Иль у нищего Змея пиршество не предусмотрено?
Насчет праздничного обеда ясности не было. В приглашении про него умалчивалось.
Бабы-Яги переглянулись: в спешке, да сборах, наряжаясь да прихорашиваясь, ни одна из них пообедать не успела. К внутреннему голосу Настены они уж давно привыкли – сызмальства это у нее.
Егозой она была в детстве то, озорничала много. Вот как-то бабушка ейная, Старая Хрычовка, (ох и зловредная была Яга, прежнего еще закалу, безжалостная ) так вот, как то в наказание отвела она Настю в дальний скит старообрядческий, давно заброшенный. Там на семь дней оставила, чары вокруг колдовские наложила, чтоб не пробраться – не выбраться. Настена совсем крохой была. Вот с тех пор и появился друг сердечный - внутренний голос.
Пока молчал голос, о еде не думалась, а как сказал – так и накатило чувство голода, аж в желудках заурчало! Внутренний голос тут как тут, съехидничал:
- Настен, а Настен? Вы с товарками так кишками воете, прям русалкам в унисон – подпеваете, что ль?
- Брысь! - шикнули на него враз все три Яги, не сговариваясь.
- Поговори еще у меня, - добавила Настена. Голос, знамо, осерчал – разобиделся, не прощаясь, удалился. Но легче не стало… Голод крепчал, а концерт заканчиваться и не думал.
После русалок, нагнавших на гостей скуку смертную, на середину бальной залы выскочили кикиморы лесные и болотные, зеленовласые да бородавчатые. Только и различия меж ними было, что у болотных цвет глаз зеленый, на тину похожий, а у лесных – синий, что колокольчиков цвет. И давай, пританцовывая и притоптывая, голосить частушки - кто кого перепоет, значит.
- Ну, дело веселей пошло, - вздохнула Олимпиада, - Вот только, что ж у них тематика не меняется лет двадцать последних.
- А что ей меняться,- с неожиданной злостью прошипела Матрена, - Проблемы то все двадцать лет не решаются, как в кризис вошли, так доселе не выбрались!
Настена их спор на корню пресекла: Угомонитесь, бабы! На балу мы или где? Вон глядите, мужики какие красивые да ладные в ход пошли.
И верно, грудью вперед, подбоченясь по-молодецки, особым шагом ( раз - притопнул, два – шагнул ) показался цвет мужской половины нежити: лешие да водяные. По зале волна оживления прям так и прокатилась, как от камня, в пруд брошенного. Возгласы послышались: Где? Что? Задние ряды напирать начали – женская часть нежити поближе к полю действия пробраться спешила. А те, которые впереди оказались, все как одна хихикать беспричинно начали, глазками захлопали, некоторые за косметикой полезли – спешили в порядок себя привести, чтоб во всей прелести показаться перед дружками любезными. А те горделиво идут, вверх носы задирают, на дам вроде как и не смотрят вовсе – красуются… А потом как начали вприсядку плясать, да колесом, да русского - народ женский совсем развеселили, раззадорили, некоторые аж подвизгивать стали, приплясывать, руками водить плавно, завлекательно так.
Тут самому балу и начаться бы, так нет! На середку Соловей - разбойник выперся, свистом художественным публику позабавить – порадовать. Полчаса свистел – еле заткнулся. Эти полчаса Ягам годом показались – уши заложило, в головах звон стоит – нечего сказать, порадовал Соловеюшка! Одно хорошо – голод куда-то уполз-спрятался, не вынес посвиста разбойничьего. Огляделась Настена – лица вокруг злые, недобрые. Вовремя разбойник откланялся – еще чуть – чуть, его б самого освистали – ославили. Перерыв публике требовался – в себя прийти. Устроители бала учли это – со всех сторон залы мажордомы с подносами показались, напитками и яствами уставленными. Змей Горыныч, видать, взамен обеда праздничного посчитал возможным фуршетом отделаться.
