МАМА

- Шел 42-й год. Положение наших войск на фронтах было очень тяжелым. Острые вражеские клешни вонзались в нашу землю. Враг рвался к Сталинграду. Отдельные налеты немецких самолетов-разведчиков предвещали массированный удар. Все чувствовали: ни сегодня-завтра город подвергнется мощным бомбардировкам. Многие покидали свои дома и переправлялись за Волгу. Но переправа была тяжелой, дороги были переполнены ранеными и беженцами. Наша семья в принципе и не думала эвакуироваться. Отец нам говорил: «Это наш дом, наша земля, мы отсюда никуда не уедем. Уж если погибать, так всем вместе и только на своей земле». Жили мы в Ворошиловском районе Сталинграда, в Ельшанке. Это всегда было красивейшее место, расположенное на высоте, впоследствии оно станет последним оплотом фашистов, где наши будут биться с особым рвением.
  Психологическое напряжение и паника в городе достигли такого неимоверного уровня, что в июля 1942 года Сталин был вынужден издать Приказ - "Ни шагу назад!"А пока депутаты райсовета ходили по дворам, предлагая всем рыть окопы. Мне с сестрами и невесткой пришлось копать окоп. Первый  был забракован комиссией из местных депутатов. Второй мы уже выкопали намного глубже и шире, где-то 1,2 метра на 80 сантиметров и метров семь в длину. Поначалу мы рыли его прямым, но потом решили его увеличить и стали копать буквой «Г». Это нужно было для запасного выхода. Верх заложили досками и железными листами. Дверь в блиндаж установил отец, сняв ее с кладовки. А мы все-таки надеялись на чудо, авось и не придется им воспользоваться. Но, видимо, чудес на свете не бывает. Из нашего района хорошо было видно, как все горит, клубы дыма надолго погрузили Сталинград во мрак.
  Враг наступал…  Город был почти полностью захвачен с первых дней. Самым первым был захвачен именно наш - Ворошиловский район. Под контролем Красной армии находилась лишь южная часть города - ныне Красноармейский район. Оттуда в нечеловеческих условиях и предстояло развернуть борьбу за город имени Сталина.
  Как сейчас помню, однажды вышла я на крыльцо и вижу - со стороны Дона по небу движется что-то черное, огромное и шумное: самолеты! Прямо на нас они стали сбрасывать тяжелые бомбы и, освободившись от груза, улетали туда, откуда несли смерть. Сталинград подвергся настолько масштабной бомбежке, что город покрыло бомбами как одеялом.  23 августа 1942 года, я считаю самым страшным днём для моего города. Из нашего района хорошо было видно, как все горит, клубы дыма надолго погрузили Сталинград во мрак. Весь этот ужас приближался, и уже в августе мы перебрались в блиндаж.
  Одна из бомб упала недалеко от нашей хаты. Срубленная из огромных бревен, она как бы разошлась от сильной ударной волны. Один из осколков, пробив стену, пулей пронесся по комнате, пролетел через коридор и врезался в землю. Я очень испугалась за маму, которая в это время хлопотала у печи, но оказалось, что при взрыве бомбы она, прикрыв голову руками, присела, что и спасло ей жизнь.
    Странная вещь в доме ничего не осталось целого, только икона «Смоленская Божья Матерь», хранительница нашего рода, как висела в углу, так и висела, ее будто не касалось, всё то, что творилось за деревянными стенами.
  Были и психические атаки, когда немцы бросали пустые с пробитыми дырками бочки. К ним они привязывали рельсы для тяжести. Это создавало страшный шум и свист, казалось, что летит нечто, воющая какофония, воздух становился коричневым от пыли и грязи.
