скрюченного дряхлого тела. Первыми ожили старушечьи глаза – они вспыхнули внезапным лукавством, а следом пришли в движение сухие руки, рефлекторно пытавшиеся поймать язычок, словно луговую бабочку. Ещё через пару мгновений старуха вскочила с кресла и пустилась в пляс – то была дикая ведьмина пляска, в средние века нередко оканчивавшаяся корчами на костре. Я никак не ожидал подобного развития моей мистерии и впервые за вечер ощутил острый страх. Завершив танец, Елена вернулась в кресло хрупкой тринадцатилетней девочкой в меховом полушубке, рукавицах и в ознобе, распалявшем в мозгу её причудливые видения. Она испуганно озиралась, дичок-найдёныш, не понимающий, что происходит вокруг, и Месмер распорядился отправить её на родину, в студёную русскую зиму. Подытожив галантным поклоном сеанс, он удалился под оглушительные овации растроганной публики.
Язычок высвободился, наконец, из-под власти гипнотизёра и в тоскливом порыве прильнул к моей щеке; было видно, как он соскучился, истомился, как не хватало ему всё это время нежного контакта со мной. В сопровождении щедрых аплодисментов, на сей раз адресованных нам, он бросился лобызать меня и вскоре оросил всё моё тело. Не довольствуясь этим, через пупок проник внутрь и теплой волною прошёлся по органам. Вином далёкой соловьиной песни влился в кровеносные сосуды.
Так Дух Меркурий, вызываемый алхимиками, вселяется в душу адепта, наполняя её одновременно новым знанием и дерзким безоглядным авантюризмом.
В миг окончательного нашего единения нас настигла полночь. С первыми же её ударами одна из стен залы оказалась рассечена сквозной трещиной, и оттуда, словно из расщелины в скале, явился грозный Архангел, в величии своём несоразмерный всему, что творилось вокруг. Гнев не омрачал, но скорее, лучась, окрылял беспощадно-прекрасное лицо горнего чина. У меня вырвался крик нежданного смятения, а язычок взметнулся в испуге к самому моему сердцу.
– Я пришёл, дабы прекратить учинённое здесь беззаконие, – воскликнул Архангел, и его глаза со всей неотвратимостью небесного возмездия остановились и сосредоточились на мне. – Бедная душа, ставшая недавно жертвой твоего хищного взгляда, нечестивец, терпит незаслуженные муки и, безязыцая, взывает о помощи! Как смел ты похитить её язык, наказав ни в чём не повинную женщину неспособностью даже словом привета обменяться с людьми? Как смел возомнить себя судиёй, позабыв о Предвечном Вершителе и его правосудии?
Свет праведного гнева прорезал мою плоть под ребрами и хлынул, наполняя, точно вода – подвал, нутро. Я онемел, а по толпе пронёсся ропот. Всеобщая забава оказалась вдруг, подобно отрезанному языку Филомены, явной и неопровержимой уликой моего преступления.
– Какая страшная кара – лишить женщину её главного оружия – языка! – заметил кто-то.
– Великолепная месть за несчастного майора Ковалёва! Самый настоящий реванш! – констатировал запощённый до смерти и излучавший тусклое зелёное свечение Николай Гоголь или актёр, умело загримированный под классика.
Архангел суровым взглядом приказал всем погрузиться в смиренное молчание, после чего вновь грянула поистине нечеловеческая музыка. То было немыслимое, фантастическое крещендо! Выносить его не хватало никаких душевных и телесных сил – от перенапряжения в ушах орехи лопались. Язычок перепуганной птахой вырвался из моих недр, оставив лишь жгучую непреходящую боль. Архангел тут же подхватил его и с брезгливостью покинул мою смрадную обитель. Гостей тоже как ветром сдуло: они предпочли не удалиться, вежливо откланявшись, но исчезнуть, точно безродные духи, не приобщённые к высокой культуре. Только какой-то старик-маразматик в капитанском мундире процедил «м-да… вот ведь оказия!» и вполне себе по-человечески зашаркал восвояси.
Поверженный, я пролежал без чувств на полу залы до самого утра.
В лучах насмешливого солнца вчерашняя мистерия представилась мне глупой постыдной буффонадой с пошлым трюкачеством и неуместным вторжением сил небесных. Зияющая в стене трещина, в которую легко можно было просунуть руку, а то и голову, придавала моему жилищу обречённый вид. Допотопная люстра свисала с потолка блеклой гроздью дохлых аквариумных рыбок. Пол был затоптан множеством больших и малых стоп, что принесли сюда грязь самых разных дорог, интриг и эпох. Я поднялся. Кое-как отряхнулся и потащился вниз, к соседке, уже не раз за умеренную плату помогавшей мне прибраться в квартире.
Март 1995, сентябрь 1999
