Город выстуженной любви, или Клейменные жизнью. С.Баюн, Вл.Потапов

отшельничество – это не капризы судьбы, а добровольный выбор, наказание, которое я наложила на себя за смерть сына.
Вот такие пироги, хороший Вы человек. Думала, больше не буду писать Вам. Но захотелось объяснить, что жалеть меня не надо. Не достойна я Вашей жалости.
Все равно спасибо Вам за Ваше сердце доброе».

                            .    .    .

  Потом, когда он уже долечивался в московском госпитале, многое представилось ему в другом свете.
  И то, что прошел Афган без единой царапины, а здесь, в Союзе, от своих «получил»…
  И то, что семья погибла, когда он за квартал от них в оцеплении стоял…
  И то, что крюк с петлей не выдержал…

  Не успел бы он тогда к семье. Поздно их тогда перебросили. На сутки позже. Бурлило уже все вокруг. Это еще удивительно, что ребята  успели  потом семью тестя эвакуировать.
  И не от «своих» он в Сумгаите заточкой получил.  Отребье это были. «Духи», только советские…
  И скобы вырвалась - тоже правильно! Сколько ж можно смерть искать?!
  В армию «назло» пошел!  Для чего, кому «назло»?.. Иринке, что ли? Так она б и не узнала ничего, если что… Крест она на тебе  тогда поставила. Большу - ущий такой крест! Тоже мне…  «назло»… От отчаянья. От того, что любовь безответная…  Вот это больше на правду похоже.
  И все, дурак, смерть искал! Даже Афган ничему тебя, балбеса, не научил! Ребят берег, а сам, как офицерик в подпитии: «хрен с ней, давай психическую»… Урод. И в Сумгаите - тоже… Кто тебя заставил ночью к  своим бежать? Ни «броник» не одел, ни  ребят не предупредил… Вот и получил свое. Дырку в легких да дембель досрочный. И к семье напрасно торопился, поздно уже было… Не помог б ты уже ничем. Э-эх… Все тебе мимо смерти. Значит, надо для чего-то…

  -Сань, чего ждем? Берись! Далеко еще до вечера,- хозяин дачи  смиренно, как монашек, ждал, пока Сашка надумается.
  Тот очнулся, торопливо запихнул в пачку так и не прикуренную сигарету, натянул рукавицы.
  -Извини, Серега, задумался… Берем?..
  Подхватили носилки с раствором, зашагали в дальний конец участка, где заливали фундамент под теплицу. 
  Дядя Паша ровнял в канаве щебенку. Оглянулся на них. Потное, в серых полосках пыли лицо улыбалось.
  -Чего светишься?- Ребята вывалили носилки в опалубку. Сашка чуть было не выпустил ручку: левая кисть по - прежнему работала плохо. Не слушалась, немела, тяжести долго не держала. Правильно тогда, в госпитале, врач советовал: «Разрабатывай через «не могу»… Потом поздно будет…»
  А ему тогда не до руки было. Думу он тогда думал. И на все наплевать было. Вот и мучайся сейчас…
  -Пятак нашел! 86 года! 1886 года!- дядя Паша гордо показал монету.
  -Ну-ка, ну-ка, дай посмотреть!..
  -Подравниваю здесь, а он - на тебе!- сковырнулся! А то одни банки попадались да лифчики! Лифчики-то здесь откуда? Штук пять уже накопал! Серега, колись, что здесь хозяева старые творили?!
  -Да откуда я знаю?- Сережка с интересом рассматривал тусклый затертый пятак. – Сестры жили… Бобылихи… Может, на бюстгальтерной фабрике работали…
  -Ага. Одна. А вторая - на консервной!- дядя Паша с удовольствием уселся перекуривать. Сашка плюхнулся рядом, тоже закурил. И осторожно сжимал - разжимал в рукавице пальцы, пока не закололо в подушечках.
  -У них и третья сестра была. Антикваром работала,- задумчиво произнес Сережка, вернул монету дяде Паше.
  -Чего ты мне ее суешь? Возьми себе на память! Авось, счастье принесет. Вот урожай попрет!
  -Мужики, кончай трепаться! Раствор засохнет!- крикнул им от мульды четвертый работяга Димка.
  Сережка отмахнулся.
  -Я тебе серьезно говорю, дядь Паш. Ты осторожно копай. Черепки встретятся - рядом пошуруй, может, клад…
  Тот серьезно кивал в ответ. Окурок прилип в уголке рта. Газетный колпак повернут по - наполеоновски.  И глаза… внимательные такие!
  Сашка заулыбался, улегся спиной на теплую землю и закрыл глаза. Хорошо ему было с этими ребятами. Будто душой отмякал.
  А познакомились они совершенно случайно.

