Нет слов? Есть !!!

Автобус, который стоял у райвоенкомата, был совсем стареньким. Видно было, что его уже много раз ремонтировали, подкрашивали и подлатывали.
Сидевшие в нём призывники – в отличие от автобуса -  были молодыми и, как полагается людям их возраста, говорливыми. Часть из них, немного стесняясь своей новой причёски «под Котовского» были в вязаных шапочках. Другие сидели без курток, в одних только свитерах и без шапок, гордо сверкая бритыми затылками, будто говоря: «Глядите все, я ухожу в армию! На два года ухожу!»  И вели себя они по-разному. Одни, подперев кулаком подбородок, смотрели в окно, за которым неугомонный ветер гонял по асфальту жёлто-красные листья. Другие смеялись и рассказывали анекдоты, и вообще вели себя так непринужденно, словно уходили на два года не в армию, а в какой-то увлекательный поход, полный приключений.
Лёшка сидел рядом с Олегом, изредка перекидывался с ним парой-тройкой фраз, а в глазах всё стояла Она: красивая, в лёгком шёлковом платье, подол которого развевался на ветру и такая милая, что будь Она сейчас рядом, Лёшка, не думая схватил бы её на руки и закружил, закружил в такт ветру. А потом поставил бы на землю и целовал, целовал бы без остановки любимые, чуть пухленькие, губки, бархатные щёчки …
Они познакомились совсем недавно, в начале лета, но, не общавшийся  до этого с барышнями, Лёшка сразу понял: это была ЕГО девушка!  Словно самими небесами именно для него созданная – милая, ласковая, нежная. Иногда Лёшке казалось, что он видит какой-то волшебный сон – такой воздушно-лёгкой, почти эфемерной казалась ему  Леся.  Порой он даже терялся в разговоре с ней, а когда наступали вечера, и им приходилось расставаться, он прижимал Лесю к себе и боялся поверить своим рукам: неужели они и вправду ощущают тонкую ткань летней одежды?  Он и поцеловать её решился не сразу. А потом, когда целовал, делал это осторожно и бережно, словно опять боялся: а вдруг он сейчас перестанет чувствовать её нежные, мягкие губы?
Олег ткнул его в бок: «Твою фамилию называют. Не слышишь что ли?»
- Комаров! – донеслось откуда-то спереди.
- Вот я! – парень заторопился встать.
- Не «Вот я», а «Здесь!» - нахмурился стоявший у передней двери капитан. И, сделав пометку в списке новобранцев, недовольно поглядел на Лёшку, - отвечать надо, когда твою фамилию называют.
- Костров! – выкрикнул он следующую фамилию. Олег вскочил, вытянувшись молнией и чётко, по-армейски, ответил: «Здесь!»
- Вот, - удовлетворенно заметил капитан, - сразу видно, что наш человек.
«Наш человек», довольно улыбнулся во весь рот и сел на своё место. – Учись, салажонок, - насмешливым тоном обратился он к Лёшке, а то «Вот я». Ты бы ещё как бабка твоя говорит «ась?» сказал. Деревня…
- Отвали, - буркнул Лёшка и стал опять смотреть в окно. И зачем только всем провожающим сказали, что новобранцы сразу едут на призывной пункт, не заезжая в военкомат?  Она сейчас бы точно была здесь! Стояла бы вон под тем деревом, или около автобуса, а у него появились бы последние минуты полюбоваться на неё. На её милую вязаную шапочку, так идущую к её большим серым глазам, на выбивающиеся из-под этой шапочки волнистые волосы…
Капитан  закончил перекличку и громогласно спросил: «Всех назвал?»
- Всех! – зашумел нестройный хор то ли ещё юношеских, то ли уже мужских голосов.
- Ну, - обратился капитан к кряжистому водителю в типичной «шоферской» кожаной кепке,- заводи мотор. Поехали!
- О-о-о-о! Ур-р-р а-а-а-а! – снова зашумели новобранцы, которым уже надоело сидеть в этом видавшем виды автобусе. Капитан между тем вышел. Он, видимо, доверял водителю, потому что, дав ему какие-то указания, оставил всю галдящую гвардию молодых, не хлебнувших ещё армейской службы, ребят, именно на его попечение, а сам исчез в здании военного комиссариата.
