раскалившуюся Верку, а баба извивается под ним и стонет в сладкой истоме. Как Ковалев целует ее белые груди, и как от этих поцелуев сладость стоит во рту у мужика, словно они у казачки из сахара. И Ткаченко быстрей гнал лодку на левый берег Дона на дикий безлюдный пляж и с каждым стоном Верки, словно застрявшим у него в ушах, сильней налегал на весла. И когда они наконец-то доплыли, он так бросал весла, словно они были раскалены до красна и жгли ему руки.
Задыхаясь в нетерпении, Ткаченко за руку тащил Галю из лодки на берег и, повалив на горячий песок, задирал Гале платье. Судорожно трясясь, снимал большие бабские трусы, задыхаясь от захватившей страсти. Подчиненный страсти и следуя тайным желаниям сердца, смотрел на Галю и видел перед собой красивую, недоступную Савельеву и жадно и страстно целовал живот и бедра некрасивой Гали.
А спустя каких то три дня, как Галя приехала в дом подруги, Ткаченко возненавидел нежданную гостю, что словно мешок взвалила ему на плечи бойкая красавица Вера.
«Ну, было дело,- восклицал Ткаченко. Что мне теперь, жениться на этой уродине?»
По мнению Веры выходило так, но если и не жениться, то жить до смерти. До самых последних мгновений сносить выражение влюбленной дуры, и шага чтобы не ступить одному.
Ткаченко себя проклинал, что постился, и теперь мучайся всю жизнь. Куда ни шло, с недельку-другую, на всю жизнь Ткаченко был не согласен. Ладно бы с Верой, и красивая и свой дом, а что есть у этой Гали? Другими словами, решил Ткаченко, что не бывать этому никогда. Последней каплей стал случай, который никак не выходил из головы Ткаченко и, как оно говорится, только подлил масла в огонь. Да что там подлил, так плеснул, что Ткаченко неизвестно как себя еще сдержал.
Возвращались с Дона.
Вера шла под руку с Ковалевым, Галя все равно, как собака плелась за Ткаченко. Куда он, туда и она.
Вера долго смотрела на такую жалкую неприятную картину, и, как говорится, допекло.
-Ты бы, что ли бабу под руку взял. Кавалер еще называется,- сказала Вера Ткаченко.
-Еще чего, кто она мне!- пробурчал Ткаченко.
-А я тебе говорю, возьми. Иначе, чтобы завтра духу твоего не было.
Ткаченко плюнул на землю и нехотя, рассердившись, взял Галю под руку.
И надо же такому случиться, повстречались на дороге знакомые бабы, да не то, что там какие негодные, как вот эта Галя, а все как одна, прямо картины - дородные румяные, как караваи, так бы и полакомился. Такие бабы, за которых и жизнь не жалко отдать, если, конечно, прежде рассвет позвали бы вместе встречать.
У Ткаченко аж дух перехватило.
На одну он уж давно глаз положил, соседка Веры. Не баба- огонь, рыжая с фигурой все одно гитара.
Ткаченко было трудно дышать.
-Здравствуйте,- поздоровалась Вера.
-Здрасьте,- отвечали бабы и с интересом изучали незнакомую Галю да еще под руку с Ткаченко.
-Подруга моя, Галя,- сказала Вера. Жена Кости, к мужу приехала.
Бабы удивились, помня, как Ткаченко с ними заигрывал и трепался, что холостой и никогда не был женат.
Ткаченко хотел, было, открыть рот, чтобы начать возражать.
Но Вера опередила.
-Да и детишки у них,- и засмеялась. Опоздали, бабы.
-Да больно надо, холостых полна улица!- фыркнули бабы и поспешили прочь.
Ткаченко с силой вырвался из-под Галиной руки.
-Ты, - закричал Ткаченко, на Веру.
-Что. Будешь знать, как бабам головы дурить.
-Да пошутила она,- успокаивал Ковалев.
-А ты молчи,- топнула Вера на Ковалева. Ишь, защитник выискался. Было б, кого защищать. Смотри у меня.
Ткаченко махнул рукой и пошел вперед.
