дворец кого бы то ни было кроме ограниченного списка избранных лиц и отправив проспаться Домиция, бредившего спьяну какими-то страшно опасными христианскими заговорщиками, префект занялся подготовкой своего обращения к горожанам и указа о сумме вознаграждения за поимку убийцы, - лишь к этому времени возле кесарионского дворца появился крайне возмущенный беззаконным умыканием дочери Агапий Сабин.
То обстоятельство, что стража не пропустила его во дворец вовсе не обескуражило его, а напротив, лишь ещё пуще разъярило. Что ж, если Аттал не желает решать всё миром, пусть готовится к скандалу. Он уже направил было стопы прямо в судебную коллегию, но вдруг узрел, к своей несказанной радости, что никто иной, как сам магистр оного ведомства, только что прибывший ко дворцу и покинувший свои носилки, поднимается по широким крутым ступеням дворцовой лестницы ему навстречу. Это была несомненная удача, и Агапий не забыл шепотом возблагодарить за неё богов.
- Приветствую тебя, почтеннейший Камилл, - с показным спокойствием поздоровался он, едва судья приблизился.
- И тебе привет, почтенный Сабин, - отвечал магистр, в душе досадуя на нежданное промедление в важном деле личного характера, с которым он сюда прибыл.
Вести об убийстве сына префекта и о пропаже из дому его собственного ребенка настигли судью одновременно. После всех тщетных попыток добиться освобождения Гая из дознания и даже, несмотря на все свои полномочия и регалии, не сумев добиться свидания с сыном, Камилл прибыл замолвить слово за свое дитя к самому префекту. Он был отнюдь не чужим человеком во дворце и рассчитывал на скорое разрешение этого чудовищного недоразумения.
- Вижу, ты, почтеннейший, направляешься во дворец?
- Да, это так, друг мой.
- Не сочти за труд помочь и мне попасть туда. Стражники не пропускают меня, а меж тем у меня к префекту важное и весьма щепетильное дело личного свойства, - объяснил Сабин, и продолжал, уже не скрывая праведного негодования: - Сегодня ночью прямо из дому была похищена моя дочь, и у меня есть достаточно веские основания полагать, что сейчас она находится здесь.
- Вот как? – безучастным тоном отвечал ему судья. – Это серьезное обвинение. Но ты, верно, ошибаешься, почтенный, думаю, тебе стоило бы поискать свою дочь совсем в другом месте.
«Ох и негодяй же ты… - мысленно выругался Агапий, - ишь как спелись, рука руку моет. Скоро статься, что и в суде правды не сыщешь.»
- Впрочем, не вижу причин, чтоб не помочь тебе, - поспешил любезно добавить судья, видя, что вместо того, чтобы поинтересоваться, где именно ему следует поискать дочь, куриал все более распаляется гневом, отчетливо выражавшемся в хмуро сдвинутых на переносице бровях и метавшем молнии взгляде.
Вскоре Атталу было доложено, что пришел магистр судейской коллегии и просит принять его. Префект благосклонно кивнул докладчику – он ожидал этого визита.
- Сиятельный, я сражен и раздавлен вестью о случившимся несчастье, - сказал судья после обычного приветствия.
- Увы, мой друг. Танатос неумолим и всегда является неожиданно. Вот так растишь сына, видишь, как он взрослеет, сначала научается самостоятельно ходить, затем самостоятельно мыслить, ты уже предвидишь в нем надежную опору в приближающейся старости… - Аттал тяжело вздохнул, - но все это только для того, чтобы однажды он был отнят у тебя неумолимой волей богов. Дети не должны покидать землю раньше своих родителей, это противоречит всем законам природы, не правда ли, Камилл? – при последних словах префекта у судьи похолодело внутри.
- Наши дети были очень дружны, – напомнил он. - Для моего Гая это тяжелая утрата, он был Макарию преданным другом и любил его как родного брата.
