то мои воины вмиг порубят вас всех на мелкие кусочки.
Князь презрительно оглядел застывших с мечами в руках приближённых Лотаря, глянул на продолжавшего лежать священника и, ещё раз сплюнув, вместе с боярами вышел из шатра. Охая, Гунтбальд начал подниматься, а Лотарь с вытянутым от безысходности лицом, горестно поднял взгляд на графа Ламберта Нантского:
- Кроме вас у меня не осталось никого, кто мог бы защитить мою жизнь. Так что же мне теперь делать?
- Нужно покаяться перед императором. – Вкрадчиво подал голос Гунтбальд, опасливо косясь на вход в шатёр. – Император милостив. Он простит. Отец всегда прощает своих сыновей. Покаяние искупляет наши прегрешения. Всемилостивейший Господь не допустил напрасного кровопролития, гибели добрых христиан и вразумил нашего императора, и по воле Господа император послал меня, чтобы сын услышал своего отца и внял его словам. Только покаяние спасёт вас всех. Пипин и Людовик уже покаялись и благочестивый император простил их.
При каждом упоминании Господа Гунтбальд осенял себя крестом, а за ним крестились Лотарь и его вельможи, спрятавшие мечи. Муки принятия решения выразительно отражались на лице сына императора, и священник решил ему помочь:
- Я могу лично проводить вас к императору. Он, прислушиваясь к мнению Церкви и посылая меня к вам, обещал, что сохранит всем жизнь.
- Хорошо, - решился Лотарь, - я готов поехать к отцу и покаяться, преклонив перед ним колени. Но обещает ли император, что он более не будет отбирать наши земли?
- Помыслы императора не ведомы мне. Они ведомы только ему и Всевышнему. Я думаю, что Господь милосерден и не допустит того, чтобы отец обижал своих сыновей.
В Ахен, где находился император и его двор, Лотарь прибыл только в сопровождении Гунтбальда. Матфрида и графов Ламберта Нантского и Жирара Вьентского он не взял с собой, опасаясь всё-таки за их жизнь.
Большой зал дворца, куда Гунтбальд привёл Лотаря, был заполнен вельможами и епископами. Справа от сидящего на троне императора стояли его сыновья Пипин и Людовик, слева сидела Юдифь, и стояли с величественным видом епископы Агобард Лионский и Эббон Реймский. За спиной Юдифи примостился маркиз Септиманский. Пипин и Людовик перехватили направленный на них взгляд брата и, переглянувшись между собой, опустили глаза. Лотарь с гордо поднятой головой направился к императору и только перед троном склонил её, опустившись на одно колено. Гунтбальд разглядел в толпе придворных архиепископа Меца и за спинами вельмож со смиренным видом протиснулся к нему.
- Ты хорошо выполнил моё поручение. – Чуть улыбнувшись, тихо произнёс архиепископ. – Всё получилось так, как я и задумывал. Ты заслужил, чтобы я тебя сделал аббатом.
- Ваше Высокопреосвященство, - так же тихо произнёс Гунтбальд, - но всё, что я сделал, противоречит нашим устремлениям возвышению церкви над императорской властью.
- Сейчас некоторые обстоятельства вынудили нас поступить именно так. Всему своё время. Перегруженную лодку опасно раскачивать. Раскачав сильно, она может пойти ко дну. Так и государство! Оно уже перегружено множеством проблем, только император и его сыновья этого не замечают. А мы раскачиваем постепенно эту лодку, и вода понемногу переливается ей через борта. Через год я подброшу ещё одну проблему. Маленькими шажками можно иногда быстрее достичь своей цели. Ещё немного и лодка пойдёт ко дну, и тогда Церковь вознесётся над светской властью, и властители государств будут припадать к стопам папы. Мой друг, давай послушаем, что скажет император, мне кажется, что его сын окончил каяться.
Услышав обращение «мой друг», Гунбальд потупил свой взгляд, скрывая крамольную мысль: а не преобладает ли у архиепископа мирское над служением Господу?