- А где ж индюшки запеченные да куличи рождественские, соленья да варенья где? – громко осведомилась Матрена у ближайшего мажордома. Тот улыбнулся приторно: Обстоятельства, знаете ли …
- Какие такие обстоятельства?! – голос Яги крепчал, благородным гневом наливался, - Бал праздничный, рождественский, а угощенья то и нет! В рядах гостей волнение возникло, многие Матрену мысленно одобряли, но скандала не хотелось – бал как - никак. Олимпиада с Настей Матрену в бока стали пихать: Помолчи, разбушевалась что? Чай не есть прилетели.
- Одно другому не помеха, - отвечала Матрена с боевым задором, но голос свой понизила, признавая правоту подруженек закадычных. Народ отворачиваться стал: скандал затихал, не начавшись толком.
Перекусили они, чем Змей Горыныч послал, с голоду и тарталетки с бутербродами вкусными показались. И вот снова трубы трубят, главный мажордом вновь на середку залы выходит, объявляет выход хозяина к гостям:
- Его Высочество, Князь Огня Змей Горыныч!
- Фу ты – ну ты, титул - то какой себе придумал – князь огня! – раскрыла рот от изумления Олимпиада. Настена в удивлении только глазами хлопала – даже у ее внутреннего голоса на время голос пропал. Только Матрене все нипочем было.
- А что, Змей - вид нежити редкий, единичный можно сказать, огнем опять-таки плюется – опять редкость, - оправдывала она Горыныча, - Так что титул сей ему вполне подходит, зря ты так, Липа.
- Ах, мне какая разница, - досадливо поморщилась Олимпиада, - Кощей – князь тьмы, Змей – огня – аристократов развелось …
- Да, помолчите, вы, дайте Змея Горыныча послушать, - вдруг проявился внутренний голос Настены.
- Фанат выискался, - всплеснула руками Яга, - Думаешь, умное что скажет?
Голос даже спорить не стал, затаил дыхание. Горыныч во весь свой немаленький рост выпрямился, головы откашлялись по очереди, пошептались между собой о чем – то, и средняя из них во весь голос гаркнула: С Рождеством, гостюшки дорогие! Всех благ!
Гости, знамо, пару раз в ладоши хлопнули, подбадривая хозяина, и вновь затаились – продолжение речи слушать. Однако Змей к ним хвостом повернулся и к Кощею отправился, с чувством исполненного долга, так сказать.
Голос разочарованно вопросил: И все?
- Вот за что я люблю Горыныча, - отметила Матрена, - Говорит коротко и по существу.
Громко заиграла музыка, оживились наевшиеся гости, и бал, наконец-то, начался.
Ах, что это был за бал! Нежить умела, ох умела хорошо погулять, если развернуться где было! Вальсы и кадрили, твист и чарльстон, рок-н-рол и буги-вуги, техно, свинг и линди-хоп из последнего – все смешалось в вакханалии веселья. Русалки и кикиморы, бабы-яги и ведьмы, лешии и вурдалаки, оборотни и гномы, домовые, водяные и луговые, тролли и драконы – все слились - переплелись в бешеных разгульных танцах в огромной бальной зале каменного замка, освещенной лишь всполохами каминного огня и пламенем свечей. Чудный, мерцающий свет искажал лики гостей, без колдовских чар делал их неузнаваемыми, то страшными до жути, то прекрасными до дрожи. Под потолком, над головами пляшущей толпы, носились привидения в развевающихся на сквозняках одеждах. Они завывали, потрясали цепями, яростно вращали глазами, пикировали вниз, на всем разгоне врезались в толпу гостей и бешено крутились в танце, скользя над гранитными плитами залы, пронзая всех и вся на своем пути. Мажордомы с ног сбились, обнося разгоряченных гостей напитками. Отовсюду неслось: Еще, еще вина! Наполненные бокалы разбирались мгновенно, тостам не было числа, гости не знали ни предела, ни удержу – бал опьянял, приобретал бесшабашность и лихость, вселяя беспричинное упоение рождественской ночью в самых злобных и черствых, в самых безжалостных из присутствующих. В ночь Рождества веселились и радовались даже темные силы!
