То ли дело мой первый парад. Осенний ноябрьский, восемьдесят девятого. Один из старослужащих говорил тогда, показушно стряхивая пепел в ладошку, вспоминал свой первый:
- Гимн играешь и сам себе удивляешься – мурашки по коже, слезы под кадыком. Гордишься происходящим и своей ничтожной причастностью к чему-то великому, настоящему...
Не верил я ему тогда. Да и никто не верил из молодых. Слушали, посмеивались в сигарету. А время подошло – узнали, ощутили кожей. Сердцем поняли, что не все так просто и приземленно. Как не крути, есть в этом действе что-то мистическое, неподвластное рассудку и воле. Точно есть. Да и как не быть, тысяча человек трубит одно. Но это одно – выстраданное, великое, необходимое, как кровь. Стоим, вытянутые в струну - винтики-шпунтики, но не понятно почему, непередаваемо приятно ощущать себя этим винтиком. Эх, как приятно! Гордыня - через пятки в землю, гордость - свечой в груди. Парадокс, но факт. А тут дождь еще. Брусчатка мокрая, скользкая, зеркально-серебристая. Боязно по ней расхаживать в хромовых сапогах на тонкой гладкой подошве. Опасаешься, как бы не навернуться на глазах у всей страны. Тоскуешь по кирзачам. Тем не менее шагаешь, чувствуя ступней каждый бугорок, каждую выемку. И знаешь, что помнят эти бугорки и выемки другие сапоги, тех других, которым мы - не чета.
Теперь иное дело. Всё знаешь, ни чему не удивляешься. Всё по накатанной. Вертушка, репертуар. Запах гуталина и мефикса, аксельбанты, бляхи на белых лакированных ремнях, солнечные зайчики повсюду от меди надраенной. Хотя дата обязывает относиться к делу с особым усердием. 45 лет со дня Победы, как никак.
По утру армейский харч не лезет. Чай, да хлеб с маслом запихнешь в нутро, явкой на халявку подымишь и на аэродром. Репетировать! Пока доедешь, голод предательски даст о себе знать. А там пища, только «духовная» или, лучше сказать, духовая, в виде маршей и «зорек». Крышу от них рвет с корнем: «Все выше и выше, и выше...». И так пару десятков раз за день. Один Окуджавский «десантный батальон», пожалуй, радует. Но его редко исполняем - когда техника катит. А катит она медленно, мощно, окутывая все и вся черно-сизым мраком выхлопных газов. Намертво заглушает звериным рыком тысячный оркестр. И не помогут тут ни трубы, ни барабаны, ни геликоны. Безоговорочно капитулируешь перед ней, ощущая явную бесполезность оркестровых партитур в военном деле. Понимаешь или догадываешься, что такое война. Примерно, конечно. Они ж, дуры, просто едут, не стреляя, не взрывая. А если по-другому?! Не приведи Господь.
Периодически привозят ветеранов. Строят. Командуют стариками. Учат маршировать, держать равнение, тянуть носок. Заново. Они не то что мы. Подход к делу сознательный. Знают, что за праздник, не по календарю знают, и цену ему. Стараются изо всех сил, правда, не без волнения. Как дети переживают, если что не так получается. Больно смотреть, порой. Слава Богу, для них, ну и для высшего командного состава конечно, расположили на обочинах темно-зеленые шатры – полевые буфеты. В перерыве заскочил в один на свой страх и риск: пепси кола, бутерброды, печенья. Нормально. Там же невдалеке Скорая на стрёме. Кому-то из стариков, помню, стало плохо. Увезли...
