Наконец-то умер! Скоро маму увижу. Это случилось в четверг, как раз после завтрака. И, как всегда, сразу пришла повестка на Страшный суд. Уже седьмая, если я ничего не путаю. Подозреваю, что адвоката мне опять не назначат.
Не понимаю, почему он Страшный? Милая барышня на стойке быстро находит моё имя в списке дел.
- Зал сто тридцать четыре, - и улыбается мне, - Проходите, пожалуйста.
Зал маленький, уютный, обшит деревом. С потолка льётся мягкий свет. Судейский стол, как положено, на подиуме. На тебя должны смотреть сверху вниз, и не иначе.
Против меня трое. Первая – Судья, Её честь и никак иначе. Похожа на черепашку из какой-то детской сказки. Я б даже её Тортиллой назвал. Или божьим одуванчиком. Читает моё дело. Хотел бы я его и сам почитать.
Около дверей два пристава, очень смешные. Один маленький пухлый, всё время причмокивает и косится на второго, который, наоборот, долговязый, похож на оглоблю. В страшно выпуклых очках. Наверное, ни черта не видит. Когда заходил в зал, стукнулся об косяк двери. Теперь стоит, держит у носа платок.
Ещё один судейский зашёл. Я его раньше не видел. Точнее, её. Волосы на голове в пучок сложены и шляпкой придавлены. Мило как! Принесла чашечку кофе. Надеюсь, за окончание седьмого срока. Или - как они правильно называют?- круга. Улыбка моя – ни к чему. Ну, так я вижу, у неё на лице написано. Ладно, посмотрим, что будет дальше...
Кто-то в зал зашёл. Мама... Она всегда приходит. Села тихонько в углу, улыбнулась. Стрельнул ей глазами – а где папа-то? Мама пожала плечами – не знаю. Я пальцами показываю – как сбежал, так больше и не виделись? Качает головой. Ну что у неё за жизнь! Как только мной забеременеет, так муж сбегает. Все семь сбежали. Один, правда, потом вернулся. Но через три дня утонул в ванной. Не повезло! Нет, не маме, ему. Я ей ещё раз моргнул, мол, держись, мамуля, всё будет хорошо! Она соглашается.
- Подсудимый!
Я чуть не прыснул. Такой писклявый голосок! Мне казалось, что у черепах голос, как у прокуренного боцмана.
- Да, Ваша честь!
- Встаньте, когда я к вам обращаюсь. Так принято.
- Ваша честь, но у меня нет одной ноги...
- Правда?
- Нет, Ваша честь, я пошутил... – не понял, удалась остро́та, или нет.
Тортилла сдвигает очки на кончик носа и сурово смотрит сначала на меня, потом, почему-то, на приставов. Оглобля как будто весь влез за свои толстые линзы и оттуда глазами моргает. Смешно. Пухляк от испуга даже чмокать перестал.
- Вы мне всё дело принесли? Сходите, проверьте, - оба кинулись исполнять приказ. Тортилла повернулась ко мне.
- Хорошо, я сейчас посмотрю. Хотите что-нибудь заявить перед началом процесса?
Я хочу, но не знаю, что заявлять. Я каждый раз хочу что-нибудь заявить, но боюсь. Один раз я что-то заявил... По-моему, это был четвёртый круг... Я не помню, что заявил, но мама после этого родилась в Испании, в деревне. Название ещё такое красивое... Лос-Анхелес, точно! Я, понятное дело, тоже там родился, только чуть позже. И все вокруг почему-то пугали друг друга какой-то торквемадой. Старшим у нас в деревне был поп, такой толстый, с лысиной на темечке. Он всё к маме ходил, чуть ли не каждый день. Мама ему супу нальёт, он почавкает и начинает её за попу трогать. Она злится. А когда он уходил, она, почему-то, его гнидой называла. Не знаю, гниды они ведь маленькие такие. У нас в деревне их полно было. А поп здоровый, не похож на гниду. Больше на хряка, но только в рясе. Мама как-то не выдержала, и как даст ему оплеуху! А вечером пришли другие попы, и мама ушла с ними. Попы сказали, что ей надо в чём-то признаться. Не знаю, в чём ей надо было признаться, но через три дня её сожгли на костре. А потом и меня.
