Копье судьбы

Новая могила - новый след от шага смерти. Идет костлявая навстречу всему роду - наследила гробничками. Умер младенец третьей весны не свидев. Лежит с остальными рядом в дальнем гроте. Охрой рдяной обсыпан - оживи. Когти медвежьи в руках - поиграй. Нож на боку кременный - стань, потрудись роду. Не встанет... Не вставал до него никто, кому смерть глаза смежила. В мире сырых пещер скоблить ножом холодные стены будет да играть наощупь медвежьими когтяями, покуда заново не родится - рдяный, будто в охре. Да, не в этом роду уже, кажется...

Умер младенец. Вырос - стал бы охотник, зверя промышлял бы, род бы кормил. Вырос - стал бы мастером, камень бы тесал, травы бы плел, род бы богатил. Иль знахарем стал бы, иль сказки складывал... Все одно: род силен жизнью каждого родича.

Умер младенец. А до него, за луну полную - еще людей дюжина. Охотники да знахари, мастера да матери. Горстка от рода осталась. Еще сколько умрте - и не подняться роду, захиреет.

Косит людей голод. Выедает изнутри мясо, выпивает силы. Мается человек, а потом, глядь - не проснулся.

- Сгинь, сгинь, сгинь - стучит едва слышно шаман волчьей резной о глиняный набат.

Голод смеется. Вертится округ старика, под руки толкает, морок на глаза наводит. Миг еще - и набросится шаман глодать резную свою кость-колотушку.

- Выручи, выручи, выручи - молит колдун огонь. Тот трещит лениво да сыто - до людей ли ему? А замахнись - враз за пальцы укусит.

Молит шаман огонь. Этот хоть теплом милует, от другого бога помощи нету. Пляшут тени людских пальцев по стенам да сводам пещеры. То грифонами костлявыми крылья расправят, то оленем ногастым поскачут, то головою зайца сложатся. На стене старый бог нарисован. Клыкастый да шерстлявый, о четырех лапах да долгом носе. Много людей назад, в пору достатка, рисовали его прадеды , да за милость благодарили. Примет бог плоть, одарит ею охотников,да уйдет к себе в поля до новой нужды. Давно уже не приходил... А без него и другое зверье разбежалось.

Устал шаман, уронил руки. Сел возле огня. Взглядом соловым костровище обвел. Да почудилось ему - камень один из костра исчез.

- Вот, оголодал! - удивился шаман. Никого нынче голодухой не удивишь, а и отцы да деды того не сказывали, чтобы огонь камень съел.

Поворошил шаман пепел остывшего краю - под серой пылью солнце блеснуло.Удивился человек - о нужде забыл. Пепел разгреб - золотой камень вынул. Потер его оселком - точится. Потер о шкуру - режется. Поточил, потер, примотал к древку - копье стало. Люди у костра столпились, на подарок огня, на чудо смотрят - гадают: к чему такая помощь? А шаман глядит округ уж не ветхим вороном. Лютым соколом замахнулся копье опробовать - старый бог-мамонт на стене глазам подвернулся. Взвыло в полете копье - скололо рисунку бок. Поразило, кого за бога считали.

Вскричали люди - кто в испуге, кто от дива, кто злости. Не успел в гроте гомон утихнуть - дозорный с дыхала пещеры примчался. Отдышался страж в три  вдоха, воду снежную с меховой шапки сбросил, да жизнь роду подарил: весть донес, что мамонт в овраг рядом упал, ребра себе сломал - будет людям пища. Сказал то, да удивился - отчего так тихо стало? А люди не на стража - на копье огненное глядят. Чуют - кончился старый мир, по новому жить теперь. Станут теперь огонь о подарках просить, копья из них ладить, да зверя бить. А первое копье - наособицу. Ему ложных богов убивать под силу.

---

Хапи - щедрый. Каждую весну будто одеялом зеленым накрывает всю землю, а отступив - оставляет людям сдобренную илом землю.

Хапи - жадный. Волны речные старый плот укусить норовят, отщипнуть чужое тянутся.