До генеральных репетиций на Красной площади дней пять или шесть. Приехал начальник Московского гарнизона. Посмотрел на все это безобразие и... забраковал. Типа, как в том анекдоте: танки едут не туда, пехота бежит не сюда, а если война, кто будет родину защищать? А если серьезно, не понравилось ему все, как говорится, от увертюры до коды: и как войска шагают, и как техника едет, и даже ветераны какими-то не такими оказались – вялыми что-ли. Оркестру тоже досталось по самый си бемоль. Наш музыкальный генерал в тот роковой день походил на рядового, даже генеральская звезда потускнела и уменьшилась до лейтенантской. Бегал, кричал, стращал. В итоге, приказал всё поменять к ядрени фени. И это за неделю-то до парада! Прикрепленные к нам дирижеры-майоры после этого как с цепи сорвались, не зная что придумать. Придумали. Ввели в программу парада дефиле. На человеческом языке, это что-то вроде танца с музыкальными инструментами. И правда, нет ничего забавнее танцующего солдата. Тут главное не запутаться. Запомнить куда поворачивать и сколько шагов идти. Меня Бог миловал, в этом смысле.
- Этож надо! - говорил один мой сослуживец тогда, - месяц мурыжить, заучить все как следует, а за несколько дней до мероприятия поменять. И так все осточертело до невозможности. Люди из близлежащих домов наверное смотрят на нас и понять не могут, чем это мы здесь занимаемся, чего добиваемся. Совок он и есть совок.
И впрямь, все достало. К тому же, не для красного словца будет сказано, парадная подготовка начинается месяца за три с половиной до самого парада. Сначала в самих частях. Учим репертуар, ту же вертушку сдаем по одному старшине или начальнику оркестра. Потом в Лужниках доводим до ума. Опять же, что-то вроде экзамена. Все оркестры московского гарнизона раскидываются по лужниковским аллеям и паркам. Соревнуются между собой кто громче и кто четче. А уже после всего этого на Ходынское поле...
Но тем и сильна наша доблестная армия, что нет для нее непосильных задач. Приказали переучить, переучим. Хоть за ночь до парада.
И переучили... За день до генеральных репетиций приехал министр обороны. Для обычного рядового, лейтенант безусый – лицо авторитетное. Полковник – царь. О генералах и говорить нечего - титаны. Поэтому министр обороны - почти что Бог, вернее без почти, Бог и все. Смотришь на него как на очевидное-невероятное, восьмое чудо света, трепещешь. И все в строю трепещут, от старшин до генералов. На том армия и держится, как я понимаю.
Прибывший на прогон министр был последним из своих коллег- предшественников, кто сам прошел ту страшную войну. Странно, но увидев его, я, вопреки ожиданиям, не испытал того холопьего страха к которому приучила армейская служба. По всей видимости, это был по-природе человек мягкий, хотя и старой закалки, с устоявшимися жизненными и гражданскими принципами. Не веяло от него ни солдафонской строгостью, ни показным высокомерием, которыми от мозга до костей были пропитанные его золотопогонные подчиненные. Я, не испытывавший к армии подобострастия, по-хорошему удивился его открытому улыбчивому лицу. Сама собой всплыла в памяти строчка из Лермонтовского «Бородино»: «Слуга царю, отец солдату». Сегодня можно сколько угодно иронизировать над этим, имея ввиду все последующие исторические события, но тогда, в первых числах мая 1990 года это было именно так.
Затем следовали две ночные репетиции на Красной площади, на каждой из которых раза по два прогоняли весь парад. В принципе, ничего особенного. Единственное, что заставляло содрогаться, так это наличие на центральных московских улицах тяжелой военной техники. Невольно вспомнилась черно-белая, изобиловавшая серой рябью военная кинохроника уличных боев. Привыкли мы к этой кинохронике. Смотрим ее, как нечто нас не касающееся, мифическо-эпическое, отстраненно смотрим. А ведь на самом деле, на ней наши деды и прадеды вплотную занимаются устройством нашего же последующего мирного существования. Куют горячий металл победы, не будь которой, неизвестно на что была бы похожа наша сегодняшняя жизнь. Да и наступила бы она вообще!? Вряд ли, я думаю. А она – есть. Плохая ли хорошая, кому как. Но мирная. И в этом вся соль. В этом великая правда.