Опять что-то в дверь сильно стукнуло, и вошёл пристав-оглобля. Только теперь платок около лба держит. Странный он какой-то... Пухлого пока не вижу.
Ну, на суде после Испании меня снова спросили, хочу я что-то заявить, или нет? А я говорю, сколько мне ещё тут кондыбаться? Уже на пятый суд вызвали, и всё одно и то же. Судья такой нудный был, помню. А что вы, мол, хотите? У вас ещё не вся карма определена. Мы с мамой тогда хихикнули – о, даёт! И мама через весь зал его спрашивает:
- Господин судья! А вы не могли бы к моей... Как вы сказали, карме? ...мужа определить? Хоть одного, который бы не сбежал.
Судья даже не посмотрел на неё. Хорошо, промямлил, добавлю. Какие ещё пожелания будут? Она говорит:
- Ну... Если он ещё и смышлёный будет, буду вам очень признательна.
Умеет же моя мамуля всё чётко сформулировать! Я её обожаю за это. А судья какой-то глупый попался. Долго что-то писал, потом протянул маме листок.
- Вот, - говорит, - предписание. Вам нужно будет прибыть во Францию, в такой-то год, к герцогу такому-то, будете у него портнихой. Там внизу есть также указание на вашего мужа.
- Смышлёного?
Мама, когда улыбается, у неё ямочка на щеке появляется. Моя любимая. Судья что-то буркнул и исчез. Как все мамины мужья.
Мама у герцога жила зажиточно. Она портниха была очень хорошая, и герцог её любил. Платил ей хорошо, и всё боялся, чтобы она куда-нибудь от него не сбежала. Даже выдал её за одного из своих сыновей. Мама рассказывала, что сначала подумала, что ей повезло и у нас, наконец-то будет настоящая семья. Ну, как у всех. Я даже помню, как папа вернулся. Не совсем, чтобы сам вернулся. Его слуги герцога принесли пьяного вдрызг и всего в свином навозе. Мама сказала, что он очень, наверное, устал. Мы так рады были, что не стали его будить. Ведь он был единственный, кто к маме вернулся. Пусть, мол, проспится, сказала мама, потом мы его отмоем и накормим. Правда, ночью, почему-то, пришла в мою комнату. Я притворился, что сплю, чтобы она не расстроилась. А мама тихонько легла с краю и вздохнула: «Ну надо же, ещё и обоссался, подлец!» Про кого она сказала, я так и не понял, но на всякий случай пощупал под собой. Всё было сухо.
А ещё через день, пока папа не проснулся, мы тихонько вышли из дома. Мама пошла к герцогу шить камзол, а я в кузницу, что около церкви. Надо было помочь кузнецу. Мама перед уходом налила большую ванну водой и, подмигнув мне, сказала:
- Вдруг сегодня папа проснётся и захочет помыться!
Моя мама всё знает, что произойдёт. И папа проснулся. Соседи радостно рассказывали, что он заходил к ним, сразу, как проснулся. Наверное, пожелать доброго утра. А иначе, зачем бы папа к ним пошёл? Наши соседи очень добрые люди были. Вот и в то утро, они говорят, что были рады видеть папу. А после того, как он закончил их бить, отдали ему весь самогон. Что такое самогон, я не знаю. Но папа, говорят, пил его очень быстро и тут же опять мочился в штаны. Так, наверное, бывает, если три дня спать. А потом он пошёл мыться. Опять, конечно, не сам, его соседи привели и положили в ванну. А когда через час они принесли ему горячей воды, то, рассказывают, что над ванной уже летали ангелы. Я тогда ещё ангелов не видел, но помню, как дедушка мой, герцог, зашёл к нам, обнял маму и сказал: «Ну, слава Богу, утоп сынок! Отмучилась ты наконец-то. Какая у тебя красивая ямочка на щеке!»
Пухляк вернулся. Под мышкой что-то принёс. Не иначе, второй том про меня написали. Тортилла ему кивнула и стала читать. Мы молчим. Кофе у меня кончился, но та, в шляпке, даже не смотрит в мою сторону.
Опять кто-то в зал зашёл. Вот дела! Первый раз такое.