  С этого времени нашим жилищем стал блиндаж. Мы перетащили скарб и, укутавшись в одеяла, прижимаясь, друг к другу, проводили так дни и ночи, лишь изредка выбираясь на поверхность. Чтобы не потерять счета времени, я на досках углем стала отмечать дни. С наступлением декабря становилось все холодней и голодней. Иногда мы даже не чувствовали голода из-за усталости. Больно было смотреть на малышей. Девять племянников воевавших братьев и сестры от голода раскачивались и изредка хныкали: сил не было. Еду уже не просили - знали, что ее у нас нет. Сухари, мука, тыква и картошка, которые мы припасли, давно закончились, и мы перебивались, чем могли. Иногда в минуты затишья между боями я вместе с сестрой бегала на элеватор, чтобы хоть немного поживиться сгоревшей пшеницей, или бежали  к железнодорожному полотну, чтобы раздобыть что-нибудь, или между шпал найти пшеницу, которая ещё в мирное время там затерялась.
Когда нашу высоту захватили немцы. Моего брата Николая, которому было в тот период неполных 17 лет, схватили, избили и затащили в танк. Мы его потеряли на долгое время, но в 43 –ом, когда враг отступал, я его долго искала и, сбив ноги в кровь, всё-таки нашла. Оказалось он убежал от немцев и прятался в печах кирпичного завода, а потом примкнул к нашим. Брат дошел до Берлина, на стене Рейхстага, он написал: «Решетков из Сталинграда». Другой брат Иван в 1944 году вернулся с ранением в ногу, он был партийный и ему доверили четыре колхоза. Василий воевал на Кавказе, был сильно контужен, вернулся с фронта с больной головой, его часто мучили головные боли.
    Вспоминается один случай, когда я с сестрой, наблюдала с окопа, как с подбитого советского истребителя, который летал над нами на небольшой высоте, выпал летчик, и упал на землю, с почти не раскрытом парашютом, недалеко от нас. Мы дурехи выскочили, думая, что может он остался жив. А когда взяли его я с плеч, а она за ноги, то ужас, он стал переливаться, словно мешок с костями. Мы его бросили, понимая, что он мертв и убежали в свой окоп, а через несколько минут у его трупа появились немцы. Отец нас очень ругал, меня и Клавдию сестру наша мама измазала золой и спрятала в самый конец блиндажа.
    В первой половине ноября 42 года к Сталинграду были стянуты не только вражеские войска, но и крупные силы советских войск, перебрасывались огромные потоки военных грузов. Мы понимали, что именно у нас будут сильнейшие бои, которые должны решить исход этой ненужной войны.
  Наша высота была захвачена немцами. Естественно мы их ненавидели, но среди них был Фриц, добрый и безвредный человек, который работал поваром. Мы  подружился, я неплохо говорила по-немецки, а он, пытался, говорит по-русски. Главной его фразой была: «Сталин капут, Гитлер капут, Фриц на хауз».  Ведь там, в далекой Германии, у него трое маленьких детей. Фриц украдкой приносил еду и бросал к окопу, зная, что у нас много детей. Немцы снабжали едой из Германии своих вояк с помощью парашютных посылок или просто сбрасывали посылки из самолетов. 
  Однажды в руку Клавдии, попало 17 мелких осколков, рука покраснела и опухла. Фриц притащил морковь и объяснил, что надо сделать ее мелко-мелко и прикладывать к руке. Терки у нас, естественно, не было, и я зубами мельчила. Через сутки все осколки поднялись на поверхность, и мы легко их сняли, смазывая  отверстия йодом, тоже принесенным Фрицем. Он был - фашистом, но оказался с человеческим сердцем. Зато два брата Золотаревых, которые выросли у моей матери на глазах, дети ее подруги, работали у немцев полицаями, не раз врывались в окоп и отнимали последнее из еды.  Однажды мама сварила похлебку и стала их умолять, что, мол, детей нечем кормить, так один из них дал сапогом ей в лицо и отобрал котелок.  