Император выдержал небольшую паузу после покаянных слов Лотаря и глухим голосом, смотря прямо перед собой, начал говорить:
- Я, как император, обещаю, что вся империя будет единой и остаётся под моим управлением в тех границах, которые были созданы с помощью моих сыновей. Лотарь, я принимаю твоё покаяние и прощаю тебя. Я оставляю тебя своим соправителем империи, но из владений оставляю тебе только Италию. Отправляйся туда и замаливай свои грехи! В восстановлении меня на престоле есть заслуга многих лиц государства, но особо я хочу отметить графа Руссильона! За его доблесть я передаю ему земли злополучного Иньиго Аристы и дарю ему титул маркиза Готии. Хочу особо отметить его брата и моего крестника маркиза Септиманского и назначаю его наставником моего сына Карла, которому передаю во владение ещё Бургундию, Прованс, Дофине и Септиманию.
После этих слов Юдифь с гордым видом взглянула на Бернара, а Лотарь бросил насмешливый взгляд на своих растерянных братьев: вот и получили, что хотели.
- Я прощаю всех, кто виновен в неповиновении императору. Все мы грешны перед Господом нашим! – Людовик перекрестился. – Грешен и я, и ради спокойствия в государстве возвращаю титул графа Орлеанского Матфриду.
Архиепископ Меца наклонился к уху Гунтбальда и тихо прошептал:
- Император, унижая себя, показывает свою слабость и продолжает совершать ошибки. Нам даже не придётся прилагать усилий – всё разрушится само собой. И это нам на руку…
- Мой государь, - после отошедшего в сторону Лотаря перед Людовиком Благочестивым появился Бернар, - злопыхатели опорочили моё имя, приписывая мне злодеяния, очерняющие имя императора. Клянусь перед Всевышним, - маркиз перекрестился, вскинув голову вверх, - что все мои деяния направлены на укрепление государства, что подтверждает назначение меня наставником сына императора. Я призываю всех моих недругов, значит, и недругов императора, решить дело Божьим судом.
Бернар, медленно ведя взглядом по окружающим лицам, обнажил меч:
- Я готов скрестить свой меч с каждым, кто так считает!
Маркиз искал графа Ламберта Нантского, но его не было в толпе придворных. Он перехватывал многие ненавидящие взгляды, но никто не согласился выйти к нему на поединок. Да и кто мог согласиться, не побоявшись причислить себя к недругам императора? Не выпуская меча, Бернар поднял руки вверх:
- Господь видит, что я не виновен!
Со своего места вышел епископ Эббон Реймский, заносчиво вскинул голову и, поглядывая по сторонам, громко заявил:
- Все священнослужители считают, что надо сурово наказать безбожника Рюрика и его людей. Он посмел укусить руку императора, с которой он кормился. Кроме того, он надругался над нашей верой. Он крестился, а потом пренебрёг её канонами. Разве можно это простить?
- Да, да… Надо наказать! – Раздались возгласы, и уже получалось, что в вооружённом противостоянии между императором и его сыновьями виноват только князь Рюрик.
Архиепископ Меца настороженно смотрел на императора, ожидая его решения. Людовик подождал, пока не прекратятся крики, и повернулся к своим сыновьям:
- Пипин, возьми тридцать тысяч воинов и изгони Рюрика из Фрисландии. Не жалей никого из этого проклятого Богом племени! Рюрик и его люди должны быть уничтожены. А ты, Людовик, он обратился к другому сыну, - с пятью тысячами двигайся к князю Цедрагу и проследи, чтобы Рюрик не посмел появиться в его землях, прежде чем Пипин его уничтожит.