-Иди, иди, тоже принц. Ничего, пусть теперь знает, что ему теперь все дорожки закрыты. А то расфуфырился, павлин. Галя, к нам иди, а он пусть идет. Солнышко спать ляжет, другое запоет. А ты его не слушай, разок проучи, пусть один ночует. Будет знать, как брезговать!
И с того самого момента Ткаченко только и стал думать, как ему отделаться от некрасивой Гали. Но как все провернуть, не знал. Не в Дон же ее, в самом деле!
Рассказывала Галя, что она замужем за каким-то таджиком, что брат у того таджика богач, хирург, в Зернограде работает.
Да что с того, не поедет же Ткаченко, в самом деле, искать ее мужа.
«Еще чего недоброго, прирежут»,- думал Ткаченко и не знал, как быть, пока ему не пришел на ум один местный участковый.
Часть вторая
Рафик и Ирина
I
В последнюю ночь перед Галиной свадьбой в доме невесты за накрытым столом шушукались, весело перемигивались и смеялись девушки. Родители Гали готовились к свадьбе в доме Проскуриных, не мешали откровенничать молодежи и пришли только поздно ночью, когда все уже разошлись.
На столе были больше сладости. Печенье, душистые казинаки, большие заварные пирожные из зерноградской кондитерской. Ириски «золотой ключик» горкой были насыпаны в стреляные вазочки. Коробочка дефицитного «Птичьего молока» покоилась в центре стола только с одной конфетой, судьбу которой все никак не могли решить подруги и знакомые невесты. Стеснялись. Каждой было неловко съесть последнюю конфету. Так часто бывает, и вот так какая-нибудь конфета лежит себе и лежит весь праздник, а потом, когда все разойдутся, хозяйка или хозяин, убирая со стола, со спокойной совестью отправят лакомства в рот.
И начатая бутылочка красного домашнего вина, которое вместе с дефицитными конфетами передала тетя Валя. Вино рубиновым ярким цветом горело в граненых стаканах на донышке. Девушки, полные знания дела подносили стаканы к алым нежным губам, делали вид, что пьют, кривились, дышали, словно от жгучего спирта, показывали друг другу языки и, соглашаясь друг с другом, что вино крепкое, пьянели без вина от тайных разговоров.
За накрытым столом были одноклассницы Гали, двоюродная сестра по материнской линии Ирина Ломова и еще несколько девушек, едва знакомые с невестой, пришедшие вместе с Ириной за компанию, чтобы было веселей.
Все девушки были не замужем и почти все ровесницы семнадцатилетней Гали. Некоторые даже ни с кем не встречались, но как оно бывает в семнадцать лет, каждая без исключения могла бы рассказать на целый роман.
Некрасивой Гале завидовали, но виду не показывали. То, что жених нерусский, только разжигало всеобщий интерес к предстоящей свадьбе и совместной жизни.
Красивая чернобровая Светлана Дегтярева наводила страх, что нерусские мужчины строго обходятся со своими женами и никуда их не пускают.
-А что ходить?!- удивлялась Паша Май-борода, полная серьезная девушка с косой. Замуж вышла - сиди дома, жди мужа.
-Еще чего,- не соглашалась Дегтярева. Я никогда замуж за нерусского не пойду!
-Утопишься что ли?!
-Еще чего! Сбегу!
-Ерунду говорите,- вмешалась Ирина Ломова, которой завтра предстояло быть на свадьбе дружкой, стройная девушка с красивой высокой грудью и румянами на щеках от откровенных разговоров. - Все везде они ходят, только вместе. И не разведутся они! Не то, что у нас. Не слушай их, Галя.
-Они работать заставляют!- не успокаивалась Дегтярева.
-Тебя заставишь!- дружно раздалось со всех сторон за столом.
-Зато они любят, не то, что русские,- сказала Ирина, и все затаились и с любопытством и страхом смотрели на разгорячившуюся Ирину, так смело и решительно отстаивавшую нерусских мужчин. Ирина Леонтьевна Ломова покраснела, как спелый помидор.