   Как сейчас помню, под Новый год стояла настораживающая тишина, которую разбавляли автоматные очереди. Немцам тишина не нравилась, трусы, они строчили из пулеметов и пускали осветительные ракеты. Морозы были лютые до -40 градусов. Бесконечные метели. В последний раз в 42-м году я отметила палочку на доске и крупными цифрами написала «1943», и у меня возникло дерзкое желание побежать к пруду, где еще росли ели, и притащить хотя бы веточку, чтобы забить запах гари. Пруд был от нас метрах в 500-х. В мирное время я пробегала их за считанные минуты, а теперь эта дорога могла стоить жизни, и страх остановил меня. Я уговорила маму зажечь военную «лампу». Гильза от снаряда, сдавленная сверху и заполненная лигроином (танковым топливом), с фитилем из шинели освещала наше скудное жилище. Зажигали мы ее нечасто, стараясь экономить топливо. Свет в тот вечер и розданные мамой сухари, специально припрятанные к этому дню, отварные последние кусочки тыквы, сразу же  поднял настроение. Вот и все угощение в канун Нового сорок третьего года. Но тогда мы не могли себе предположить, что нас ждет впереди: ужасные бои, гибель сестры-  24-летней красавицы, жены брата, - смерть каждого третьего жителя Ельшанки.
  Смерть Клавдии была ужасной. Как-то к нам в окоп прибежала ее подруга и попросила помощи, у нее умирал сынок. Клавдия выскочила, и буквально через несколько минут началась сильнейшая бомбёжка, она заскочила в ближайший блиндаж, где сидели русские военнопленные – бомба угодила чуть поодаль.
  Погибли все. Клаву, я с невесткой, притащила к своему окопу. Так она пролежала - два месяца. Бои за нашу высоту продолжались долгое время, мы ее похоронили уже после освобождения.
Позже мы узнали, что если бы немцы не сдались, то нашу высоту, сравняли с лицом земли, не считаясь с мирным населением. Около 200 дней и ночей мы жили в аду. Этот ужас, конечно, нельзя назвать жизнью, но мы выжили.
  Не забуду, как все оставшиеся оборванные жители, как выходцы с того света, вылезли из своих окопов полюбоваться колонной захваченных немцев, которых вели через нашу высоту. Они были закутанные в одеяла,  в какие-то тряпки, кто, во что был горазд, только на немногих оставались пилотки. Многие с грязными забинтованными ногами. Они шли с опущенными головами и говорили: " Рус-зима!", "Гитлер-капут!" Вид у них был, конечно, несчастный, да ещё по сравнению с нашими солдатами, которые гнали их, одетые в телогрейки, в ватные брюках, шинелях из толстого серого сукна, в шапках ушанках, привыкшие к русским зимам. Блицкриг!
      А у нас у местных не было сил, даже плюнуть им вслед. Дошел до нас слух, что немецкий главнокомандующий Паулюс сдался. Его огромное войско фактически в 300 тыс. солдат, состоящее из 30 дивизий, в том числе и румынских, было уничтожено окончально. Я вместе с подругой из последних сил побежали в город к Центральному универмагу, из подвала, которого его выводили. Развалины города, впечатление ужасное. Я не узнавала его улиц. Их просто не было, а от домов остались одни развалины. Трупов было много, порой не шагнешь, не наступив. Паулюса выводили под дулом автоматов. Зрелище было не из победоносных. Война для Сталинграда закончилась, план "Кольцо" был сработан, немцы были окружены и повержены, но она для нас еще продолжалась долгих два года. После победы в Сталинградской битве  появился карикатурный плакат, изображавший А. Гитлера в виде девице, потерявшей "колечко", что было прямым намеком на поражение в сталинградском кольце окружения. Рядом с плакатом были написаны слова из русской народной песни "потеряла я колечко". С потерей немцами кольца наша армия стала только наступать и освобождать от оккупантов захваченные ими территории. Наш город стал точкой отсчета победы нашей великой Родины и великого подвига советского народа.
    А потом начался изнурительный труд по расчистке нашего города от трупов, искореженного металла, восстановление железной дороги, таскание тяжелых