  После ранения он больше года мотался по госпиталям. Затем еще два года жил у Гамлета Суреновича, под Ереваном. Тот сам его упросил. Приехал перед выпиской в госпиталь.  Сидел  у него на койке, прижав к животу громадную авоську с фруктами, и жалобно бубнил под нос:
    -Саша, приедь, я тебя прошу! Жена плачет!.. Сестры плачут!.. Приедь, дарагой, а?.. Сколько хочешь- столько поживешь… Плачут все!.. Саша, Саша… Я один с ними!..
  Только потом Сашка понял: спасали его Аринкины родственники. Им, живущим всегда  одной большой общиной, было неведомо, что в такой беде иногда и одиночество спасает.
  Они приняли его всей душой и с открытым сердцем. А он маялся. Помогал тестю, чем мог, и по хозяйству, и в семейной  пекарне. И все время встречался с жалостливыми, брошенными на него исподтишка взглядами.
  А тесть, понимая его, сердился:
  -Саша, нельзя так! В могилу хочешь, да? Карина с Аревик никогда тебе этого не простят! Жить надо! Смеяться надо, да?! Жениться тебе надо! Не вернешь девочек,- тесть утирал мгновенно выступившие слезы. –Три года прошло… Жениться тебе надо. Армянку не хочешь - русскую найдем… Саша, истлеешь скоро…
  Убежал он от этой жалости. В Челябинск смотался, к бабушке по отцовской линии. Забрал Эльзу и смотался.  Да так и остался у нее на оставшиеся годы.

                                  .    .    .

  Трудно было первое время. Ни работы, ни денег. Была, конечно, пенсия. И его, и бабулина. Но где-то там, в «закромах родины»… Приносили ее с превеликой задержкой. А когда приносили - ничего  нельзя было купить: талонная магазинная пустота…
  Кем он только не работал тогда: и дворником, и сторожем, и грузчиком, и на стройке подсобником. Ну, со стройки - то его быстро поперли… Прораб заметил, что он работает только одной рукой. Кому, к лешему, такой работяга нужен?..  Тоже самое и в собачьем  питомнике при таможне: тренировка по задержанию, а он дубинку на пса  поднять не может… Слава Богу, ребята понимающие попались: еще года два после его увольнения снабжали Эльзу кормежкой. Сами вывозили, сами привозили. Клянчили у него собаку в питомник, потом отстали. Понимающие ребята.
  А однажды по объявлению пришел  в магазин фототоваров. «Надомная работа. Изготовление рамок». Там и встретился с дядей Пашей, заместителем директора. И Сережка с Димкой там же работали. Первый - директором, а Димка - водителем.


  -Ну, вас к едреней фене! Засохнет же раствор! Потом поржать не можете? Один замес остался!- Димка был явно не в духе. Ему было скучно и завидно в отдалении от хохочущих  ребят. – Дядь Паша, пенек ты старый, кончай травить! Мужики, ну, давайте, закончим!
  Ребята досмеялись, побросали в канаву окурки и ухватились за носилки.

  Закат был тихим, малиновым.
  Садовая округа негромко шумела в этот летний субботний день.
  Ребята - чистые, уставшие, умиротворенные - сидели за столиком под яблоней и ужинали.  Остывающая банька до сих пор курилась березовыми дровишками. И мангал дымился. И костерок  рядом с ним – для души- тоже…  Без костра ребята не могли.  Что это… будто уха без соли…
  - Сань, ну чего ты?.. Давай, завтра поедешь,- упрашивал его дядя Паша.  – Что ты, после бани… на ночь глядя… Хорошо ж сидим, душевно…
  -Хорошо,- согласился Сашка. Поднял стакан с водкой. – Ребята, я за вас выпить хочу. Повезло мне, что с вами встретился.- Хотел встать, но не решился: не любили эти ребята ни торжественности, ни показухи. – За вас.
  -Мы те что, именинники, что ли, чтоб пить за нас?- выпив, все-таки спросил Димка. –За встречу уж тогда…  Иль за теплицу. Чтоб стояла вечно и прямо! Не пизанилась…
  -Пусть будет «за встречу»… А ехать мне надо, ребята. Край надо!.. Электричка через полчаса.
  -Ехай, ехай,- махнул рукой дядя Паша. – Последний раз, что ль, сидим?.. Эльку - то покормили? Тогда собирайтесь…