- Знаю, друг мой, - охотно согласился с ним Аттал. - У тебя прекрасный сын, и да не постигнет твою семью злая воля богов, как это случилось со мной.
- Увы, сиятельный, но моему сыну в данный момент тоже грозит беда, – удрученным тоном заговорил судья. - Как истинно верный друг он сопровождал сегодня ночью Макария, и теперь угодил под арест по подозрению в убийстве, как мне сказали. Никакие мои уверения и угрозы не подействовали, я не смог добиться ни его освобождения, ни даже увидеть его.
Префект понимающе кивнул.
- Что вполне резонно, - пояснил он, - ведь твой сын оказался в числе арестованных на месте преступления, а значит в числе возможных убийц. Все они заключены под строжайший арест и к ним никого не допускают.
- Но это же вопиющая несправедливость, что мой сын оказался среди них! О сиятельный, только ты можешь её исправить, приказав освободить его! – в отчаянии возопил судья, надеясь только на чудо.
Но чуда не произошло.
- Это невозможно, друг мой, - ожидаемо услыхал он в ответ.
- Что? Но почему?!
- Камилл, мой сын убит! – взывая к совести и сочувствию, горестным тоном напомнил префект. - А тот, кто осмелился это сделать до сей поры не в преисподней, а преспокойно дышит с нами одним воздухом. Меж тем, убийца должен быть найден и понести заслуженную кару, кровь моего несчастного ребенка взывает к возмездию. Однако, если я начну освобождать из-под ареста всех, кто был схвачен на месте злодеяния, препятствуя тем самым нормальной работе дознания, мы и до скончания веков не управимся. Разве ты не согласен со мной?
Воистину сраженный и раздавленный, отринув этикет, судья заговорил без обиняков:
- Это месть? Но за что? Чем мы провинились перед тобой?
- Камилл, ты лучше других знаешь, что если бы ты в чем-то провинился, то не беседовал бы сейчас здесь со мной, - непреклонно и холодно заметил префект.
- Тогда почему ты отказываешься освободить его? Ведь ты прекрасно понимаешь, что он ни в чем не виновен!
- Он виновен уже в том, что избежал смерти, там, где Макарий был убит, - зло проговорил ему в ответ Аттал. - А тебе мой добрый совет - лучше удались с моих глаз, пока ты не наговорил лишнего.
Как только удрученный горем судья удалился, префекту доложили, что куриал также просит принять его.
- Гоните его вон, пусть приходит завтра, - не поднимая глаз от черновика с заготовкой своей речи, проговорил Аттал.
- О сиятельный, он рвет и мечет, и грозится, в случае, если ты его не примешь сейчас же, устроить скандал и привести сюда весь город.
- Что за люди… - удивился префект, - хорошо, пусть ждет.
- В приемной? – не поверив своим ушам, уточнил дворцовый распорядитель.
- Конечно нет, Давид. Зачем? Пусть ждет в карцере, - с мрачной усмешкой пояснил префект.
- Отправить его под арест? – слегка опешив, снова переспросил Давид.
- Да, - раздраженно отрезал Аттал, снова занявшись документами.
- Но… на каком основании, о сиятельный Аттал?
- По подозрению в соучастии организации убийства.
- Понял, о сиятельный Аттал, - и слуга поспешил исполнять приказ.
- А ну, стой! - вдруг остановил его префект. - Когда арестуешь куриала, отправь стражников к нему домой, пусть доставят мне сюда его дочь.
- Все будет в точности исполнено, - заверил распорядитель.
Оставшись в одиночестве, Аттал перевернул громоздкие песочные часы, возвышавшиеся посреди рабочего стола, и принялся ждать.