Обычно мы с мамой вдвоём. Нет, вру. Какого-то из моих папаш вносили в зал. Но тогда другие приставы были. И судья другой. Тогда два негра здоровенных были, амбалы, не чета этим. У каждого кулак больше моей головы. Они папашу моего внесли, судья спросил маму, узнаёт ли она его. Мама сказала, что да. Судья хмыкнул, мол, его и другие десять женщин опознали. Мама даже прослезилась и попросила, чтобы только его не били. Нет, мне кажется, на свете человека добрее и отходчивее моей мамы. И не будет. А судья говорит ей:
- Вы не волнуйтесь. Никто его бить не будет. У них, - кивнул на амбалов, - другая специализация.
И они втроём как начали гоготать. Тщедушный папаша тут в обмороке и повис на руках у негров. Ну они его и вынесли. Помню только, что его ножки очень смешно дрыгались.
Тот, который в зал зашёл – я его раньше никогда не видел. Одет богато. Цилиндр на голове, плащ, трость. Похож на зажиточного. О чём-то с Тортиллой шепчется. Та, нет-нет, да и покосится то на меня, то на мамочку. Я к маме поворачиваюсь, а она мне знаками показывает, ты, мол, этого, в цилиндре не узнаёшь? Я головой потряс. А она мне, ну посмотри. Я смотрю, и точно! Он меня у пиратов выкупил. Это как раз и было в этой жизни. То есть, в прошлой, в последней.
Нас тогда испанцы на абордаж брали, и мне их крюк в ногу вошёл. Вырвал выше колена всё мясо, пробил кость и пригвоздил меня к борту.
Тортилла опять на мамочку смотрит. Только теперь вроде как с сочувствием...
Я очнулся уже без ноги. Потом сказали, мне её наш доктор пилой отпилил. Я так понял, что испанцев отбили, и порадовался. А за дверью, слышу, команда решает, что со мной делать. И, вроде, как одни склоняются к мысли, что проще меня за борт кинуть, потому что толку от меня теперь не будет. А другие говорят, что скоро в Порт-Брикс зайдём, там меня можно продать.
И продали. Вот этому, в цилиндре. Зачем он меня выкупил, не знаю, потому что я всё равно от гангрены через две недели умер. Даже маме не успел письмо написать...
Тортилла вся красная стала, что-то яростно нашёптывает зажиточному. "Я не могу такое решение принять," - до меня её шёпот долетает. Тот стоит спокойный, слушает молча.
- У меня есть на это полномочия, - зажиточный вдруг громко говорит и к нам поворачивается.
- Хорошо, но я сама! – Тортилла вдруг его в сторону рукой отстраняет и маме моей говорит, - Встаньте!
Мамочка встала. Смотрит на неё, не дыша.
- У вас есть выбор, который вам предоставляет Страшный суд, - Тортилла для торжественности даже очки с носа сняла.
Я чуть опять не прыснул, чего ж тут страшного?
- Вы, - продолжает она, - уже семь кругов прошли.
- Да, - тихо соглашается мамочка.
- Не перебивайте меня! Свою задачу вы так решить и не смогли. Вы не смогли найти достойного отца для своего сына, хотя и старались. Я имела бы полное право забрать вас обоих после седьмого круга, но этот джентльмен... – Тортилла кивнула головой, - по непонятным для меня причинам очень добр к вам. Он настоял дать вам шанс в надежде, что в восьмом круге вас будет ждать успех. Если же нет, то даже не рассчитывайте, что мы позволим вам пройти последний, девятый, круг. Тогда вами будет заниматься уже другое ведомство. К сожалению.
- Ваша честь...
- Я сказала, не перебивайте! Успехом мы будем считать только факт того, что вы с мужем доживёте до старости в любви и согласии, и ваш сын, или ваши дети похоронят вас в одной могиле. Вам понятно условие?
- Да, Ваша честь.
Я знаю, что надо изо всех сил постараться попасть в девятый круг. Так мама однажды сказала. Если в него попасть, то потом будет счастье. А если тебя заберут раньше – тут уж пиши пропало. Это тоже она сказала и заплакала. Почему заплакала, я не понял. Как будто до этого у нас не «пиши пропало» жизнь каждый раз складывалась...
- Но учитывая ваши искренние старания обзавестись семьёй в прошлых кругах... – Тортилла вздохнула и посмотрела на зажиточного, - этот джентльмен похлопочет перед инстанциями, чтобы у вас всё получилось. Повторяю ещё раз - ваш сын, или ваши дети должны сами похоронить