Нерусских молодых людей в Мечетки было двое: армянин Ашот и азербайджанец Рафик. Нет, были еще, конечно, но больше корейцы и еще раз армяне, но или уже немолодые или школьного возраста. Большие нерусские семьи в зерноградском районе можно было пересчитать по пальцам. Мусульман и того подавно. В деревнях, в станицах и в селах за сто с лишним километров от областного центра нерусских семей все же было не так много. Местные всех знали по именам и в лицо. И все тогда за столом гадали, Ашот или Рафик? Даже завтрашняя свадьба отошла на второй план. «Ашот или Рафик, Рафик или Ашот?»- крутилось в головках девушек, и они сводили с ума пристальными испытывающими взглядами проговорившуюся о своем секрете Ирину. То, что что-то было, ясно. Если ничего не было, так бы не покраснела.
-Рафик!- выдохнула бедная Ирина не в силах больше терпеть. – Только отцу не проболтайтесь, он меня прибьет!
Девушки зацокали, заохали, не передать словами, что бывает в подобную минуту в девичьих глазах. Молнии, искры, огонь, пожарище и любопытство острее сабли. Общественность требовала подробностей и еще раз подробностей. Ирине теперь уже было не отвертеться.
-После танцев напросился провожать,- стала рассказывать Ирина оправдывающимся голосом,- как пристал, не отцепишься! Говорит: если не согласишься, руки на себя на ложу! А если и вправду повесится?! Не врет он, вижу, что не врет. Глаза красные, дрожит. Схватил меня за талию, а сам еле на ногах стоит, как пьяный какой, и меня всю как заколотит. Голова кругом. Целует так, что у меня все словно загорелось внутри. И думаю, хоть бы кто шел, хоть одна бы живая душа. Никого! Куда там. Мы специально за коровниками пошли. Коровы мычат, ничего не слышно. Он меня к коровнику прижал, чуть сердце из груди не выскочило. И целует, и целует, гад такой. Сил уж больше нет, как целует, я и сдалась.
С минуту молчали. Представляли, завидовали, осуждали, не понимали.
-А в чем же отличие?- серьезно спросила Паша Май- борода.
-Всегда раньше держалась. А Рафик вот приступом взял.
-Он тебе просто нравится! Не нравился бы, ты бы с ним тогда специально за коровниками не пошла бы.
Ирина покраснела еще гуще.
-Но хоть обошлось,- забеспокоились подруги.
-Обошлось, я сама пока не знала, спать не могла.
Все, кроме Паши, с облегчением выдохнули, даже нецелованные.
-Это еще ничего не значит,- огорошила серьезная Май-борода. Мне Зоя рассказывала, она в Ростове на акушерку учится,- сказала Май- борода и погрузила всех, и особенно Ирину, в тревогу и в страшное волнение.
За полночь, сопереживая Ирине, девушки расходились, и каждая втайне друг от друга как можно скорей хотела увидеть Рафика. Заглянуть Рафику в глаза. Обмерить взглядом невысокого круглолицего восемнадцатилетнего азербайджанца. Никто из девушек его особо не жаловал. Вроде бы и не слюнтяй, с характером, но какой-то скользкий. Сходился лишь с теми, от которых была бы Рафику польза, и не важно, хороший это человек или последний мерзавец. Знакомых девушек брал на испуг- мастак притворяться. Повесился бы он? Нет, скорее всего, сам бы повесил, если хватило силенок. И вроде как бы был не виноват. Рос Рафик под пятой отца-деспота, и выходил из Рафика, как само собой разумеющееся, холодный расчетливый человек. За годы Рафик, сам того не заметив, научился подстраиваться под настроение отца, а затем и под окружающих и обстоятельства. Мог стерпеть, где смолчать, и отравился подхалимством и заискиванием, угождая тяжелому нраву отца. Но после случившегося Рафик, словно как тот рядовой, негаданно для всех получивший офицерский чин, стал для девушек интересным. Казался выше и привлекательней. Из мальчишки вдруг как бы превратился в глазах девушек в мужчину.
II
И на все теперь в молоденьком сердце девушке был