И вдруг… Лёшка увидел ЕЁ! Как она догадалась прийти, а вернее - прибежать к военкомату, осталось для него загадкой. Он дёрнулся, хотел встать. Но в этот момент автобус тоже дёрнулся, опрокидывая его обратно на чёрное сиденье, которое когда-то было мягким, а теперь стало до неприличия тонким и поэтому жёстким. Мотор завёлся, и старичок-автобус медленно стронулся с места.
- Леся! – закричал Лёшка во весь голос, прижимая лицо и ладони к холодному стеклу, - Леся! Я здесь!
Кто-то, сидевший сзади, засмеялся:  «Ты уже не здесь! Ты в армии!»
- Считай, форму уже надел, - поддержали его другие.
Лёшка изо всех сил забарабанил в стекло, а автобус всё дёргало и качало, пока он подъезжал к повороту.
- Я здесь, Леся! – всё кричал Лёшка, продолжая барабанить по толстому автобусному стеклу.
Наконец Леся увидела его – в смешной синей шапочке, изо всех сил колотившего по окну с той, обратной стороны. Он что-то кричал - её Лёшка, её родной Лёшка, но шум машин  и стекло, в котором не было маленького оконца, вроде форточки, не позволяли ей услышать его слова.
Она вскинула руку, успела махнуть ей несколько раз – и всё. Автобус исчез за поворотом, а его место на дороге уже занял какой-то, исходящий противной копотью, грузовик.
- Не судьба, - снова засмеялись парни с задних мест. – Как ведь завёлся, надо же!
Какой-то незнакомец в кепке протянул Лёшке бутылку со снятой пробкой: «Глотни, - вполне дружелюбно сказал он,-  успокойся, земляк. Не успел проститься, да? – участливо спросил он.
Расстроенный Лёшка отвёл руку с водкой и каким-то сдавленным голосом произнёс:
- Не успел…
Ему не очень-то хотелось показывать своего окончательно испорченного настроения, поэтому он снова отвернулся к спасительному окну и стал смотреть на мелькающие мимо машины и дома.
- Не мытарься, слышь? – раздались голоса, приедешь – письмо напишешь.
- Другую кралю найдёшь, ещё лучше прежней, - послышался чей-то высокий голос. Лёшка вскинулся, убийственно глядя на того, кто произнёс эти слова, и готовый стереть за них с лица земли любого, но бдительный Олег силой усадил его обратно на сиденье.
- Хватит, ребята, -  примирительно произнёс он, - ну, поржали – и будет!
- Любовь что ли у него, сердешного? – со смехом продолжал блондинистый парень.
- Отстань, правда, чего прицепился? – хмуро заметил ему Олег, продолжая удерживать извивающегося и всё пытающегося встать на ноги Лёшку.
- А ты сиди спокойно, -  прошипел он, пригнувшись к Лёшкиному уху, - мало ли дураков на свете…
Лёшка, на которого подействовали Олеговы  слова, уселся, бросив косой взгляд на светловолосого.
- Что зыришь? – моментально съязвил тот, - девку что ли свою тут среди нас ищешь?
Лёшка снова мгновенно вскипел, но в этот момент они подъехали к светофору, и водитель, перегнувшись через низенький бортик, отделявший его кабину от салона, вразумительно и чётко, словно заправский военный, отчеканил:
- Мужики! Кому спокойно ехать неохота, так  за ближайшим поворотом как раз яма помойная имеется. Вот сейчас до неё доедем, и я туда скину вас всех, мать вашу! А там – добирайтесь, как хотите, хоть друг на друге езжайте. При этом можете спорить, можете ругаться, да хоть раздеритесь! Я вас вышвырну - и укачу. Прибавив ещё несколько крепких словечек в адрес зелёных юнцов, водитель тронулся, как только на светофоре появился разрешающий сигнал.
Понимая, конечно, что эти угрозы – чисто «липовые», новобранцы, тем не менее, оставшийся путь вели себя тихо, к превеликому удовольствию знающего своё дело, а поэтому очень бдительного, водителя, и даже приехали на областной призывной пункт раньше времени.