Супруга почтеннейшего Камилла славилась красотой на весь город и по праву считалась первой красавицей Александрии. Она, к тому же, была подругой юности рано умершей жены Аттала. Деметрия умерла в родах, оставив его вдовцом, тогда как Прискилла счастливо избежала этой злой участи, родив Камиллу здорового малыша и не расплатившись за это, подобно несчастной Деметрии, собственной жизнью. И вот сегодня новое доказательства незаслуженного благоволения богов судье: сын префекта убит в уличной потасовке, а участвовавший в ней же сын Камилла ни малейшим образом не пострадал. Когда боги так несправедливы, осыпая одного своими милостями и отнимая все у другого, то приходится самому восстанавливать справедливость. Пришла пора тебе делиться щедростью богов, Камилл.
Не успела последняя песчинка ускользнуть в стеклянную лунку, как ему доложили, что Прискилла здесь и ожидает его. Давиду было заранее велено проводить её в лучшую из внутренних комнат дворца.
По её взгляду Аттал сразу убедился, что она все верно поняла - хвала богам, в таких делах женщины всегда весьма понятливы.
- Ты должен освободить Гая Луция, - сразу сказала женщина, безо всякого предисловия и формальностей. Может быть при других обстоятельствах эта грубая фамильярность разозлила бы его, но сейчас, напротив, она была весьма кстати, ломая все условности и недомолвки.
Прискилла выглядела ещё красивее, чем обычно. Годы были не властны над этой женщиной, сменив постепенно мягкие невинные черты юности точеностью и совершенством взрослых форм. Её драгоценный убор, от алмазной диадемы, сверкавшей в черных локонах её изысканной модной прически, до витых золотых браслетов на запястьях выглядел лишь скромной оправой, меркнущей в сравнении с истинным сокровищем природной красоты её роскошного манящего тела.
- Приказываешь мне?
- Нет, прошу.
- Когда-то ты отвергла меня.
- Это было ошибкой.
Она не проявила ни малейшей заинтересованности, но этого и не нужно было, достаточно было её покорности и податливости, с которыми она позволила избавить её от мешавшей одежды и овладеть ею. Она не была его наложницей и искусно ублажать его не было её обязанностью. Она была богиней, снизошедшей до его желания, позволившей простому смертному насладиться её дивным телом, о котором он так давно грезил.
- Можешь ни о чем больше не беспокоиться, - проговорил он, когда, удовлетворив страсть, заметил её слезы, - твой сын уже дома.
Тем временем, Сабина, доставленная по приказу префекта во дворец, поднимаясь вслед за стражником по дворцовым ступеням к широкому, словно городская площадь, портику, склонив голову, старательно прятала от окружающих радостную улыбку - несмотря на все безотчетные страхи и опасение того, как бы её не заставили отвечать за злодеяние, которого она не совершала, она была теперь очень счастлива. Как счастлив любой в тот миг, когда исполняется его самая заветная мечта. Да! Она все же оказалась здесь, в кесарионском дворце, в этом величественном и самом прекрасном в городе здании, которое всегда притягивало к себе все её помыслы. Пусть даже и в качестве арестантки. Подумаешь! Если бы её и впрямь подозревали в чем-то ужасном, то, конечно, отправили бы сразу в дознание, а значит все не так плохо, и значит - значит сама Фортуна сейчас направляет её! «О, клянусь, я не обману твое благорасположение ко мне, великая богиня удачи!»
Внутри оказалось совсем не так нарядно и красиво, как снаружи. За блестящим, ослепительным в солнечных лучах фасадом Сабину встретило уныние пустующей гнетущей громады уходящего ввысь и вдаль за ряды бессчетных колонн пространства. Раздававшиеся душераздирающие стенания и рыдания плакальщиц, перемежавшиеся скорбными причитаниями, заскребли по сердцу словно сто злобных кошек. От веющего отовсюду здесь холода девушка очень скоро почувствовала озноб, а от запаха траурных воскурений, которыми был наполнен воздух, сразу разболелась голова. Всюду вокруг сновали женщины в пугающих черных покрывалах, и слуги, со скорбными печальными лицами проскальзывали мимо, словно тени, опустив глаза в пол,
