Кузнечик, с пластырем на щеке, остановился, растерянно глядя на надвигающегося на него здоровяка.
— Ян…
— Люди Упыря, — сказал тот, прислушиваясь. — Надо сматываться.
— Наверно, поздно…
Уж, хлопнув руками о колени, захохотал, аж согнулся. Здоровяк растянулся в ухмылке, больно схватил железными пальцами Кузнечика за плечи.
— Чует кошка, чьё мясо съела. Это ведь ты записочки таскал, на пару с дружком своим, зуб даю! И сейчас небось несёшь что-то, ага?
— Мы вас не трогаем, идите своей дорогой, — неожиданно громко произнёс Слепой.
От удивления Уж на секунду замолчал:
— А тебя, шмакодявка, никто не спрашивает! Кабан, обыщи-ка его.
Тот обшарил карманы штанов и старой куртки Кузнечика.
— Вроде ничего, Уж.
— Пойдёте с нами, пусть Упырь сам кумекает.
— Это почему?! — Лёнька попытался вывернуться, но куда там! — Слепой, беги к нашим или зови…
— Эй, ку-уда «беги»? — Уж ухватил за шею слепца. Но тут же отдёрнул руку, зашипев:
— Куса-аться?! Вот с…сука… — полилась брань, Слепой вырвался, но тут же получил затрещину от Кабана, отлетел в сторону, упал, размазывая кровь из носа по лицу. Тут же вскочил снова.
— Кузя…
Извернувшись, Кузнечик врезал Ужу ногой в живот, тот было согнулся, но тут же, с силой ударив в голову, толкнул его на землю. В глазах у Лёньки потемнело и поплыло, он почувствовал вкус крови на губах. Звуки отдалились и будто замерли…
— Не трожь его! — обернувшись на друга, Слепой пропустил мощный удар и покатился на землю. Тяжело поднялся.
— Тащи этого!
— А ну прекратить драку! Отпусти его, быстро!
— Эй, шухер, Ральф! — на пустырь выскочил вертлявый Фишка.
— А мне плевать! — бешено вскрикнул Уж, засучивая рукава.
Его раздражало, что противник поднимался. Хотя давно должен был лежать пластом, как этот самый Кузнечик. Изворотливый Уж был силён и ловок, умел хитро уходить от наказаний, за что и получил прозвище. Дрался жестоко, его боялись даже больше, чем Кабана.
Напарник выпустил Лёньку, отбегая в сторону. Кабану не хотелось связываться с этим новичком-воспитателем, по общему мнению каким-то психованным и так не похожим на добряка Лося.
Но двоих было уже не остановить.
Слепой мельком глянул на с трудом приходящего в себя Кузнечика и глубоко вздохнул. Будто раскручивал в себе какую-то пружину. Увернулся от удара и нанёс свой, меткий, в шею. Словно пелена застлала глаза Ужа. Он замер, что-то выхватив из кармана. Щелчок.
— Посмотрим, как ты против пера-то… — хрипло пробормотал Уж.
Роман, пытающийся привести в чувство Лёньку, узнал звук, вскочил и похолодел. Ничего ещё не кончилось, всё только начиналось.
— Стоять! — рявкнул воспитатель.
— Уйди, халдей, не мешай, — медленно проговорил Уж. Слепой же, казалось, вообще не обратил на Романа никакого внимания.
Они бросились друг на друга одновременно — бандит с ножом, слепой мальчишка — просто так.
Роман почувствовал вдруг, как закружилась голова и заложило уши, что-то тоненько зазвенело: «Ззз…. Зззз…»
Дальше началось то, что Роман не видел ещё никогда. Вернее, видел, но давно, в синематографе, в котором был всего три раза в жизни. Слепец летал и бил, как маленький чёрт, молниеносными, точными, жалящими ударами, чёрные волосы взлетали и опадали ему на плечи. Это был весёлый и жуткий танец, в нём чудилось хищное, не человеческое. Роман замер, чувствуя, как мороз пробегает по коже. Что это, как?!
Уж не мог ничего сделать. Отступал и уворачивался. Падал в пыль, потеряв нож, выбитый из руки одним ударом…
Он же убьёт его. Убьёт.