Бесконечные тренировки и муштра, которая заключалась в  беге, маршировке, подтягиваниях изводили прибывших в часть молодых «духов» изрядно. Уже целый месяц привыкали они к армейской службе, но, видимо, для действительно хорошей закалки требовалось куда большее время, поэтому нещадно гонять по плацу их продолжали ежедневно. Плюс ко всему сборка и разборка автомата Калашникова проводилась на дню раз по пятьдесят, чтобы руки могли это делать так, словно это были руки роботов.
Хитрюга-Олег буквально на одном из первых построений заявил, что умеет якобы прекрасно готовить, потому что у него отец – повар!
Лёшка, услышав это, чуть язык от такой наглости не проглотил! Повар!!!  Да этот «повар» регулярно являлся домой «на бровях», и, насколько было известно Лёшке, не умел даже пельменей из упаковки нормально сварить!
Олега же после такого безапелляционного заявления, не теряя времени, отправили на кухню, потому что уходящему в запас повару с армянской фамилией Абелян, требовалась срочная подмена. Тот, конечно, сразу же определил, что повар из Олега был такой же, как из танкиста балерина. Но докладывать командованию об этом не стал. Наоборот – оставшиеся до отправки домой дни неустанно учил Олега всему тому, что умел сам. А научился он за два года службы многому, и теперь все свои умения передавал Олегу, который, к слову сказать, оказался весьма способным учеником. Он не обращал внимания на появившиеся на руках мозоли и готов был сутками не отходить от Абеляна, который вначале подивился нахальству новичка, но, видя его старания, невольно зауважал его.
А рядовой Костров стал жить по особому расписанию! Вставал, правда, новоявленный кашевар, в половине четвёртого утра, но зато уж после ужина, который в войсковой части был относительно рано, Олег бессовестно заваливался «на боковую» и дрых, пока остальные его товарищи постигали азы армейской дисциплины. Причём, была у Олега своя маленькая комнатка, от которой у него даже имелись ключи! Вот в ней-то новый повар, после того, как Абелян спустя три недели демобилизовался, и проводил остаток дня. А заодно и всю ночь! Ну, а поскольку Олегу полагались в помощники ещё и самые обычные рядовые, не имеющие особых «поварских» навыков, армейская жизнь его вполне устраивала.
- Ты письмо-то хоть девчонке своей написал? – спрашивал каждый раз Олег Лёшку при встрече. И, каждый раз получая отрицательный ответ, усмехался: «Ну, ты лапоть!» и добавлял как бы между прочим: «Вот встретит твоя Леся другого, более умного и сговорчивого, и…»  При этом Олег присвистывал и махал в неопределённом направлении широченной своей рукой. На этом они и расходились.
Нет, дело было вовсе не в упрямстве и не в усталости, которая, как казалось повзрослевшему за два месяца Лёшке, поселилась в нём навечно. Матери с отцом он кое-как нацарапал коротенькие письма, мол жив и здоров, на  армейскую службу  не жалуюсь. В общем – всё хорошо! А вот сколько он предпринял попыток написать своей любимой Лесе – он уж и со счёта сбился. Но вот беда: «писарь» был из него никакой. Он и сочинения в школе бессовестно «сдувал» у отличницы Оксанки, которая, как выяснилось на школьном выпускном, была тайно влюблена в симпатичного по её умозаключениям Лёшку. А тут… Тут было совсем другое дело. Ну у кого можно списать мысли, исходящие прямиком из сердца, и тем не менее, никак не желающие превратиться в гладкое повествование о том, как он здесь служит и каждый день свою  Лесю вспоминает?
Начнёт, иной раз, Лёшка писать, кое-как собрав разлетающиеся в разные стороны мысли, да кроме «Дорогая Леся!» ничего на бумаге не оставит. Да и над этими словами потом всё думает: «может, надо обратиться не «дорогая», а «любимая», и не «Леся», а «Лесечка»?  Вот и превратилась казалось бы такая  лёгкая задача для Лёшки