Хапи - добрый. В заводях его цветут нежные лотосы, квохчут смешные лягушки, сипят шустрые змеи. В тростниках - крыльями полощут ибисы, важно шагают аисты.

Хапи - предатель. Вертит вода плот, в плен берет река рулевого. Врагу выдать желает, а тот - все ближе.

Скорчился на плоту обиженный сын. Умертвили враги его отца, обрекли на скитания мать, а ему горькое детство оставили. Нахлебался он того детства полной ложкой - до рвоты, до одури. Возмужал, пришел к родне просить свое, что отцу принадлежало, а родня ему порог показала, за своего не признала. Им отца его убийца оказался угоднее. Угоднее, да удобнее. Все для них сделает, когда разбоем его попрекнут. Всячески угодит, чтоб богатства краденного не потерять. А этот пришел - прямой да тверды - не согнуть, не сторговаться. Не нужны такие прямые.

Ушел гордый. Все богатство - копье старое, что перелил из медного с ядовитой рудой смешав. Не польстились враги да родичи на темную бронзу.

Вертит река плот, хочет сбросить несчастного. А ворог подлый в речную свинью обратился - догоняет. Пасть - пещерой, ноги - пальмами, клыки - скалами. Убил отца, мнит управить и сына.

Квохчут лягушки, плещет вода. Львы на берегу рычать затеяли. Встал прямо обиженный сын. Ветхий материн плащ на сырые бревна упал. Легло копье в руку. Замерла речная свинья у самого края бревен - узнал враг оружие.

- Гор, пощади! Ведь мы оба - боги!

- Вот сейчас и узнаем - оба ли?

Хапи весельчак подавился кровью...


---

Меднохитонные ахейцы славят копья. Добыли им копья щедрую землю пеласгов. Пламя горы Тира багровела на вострой их бронзе и кровью истекали ветхие блеском царства - от златообильных Микен до стоградного Крита. Ахейцы кормятся с копья.

Славят ахейцы копье Ахилла. Гефест хромой ковал его рядом с молниями, кентавры дикие древко ладили. Острие копья ударит - не устоять доспехам. Древко коснется - исцеляются раны. На копье Ахилла - грядущая победа над Троей.

Диомеда копье куда скромнее. Не рвется сын Тидея к славе. В бой идет укротитель коней не за ней, потому что биться лучше всего умеет. И копье у него обычное - переточенное, перенасаженное, в битвах перебывавшее. В обиде нынче быстроногий Ахилл. За него Диомед бьется.

Что утрется в стопервый раз? Пот с пылью или пот с кровью? Битва кипит - что каша в котле. Кто заварил - уж неведомо. Все сейчас е нее на расхлебе. И пора, пора бы уже разойтись по станам, выправляя ломаные доспехи да подбирая раненых. Разойтись, с боя похмельными, а поутру, на остывшую голову - мир выторговывать.

Не. Кипит битва. Боги людей, как дрова под котлом пенным жгут.

И бегут друг на друга люди - ахеяне да илионцы, кричат. А те, кто до них бежал - молча на земле обнявшись лежат, воронов ждут.

И разит ахейских сынов медный Арес. Развлекается. Что ему, богу войны, все людское умение, все людское оружие? Потеха! Убивая хохочет, кожу людскую себе на плащ сдирает.

И супруга его, Киприда, суетится. выносит из боя троянских любимчиков - отрабатывает дареное пастушье яблоко. Выйдут на новый бой завтра - краденое Парисом добро отстаивать станут.

- Кто оболгал вас, боги - шепчет Диомед, а сам колесницу сквозь бой к ним правит.

- Кто оболгал вас так, что вы сами в то поверили? отчего бог доблести стал богом насилия? Где твоя честь, Арес? Скажи, Киприда, отчего измельчала твоя любовь? Отчего она размен деньгами ведет? Руки твои, сердец коснувшись, усмиряли войны. Отчего похотливый обман стал милее тебе? Кто обманул вас боги, да заставил обманывать?