Понимание пришло внезапно. Они будут драться до конца, до смерти, чьей-нибудь. Нужно остановить.
Всё было как во сне. Или наоборот, он словно очнулся от сна. Преодолевая странный шум в ушах, Роман ринулся вперёд. Он не помнил, что кричал им, то ли «стойте, уроды!», то ли что-то ещё, очень грубое. Стремительным движением ворвался между ними и двинул локтем вбок — Уж схватился за челюсть, отскочил в сторону и закричал. Тело будто само вспомнило позабытые навыки давней военной школы, мельком удивился Роман, получив сильный удар в скулу, развернулся — и схватил Слепого за руку. Краем уха он слышал тонкий визг тщедушного Фишки, словно на одной ноте, хриплую ругань Ужа, топот ног…
Шипение «уйди» сквозь зубы, яростное, как у рассерженной кошки. Зелёные огоньки в слепых глазах. Слепых? Да он видит. Роман покачнулся — так сильно закружилась голова, но не выпустил худой, странно горячей руки. Они свалились на землю. Последнее, что он увидел и запомнил, были именно эти очень светлые глаза, и в них — нет, не злость, не гнев или страх, а изумление. Такое потрясение на лице человека Роман видел впервые в жизни.
Дальнейшее происходило как в тумане. Должно быть, здорово приложился о землю. Прошло, кажется, уже какое-то время, так как вокруг были люди, крики…
С трудом поднявшись на ставших ватными ногах, он потирал скулу и чувствовал, как болят ушибленные бок и нога. Перемазанный в пыли и крови Слепой, дрожа, сидел у стены. Щепка, Лось, другие учителя, сбежавшиеся воспитанники, Дылда со своими приятелями... Держащийся за щеку Уж (Кабана нигде не было видно). Последним заявился Мамочка, бежал, едва не спотыкаясь. Весь двор огласил его возмущённый и расстроенный крик, ведь он пропустил всё интересное, попав к самому концу. Горе Мамочки было безмерным.
* * *
Поздно вечером, сидя в своей комнатушке и держа в руке незажжённую самокрутку, Роман писал заявление об уходе, ожидая вызова к директору. К чёртовой матери, думал он. Всё равно выгонят, рано или поздно.
Однако Евлампий не вызвал его. Ни поздно вечером, ни рано утром. Не появлялся и Лось. «Не хочет иметь со мной дело», — горько думал Роман. Ну что ж, тем лучше. Он уже знал, что воспитанник Ян с серьёзным вывихом отправлен в лазарет при интернате, или, как его тут называли дети, Могильник. С Ужом вопрос был решён окончательно и бесповоротно: его убирали из школы как «сформированный бандитский элемент». Роман, в недолгую бытность помощником следователя насмотревшись на этих «элементов», скептически ухмылялся: вряд ли это произойдёт. Уж был не один такой, да и его могут вернуть обратно. Сославшись на то, что подросток никого не убил и его нужно перевоспитывать, раз они детское учреждение…
Слепого же Лось отстоит, Роман был уверен.
Саму драку Роман почему-то помнил смутно. Он порывался рассказать Лосю в первые минуты всё, и получалось сумбурно, что-то очень важное постоянно ускользало из памяти, и Роман уже не помнил что. К тому же его останавливал сумрачно-строгий взгляд старшего воспитателя, который его слушал и словно не слышал. Роман понимал Викниксора, даже удивлялся его сдержанности. Как же — слепой сиротка сидел с вывихнутой рукой, воспитанник Пантелеев получил лёгкое сотрясение мозга, у Ужа был выбит зуб. Хотя, как пренебрежительно отозвался Мамочка, орал он так, как будто ему выбили три (потом Мамочка так всем и рассказывал). И во всём этом был замешан непутёвый воспитатель Роман Александрович, взятый, можно сказать, на поруки и никак не оправдавший доверия, ввязавшись в драку, хотя Лось многократно призывал его действовать словом, а не кулаками.
К вечеру второго дня старший воспитатель попросил Романа зайти к нему в кабинет.
