунец в странную домовину укрыт, с крестом ,и странными досками с ликами человеческими.
Подошла девочка поближе, ей тут же одна селянка подзатыльник отвесила: «Что стоишь, лба не перекрестишь?»
— Чудо.
— Истинно глаголешь — чудо, ведь здесь венец святой Анастасии Узорешительницы сам из воды выплыл.
— Где, где венец!- вскричала Милуша.
— Да, не ори оглашенная. В Пскове граде.
Милуше непонятно, что селянка говорит, все слова незнакомые.
Но ей больше всего батюшку с матушкой повидать захотелось.
Оставила она людей странных, и перелеском, напрямки, домой поспешила.
Вот уже и солнце скоро закатится, а нет родного дома. Где у кривой березы, самая первая изба стояла, только чаща и бурелом, не пройти, не пробраться сквозь него.
Пришлось вернуться, а все уже кто у водопада стоял, как раз домой засобирались.
— Что же ты ушла? — спросила ее недавняя знакомая.
— Тебе с твоей больной ножкой, просить надо, молиться денно и нощно, а ты по кустам шастаешь.
И Милушка с ней да старицами в городище и попала. Город из белого камня, словно в сказке: стены высокие, да в два кольца, терема узорные, а людей видимо невидимо. Все куда – то спешат, а Милаша вслед за старицами в длинных черных одеждах пришла во двор деревянного святилища.
Бабки с родниковой водой кадушки принесли и в них цветы луговые, да ветки березовые поставили. В самом доме, где как поняла Милуша, жили новые боги, было чисто, прохладно. Все что-то делали копошились, лучины зажигали, а Милуша спрятавшись в дальнем углу, от всего виденного так устала, что уснула. Проснулась уже ночью, горит светильник один, возле него старица на коленях слова шепчет.
— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою.
Милаша еще бы послушала, да в неярком свете заблестел венец.
На золотой ткани лежит братушкин подарок, а в центре венца светиться самоцвет, словно маленькое солнышко.
Подкралась девочка на цыпочках взяла дрожащими руками венец.
— Ты, кто? Что в храме делаешь? Язычница?
Милуша со страху и надела украшение девичье себе на голову. И в пору венец пришелся, выросла мгновенно она в девушку статную, с косой ниже пояса.
Только крикнула монашка стражу на помощь, а дева и исчезла.
Видно сама Анастасия свой венец и забрала, — стали говорить в народе.- Не понравилось ей, что из источника святого, ее вещь перенесли в город
А Милуша стоит, не жива ни мертва, глаза боится открыть, пока горячие