Что безумному богу человеческое слово? Никчемной мошки писк. Замахнулся мечом Арес - солнце второе на небе взошло.

Взвыло старое копье Диомеда - не яркое, не славное. Но взревел от боли Арес как сотня воинов разом - громче всех то оружие славил.

Ухватила Киприда Энея - приблудного своего илионского сына - унести его в Трою от битвы хотела. Сызнова Диомед копье метнул - ранил белопенную руку богини.

Славят Ахейцы копье Ахилла. Не срази оно многих героев - не была бы Троя Ахейской. Копье Диомеда простое. Городов таким не берут, корон таким не снимают.
Да только верить хочется, что с той поры войны стали честнее, а любовь - чище. И порукой в том Диомедово оружие видеть.

---

Это больно. Это чудовищно больно. Но, потом муть в голове вытесняет боль и становится легче дышать. И совершенно невозможно думать связно. Было понятно одно - ничья. Не было победителей в духовной битве за людей. Его слово победило фарисеев, ничего у них не оказалось ему противопоставить. Их мертвых текстов и ядовитых выпадов не хватило для того, чтобы зажечь толпу на освистание пророка. Но сейчас толпа осталась у них, а его вывели из игры. Его слово оказалось равноценно десятку солдат - именно столько прислали за ним. Это повод для мелкой гордости. Но это не победа.

Оскорбление чувств верующих - глупое обвинение. Кто видел и осязал эти самые чувства? Чем доказано, что они оскорблены? Просто - модное нынче обвинение, да и самый надежный способ избавиться от неугодного правдоруба.

- Мы просто не хотим, чтобы нас унижали! - кричал Каиафа пилату, и его унизанные перстнями пальцы обвиняюще указывали на обыденное пыльное рубище пророка.

Суд. Кому нужен суд, когда есть власть взятки и обещание отпустить грешки? нелепый фарс.

Когда-то хотелось обнять весь мир. Раскинуть руки - и обнять. Вот - руки пародийно вывернуты в стороны крестом. Эй, мир! Иди - обниму! И остается только смеяться.

- Благодари игемона! - прозвучал снизу приказ. В лицо ткнулась губка с холодным вином. Удалось глотнуть.

- Благодари игемона! - снова приказали снизу. И в этот раз получилось увидеть пожилого мускулистого центуриона, заносящего для удара древнее бронзовое копье.

---

Дрова давно остыли, вино превратилось в уксус, а могильные черви покинули череп Мимира.

Одноглазый со стоном выдернул копье из раны. У идавелльского ясеня очень горькая кора. Он это вполне ясно усвоил за девять дней жертвы.

Одичалый ветер радостно принялся щипать нагое тело, столько времени казавшееся ему неинтересно-мертвым. Старик с трудом сел. Рана затягивалась вполне ощутимо, но силы для тела еще предстояло найти в этом умирающем мире. Один открыл единственный глаз и огляделся. Луг давно превратился в заросшее бурьяном поле, из которого кое-где проглядывали развалины прежних домов принадлежавших асам.

Где-то у раненого сердца шевельнулась тоска по бесконечно далекой и простой юности. Времена, когда еще не были ведомы гордыня и чванство, обман не заменял честного боя, а кража не была лучшим способом отсрочить войну. Налет ложной самости покрыл асов как плесень, и буйно превращал в труху стены Асгарда. Дикие великаны становились уже честнее богов. А значит, мир, понемногу, начинал предпочитать их. И с войсками великанов грозил вернуться первобытный хаос.

Древнее римское копье умерщвляло ложных богов. У настоящих богов оно отсекало ложную суть. И жертва была принесена. Лицемерие, гордыня, обман, стяжательство да еще пять пороков - все это умерло на ясене за девять дней жертвы. И одноокий старик снова видел мир таким, каким его видели глаза молодого Одина. Теперь он знал как победить.

Взгляд упал на любимое копье. И бог, улыбнувшись, принялся вырезать на древке законы, которые заменят обычаи.