Лось сидел на продавленном диване, разглядывая кучу листов в клетку и в линейку, с нарисованными на них животными, домами и людьми, раскладывал их в разные стопки. Он любил это всё: когда дети рисовали, лепили из пластилина, сооружали скворечники, полочки или просто поделки из сучьев и веточек. Особенно радовался рисункам. Роман некстати вспомнил, что недавно Викниксор восторгался рисунком странного, круторогого и тонконогого быка, которого нарисовал мальчик из младшей группы, с огромным родимым пятном во всю щёку. «Прекрасно же, посмотри!» — глаза восхищённо горели. Лось поощрял стихи, песенки, даже рисунки на стенах, отстаивал их право рисовать там. Он их понимал… А может, так просто казалось.
Роман вздохнул. Вчера он передал секретарю заявление об уходе, и Сорокин, конечно, должен был об этом знать. Зачем тогда это приглашение? Прощальный визит, так сказать, напутствие старшего коллеги? Роман думал, что был готов ко всему, но как оказалось, просчитался.
— Директор уезжает в командировку, — сухо произнёс Лось.
— Евлампий? — глупо спросил Роман.
— Евлампий Петрович. На время своего отсутствия он поручил мне… — Лось сделал паузу. — ...поскольку увольнять тебя он передумал (по моей, кстати, просьбе), а нужно же тебя где-то пристроить… сообщить тебе, что отныне ты являешься младшим воспитателем, а не только моим помощником. В группе будут те, кого ты в основном знаешь: Ян, Лёня (прекрасный, кстати, мальчик), Иван, пожалуй, ещё два брата-близнеца, Арсен, и, возможно, другие, новенькие. Неплохие дети, тебе повезло.
Роман слушал молча, остолбенев, не зная, что ему делать — радоваться, ругаться или смеяться. Он без году неделя тут, и вдруг…
— Прославился ты после вчерашнего, да уж. Хотя я даже могу сказать тебе спасибо. Предотвратил убийство.
— Я не хотел так, — пробормотал Роман. — Но по-другому было нельзя. Вы бы видели, как они дрались, особенно этот ваш…
— Ян бывает агрессивен, но это не от хорошей жизни, ты же должен понимать. Итак, — сказал он, меняя тему, — с завтрашнего дня приступаешь к своим обязанностям.
— И Мамочка у меня будет?! — ужаснулся он.
— Будет, куда денется, — улыбаясь, проговорил Лось.
— Но он же ходячий кошмар, это…
— Согласен. Но и к нему можно найти подход.
— Хотел бы посмотреть на человека, который сможет его найти!
— Вот и будешь искать.
— Я не педагог, — угрюмо прошептал Роман.
Лось кивнул и внезапно сказал:
— Я тоже.
— Вы… что тоже?
— Не педагог по первому образованию. Философский факультет, преподавал два года, после революции бросил. Когда жена… умерла, пошёл на заочные педагогические курсы — что это такое, ты знаешь…
— Послушайте, — перебил его Роман, — но раз вы по образованию философ, почему не уплыли на этом… как его… пароходе***
— Боже мой, Рома, какой примитивизм! Кто хотел, тот уехал. Или уплыл, как ты говоришь. Кто посчитал себя тут лишним, или не смог принять случившееся. Я хотел быть нужным здесь, поэтому остался. Тем более что те философы — настоящие, а я так… гм… в общем, можно сказать, правильно сменил профессию.
— Понятно.
— Ничего тебе, я вижу, не понятно! — Лось, раздражённо чиркнув спичкой, закурил. Курил он редко, и никогда — при детях. Роман уважал такую щепетильность, но не разделял. В конце концов, кого здесь стесняться-то?
— …Работал в другом детском доме, понял, что именно это, а не пыльная философия, — моё. Тебе сколько лет?
— Двадцать шесть, — мрачно ответил Роман.— Будет через пару месяцев.
— Вот. А мне — 53. Будет через полгода, — в тон ему ответил старший воспитатель.— Почему же ты такой пессимист, в отличие от меня, например?
— Я давно хотел сказать вам… — Роман собрался с духом. — Вы — идеалист, Виктор Николаевич. Эти дети… они дикие, обведут вас вокруг пальца, вы не поймёте. Позавчера они обокрали ночную сиделку у тёти