Меня всегда поражало то обстоятельство, что День Победы приходится на самое прекрасное время года, когда все покрыто молодой листвой, первыми цветами и обласкано, начинающим набирать высоту солнцем. По мне, так это божье проведение. И не возникает сомнения, что истинная, праведная победа могла случиться, скажем, зимой или осенью. Все так и должно быть.
Наступил таки этот день. Именно такой, солнечный и зеленый. Стоял я во втором ряду с правого края. И все выглядело в точности как полгода назад, даже презентабельнее, внешне светлее. К тому же, парад изобиловал многими новшествами, одно дефиле наше, чего стоило. Воспроизвели и оживили памятник Алёше в Трептов-парке. Одну из войсковых частей московского гарнизона переодели в форму времен Великой Отечественной Войны. Конница даже была, могу ошибаться. Много чего. Но радость не проникала в меня. Все смотрелось бутафорски, как декорация к давно наскучившему спектаклю. Гимн звучал обыденно, вяло и ветераны, наряженные в безвкусные серые костюмы, смотрелись устало, вызывая сочувствие. Хотелось чтобы поскорее все закончилось. Почему? Не знаю. Быть может потому, что новое время стояло за порогом!? Стучалось в нашу, сотни раз подкрашенную, подлатанную прогнившую дверь.
Проехала техника. Оркестр быстро перебежал на свою исходную позицию и двинулся вперед. Мой сослуживец Дима Хенкин шел с малым барабаном первым в шеренге, я с большим, вторым. Подходя к мавзолею послышалось мне:
- Смотри, Горбач!
- Ага. Похож. В увал куда пойдешь сегодня?
- Не знаю. Может к родственникам. А ты?
- Пиво пить на Арбат.
- Бля, что за хрень. Слышишь?
И правда, на Тухмановский «День победы» откуда-то сверху наслоился «Солнечный круг» Островского. Через несколько секунд оркестранты стали сбиваться с шага и вскоре возникло замешательство. Солдаты и сверхсрочники смотрели на растерянных майоров, которые в свою очередь смотрели на генерала, который как запрограммированный киборг шел вперед, размахивая тамбурштоком. Большая часть оркестра еще не прошла мавзолей, а соответственно, (учитывая прямой эфир), вся эта чахорда стала видна как на ладоне. Спиной почуяв неладное, генерал, дирижерским жестом прекратил игру, оставив звучать, доносившейся из многочисленных динамиков «Солнечный круг». Нам же приказали что есть мочи бежать в сторону Васильевского спуска. И мы побежали: с большими барабанами, лирами, геликонами... Тысяча человек. Кажется, кто-то даже упал под конец...
А дело все в том, что вслед за оркестром, завершающим военный парад, должны были выбежать дети с воздушными шарами, чтобы подарить их ветеранам, сидящим на каменных скамейках близ кремлевской стены. Но кто-то из звукорежиссёров включил музыку раньше, чем оркестр закончил свое шествие. Нам - молодым солдатам было конечно весело созерцать, да и участвовать во всем этом недоразумении, но представление было испорчено. Телеоператоры, вовремя сообразившие что к чему, быстро отвели камеры в сторону Гума. Случившийся эксцесс усугубил мое равнодушнее к происходящему и заставил думать совершенно о других, более насущных вещах.
Так закончился последний парад Победы в стране, которая чуть больше чем через год прекратит свое существование. Жаль ли мне этой потери? Думаю, нет. Голос Леонида Ильича и столпотворения в виноводочных отделах советских гастрономов останутся навсегда в моей памяти. Но и то что наступило после, вряд ли радует. Дело в другом...
Теперь по прошествии двадцати лет мы начинаем отчаянно припоминать все то, что нам действительно дорого и близко. Советский кинематограф, балет, ракеты, Гагарин, победа в ВОВ – все это манит нас своей искренностью, силой и справедливостью. А скудность
|