  Никого не было на пустынном  перроне. Народ в эти дни тянулся в обратную сторону  - за город.
  Эльза устало развалилась на нагретом бетоне и мгновенно заснула. Сашка закурил, расправил на коленке смятое в кармане письмо. Долго щурился, разбирая буквы в уходящем солнце.
  В отшельницы подалась… Передоз у сына. Господи, ну что так повторяется все у людей? Ему-то чего не хватало?!  Не  Афган же у него был!  В России, у мамки под боком жил!.. Сучонок… И сам не жил, и другим  все исковеркал. Я ж вижу- не живет она… Доживает. А он… С жиру бесился, что ли?.. Ребята мои обкуривались, так это… Другое же это! Под смертью ходили! Как их винить?! А этот…
  Сука Горбачев! Афган «закрыл», а страну похерил! Вольница…  Вся мразь из людей повылазила, будто этого и ждала. А человеческого будто и не было… Иль немодным стало, человеческое это…
  Проститутки, ворье, наркоши… «Голубые» в чести…
  Ох, и сука же Горбачев! И трус! Не меньше, чем этот, Янаев… И трепло… А как мы тогда ему радовались, мудаки: вот он, свет в окошке!  А этот «ведущий» просто в штаны наложил, блуждал с фонариком, всего боясь…
 
  -Эльза, просыпайся! Электричка идет. 

  В пустом вагоне пахло полем и пылью. Все окна были приоткрыты. Он прислонился головой к стеклу, закрыл глаза.

  Признаться ей надо. Тоже как-то… по - сволочному выходит… Дальше еще хуже будет… Дальше ты вообще заврешься! Или проговоришься ненароком… Ей и так не сладко, а тут еще твое вранье… Признаться надо… Иль не писать… Не писать…
  А память выкручивало мозг на изнанку. И  он уже сидел в кресле. А на коленях у него была ЕГО Иринка.  В школьной коричневой  форме. И он ее целовал, свою Иринку. А тетя Роза  была в командировке. И у них впереди было четыре дня счастья.




      Г Л А В А  5

    «Здравствуй, Ирина.
    Прости меня за ложь.
    Это я нашел случайно твой паспорт. И писал тебе тоже я.  Подумал, что       
    мне ты ответить не захочешь. А так хотелось знать, как ты живешь!    Прости, если сможешь.
    Александр Дымов»



                                      .    .    .




  Ему очень нравились эти последние вечера вдвоем с бабой Леной.
  Той шел уже восемьдесят девятый год. И все болячки, казалось, старались к ней прицепиться. Она почти постоянно лежала.
  Приваловская Галка, по-соседски присматривающая за ней до его приезда, говорила ему:
  -Сань, а ведь она из-за тебя слегла. Дождалась, наконец, и слегла… А так-то она старуха  бодрая была, везде сама… Четыре инфаркта перенесла, а по магазинам сама бегала! Ее еще и старшей по подъезду выбирали. «Сяду, говорит, значит, лягу. Лягу - значит, умру» Шустрая старуха была. Сильно уж тебя с семьей ждала…»
  Он это понял, когда приехал в Челябинск. Бабуля весь вечер плакала счастливыми слезами. Сидела рядышком, ухватив его ладошками за локоть, и все ей казалось, что чего-то не хватает на столе: то сметанки к борщу, то солений к водочке, то еще чего-нибудь. Вскакивала, суетилась.
  -Бабуль, да посиди ты! Расскажи, как жила,- одергивал он ее.
  -А хорошо, Сашенька, хорошо… Ты кури, не стесняйся, у меня здесь все курят…
  -А кто у тебя курит? Жениха, поди,  завела?-  улыбался он, доставая сигареты; закуривал.
  -Да подь ты!- махала она ручонкой. – Все тебе шутить! Сашка, вон, сосед приходит, починить чего- нибудь… Иль отсидется, когда Галка гоняет… Сядет вот так вот здесь, к окошку,-  она показала, как сосед садится. – нальет и меня зовет, охальник: «Баб Лен, составь компанию! Один пить не могу!» Не может он один!.. Вот глаза