Вот и Кощей Бессмертный слился в танце с Ягой – Олимпиадой. Липа, будучи «столичной штучкой», всегда отличалась снобизмом и тяготела к сильным мира сего. Так и сейчас, глядя в черные, как глухая полночь, глаза Кощея, она замирала от сладостного и волнующего чувства сопричастности к его абсолютной власти над временем. Бессмертие партнера кружило голову, и она, без всякого притворства, чувствовала себя молодой, прекрасной и влюбленной. Кощей разогрелся танцами, легкий отсвет румянца обозначился на его высохших, цвета древнего пергамента, щеках, тонкие губы слегка растянула то ли улыбка, то ли усмешка. Законсервированному в вечной жизни, Кощею нравилось смотреть на молодость, эпатаж, страстность, жить чужими чувствами, – свои уж давно не были ему доступны. Олимпиада притягивала, ворожила на любовь – бедная Яга совсем потеряла голову, затерялась в мечтаниях несбыточных о силе и власти Кощеевых.
- Ты смотри, Липа то наша, совсем с Кощеем закружилась, - пригорюнился внутренний голос Настены, - Себя не помнит. Поиграет Кощей, да и бросит, то-то страданий ей будет!
- Да, одурманили Олимпиаду богатство и могущество Кощеевы, - ответила Настя, - Но насчет страданий – это вряд ли. Наша Яга обольстительница опытная, кто еще там переживать будет – время покажет!
Настена поискала глазами другую свою подружку. Матрена самовлюбленностью не отличалась, веселилась на полную катушку, отплясывая летку-еньку в компании водяных и кикимор. Ноги попеременно взлетали вверх, руки цеплялись друг за друга – танцующие попрыгивали, стараясь попасть в такт музыке, длинной цепочкой передвигаясь наискось, через середину залы, включая в свой танец всех желающих. Во главе прыгал водяной Михалыч – уже в летах, с огромным колыхающимся пузом, но очень азартный, до игрищ всяких охочий.
- Раз-два, летку надень - ка, как тебе не стыдно спать !… выкрикивал он во весь голос, не обращая внимания на музыку и объявленный танец, и тащил цепочку за собой.
- Что выделывают, а! – восхитился голос, - Прям заводят не по-детски! Слова как перевирает. Давай, присоединимся, а?
У Настены свои планы на вечер были. Леший ей соседский больно нравился, Колян по прозванию. Отношения у них были дружеские, в гости друг к другу захаживали, но дальше дело не шло. Потому так и рвалась на бал Яга, надеялась на волшебство в ночь Рождественскую, желание загадывала. Вот и бал в самом разгаре, а Коляна все не видно – и где обретается? Вся нежить здесь, а его нет! – с досадой подумала, вдруг из-за спины голос знакомый раздался:
- Хай, Настен! Ты что пригорюнилась, не танцуешь почему?
У Бабы-Яги от неожиданности дыхание перехватило, щеки, как маков цвет, зарделись. Обернулась – стоит Колян, во всю рожу свою беспутную лыбится.
- И тебе здравствуй, - ответствовала Яга, - Сам- то где пропадал?
- Да с троллями в картишки перекинулся. Пошли, потанцуем что ли ? – предложил леший, подхватывая Настену под локоток и ведя ее за собой в гущу танцующих пар.
Яга для вида посопротивлялась малость – мол, куда тащишь, басурман – а затем, отбросив всякие думы, пустилась в пляс с лукавым красавчиком лешим.
Бал продолжался по восходящей: музыка гремела, напитки разной степени крепости лились рекой – тут уж Змей не подкачал – пары кружились, дамы блистали, кавалеры оригинальничали, Змей Горыныч наслаждался зрелищем – кто теперь посмеет сказать, что бал не удался.?!
Но вот минул пик веселья, спираль бала стала раскручиваться в обратную сторону: утомившиеся гости начали потихоньку разъезжаться, бал близился к завершению. Матрена в сдружившейся компании водяных и кикимор отправилась праздничную ночь догуливать, куда их занесло –