Услышав наказ императора, архиепископ Меца, прикрыв глаза, умиротворённо вздохнул:
- Ну, хоть сейчас-то он поступил верно…
* * *
Совершенно опустошённый от безысходности Рюрик оглядывал своих оставшихся в живых воинов, большинство из которых лежали ранеными на медленно движущихся телегах. От всей дружины остались едва ли четыре десятка воинов, а остальные – женщины, дети и старики. И за них в ответе он – Рюрик. Погибли все: бодричи, вагры и руяне во главе с Крутославом. До сих пор перед глазами князя стояла картина, как Крутослав выталкивал его из кровавой сечи, умоляя спасти женщин и детей, и вытолкнув его, ринулся в самую гущу битвы, где бились его воины, сдерживая тысячи франков. Рюрик не помнил, как раненный копьём в плечо Бермята выводил его из боя, но фигура Крутослава, бросившаяся погибать со своими воинами, который день стояла перед глазами князя, как наяву. Каких воинов потеряли! Не вернулся из боя ни Остромысл, ни его верный Желыба, ни другие… И вот теперь ему приходится выводить людей из Фрисландии и спасать их от остервенения франков, направляясь к Харальду. Конунг должен укрыть их!..
Князь оглянулся в надежде увидеть догоняющих их оставшихся в живых, но сзади никого не было видно, только перехватил испуганный взгляд Мирослава и печальный – Красимиры. Его жена сильно переживала гибель Крутослава, не то, что другая жена – Ефанда. Вроде бы и сёстры, но какие же они разные! Стервозность Ефанды начала уже утомлять Рюрика. Вот и сейчас, встретив его взгляд, скривилась и, отвернувшись, начала смотреть в сторону. В раздражении от её поведения Рюрик пришпорил коня и поскакал к порубленному в сече Осколу.
Оскол лежал в телеге, закрыв глаза. Рядом сидели Билюд и заплаканная Милолика, а по обеим сторонам телеги шли Бермята и Тыра.
- Как он?.. – Рюрик соскочил с коня, бросив поводья Тыре.
- Слабый он – крови много вылилось, и горячий весь, но кости-то целы. Вот, с Милоликой раны вновь обвязали: сочится кровинушка-то! Мне, бывало, сам князь Рус доверял его раны лечить. И здесь вылечим. Ты только, дочка, не плачь! Думаю, обойдётся всё – выживет.
- И то верно! – Князь схватил Милолику за руку. – Чего зря слёзы лить? Муж он крепкий. Обязательно выживет! Мне ещё с ним долг франкам придётся возвращать.
- Да я чего?.. Я ничего… - Держа Оскола за ладонь, вздохнула Милолика, вытирая другой рукой текущие по лицу слёзы. – Только как я без него? Брюхатая я… Ай!
Милолика вскрикнула и, радостно засветившись, нагнулась к мужу:
- Слышишь меня, Осколушко? – Взглянув на Билюда, пояснила. – Руку мне чуть сжал.
Рюрик влез на телегу и наклонился к Осколу:
- Слышишь меня, Оскол? Держись! Мало нас осталось. Ты должен выжить! Терпи! У Харальда Клака отдохнём. Он нас там укроет… И сын у тебя родится. А кто ж ешё!.. Воином вырастет. Кому-то надо вставать на место павших. Иначе не будет племени русичей, не будет и земли для нас. Ты слышишь меня?
Князь долго всматривался в лицо Оскола, но у того не дёрнулась ни одна мышца.
Через два дня Харальд Клак улыбнулся, обнимая при встрече Рюрика, но затем улыбка пропала с его лица:
- Это все, кто выжил? Невелика дружина…
Озабоченный конунг смотрел на измученных трудной дорогой женщин, детей и стариков, на суетного монаха, снующего среди русичей и пытавшегося первое время совать каждому в лицо свой деревянный крест. Дети испуганно убегали от него, женщины и старики – игнорировали, а отроки, сурово насупившись, смотрели недобрым взглядом. Священник спрятал крест, но продолжал шастать среди людей.
- Да, невелика… - Вздохнул Рюрик. – От дружины остались жалкие крохи. Крутослав и Остромысл не вернулись из битвы, Оскола сильно порубили. Тыра его из сечи на своих плечах вынес. Люди устали. Укроешь нас?
- Да-а, дела! – В ответ вздохнул конунг. – Не ждал я тебя. Дошёл до меня слух, что к сорбам ты от франков направился, а ты, видишь, здесь оказался. Укрою вас здесь на три дня, а больше не могу: монахи всё императору сообщают. Войско франков может сюда подойти, а у нас сил мало.
Князь не
