сможешь собрать и повести рать народную на нехристей, алчущих крови… — тут взгляд священника помягчел и залучился светом надежды, которая стала питать само естество Коловрата, выносить, вытаскивать боярина из омута тьмы и горя, от безысходности к осознанному выходу, к пониманию своей сопричастности всему, происшедшему здесь…
— Не гневись на Бога, воин Христов… В том, что он творит, не кара небесная, а лишь зов к переменам, к истовой вере и непоколебимому доверию. В лесах муромских, да на отшибе рязанских владений, язычество доселе властвует и не желает лишаться корней своих… Но воздаяние божье не слепо, ибо воздаёт он по делам и вере. А крест победит — и тот, что в руке твоей, и тот, каменный и величественный, что стоит у границ северных земель. Остановит, повернёт вспять иноземные орды. Не дай нехристям добраться до Владимирского собора, до лика Владимирской Божьей Матери. Иди к людям, зови их на бой, жалей и лелей живых, а если они падут духом — словом божьим мёртвые возопиют к живым… Борись, сыне! Воздай ворогам полной мерой за горе земли русской… Забудь о себе в жертву жития остальных! — голос священника становился всё громче и громче, он звучал как небесный гром, как звон боевой стали, как воинский клич. — А теперь ещё раз посмотри на Рязань и навсегда запомни увиденное! Мёртвым ты обязан памятью, а сражаться, жертвовать жизнью надо ради живых: в их душах содержится главное — будущее Рязани и всей земли русской...
Евпатий Коловрат тут же последовал наказу чудного священника: таких он не видел никогда и доселе не слышал столь вразумляющих речей, не встречал такой веры в свою правоту и правоту общего Бога, такой любви к чужим и незнакомым людям… И чтобы не утратить, не порвать возникшую духовную связь, чтобы задать свой главный вопрос, обернулся к праведнику. Но… рядом никого не оказалось, как будто и не было этого разговора, как будто всё это привиделось боярину. Ни следов на снегу, ни стойкого запаха гари от одежд, что явствовали бы о присутствии наставителя…
— Так пусть же свершится Воздаяние ворогам! — осипшим голосом крикнул Коловрат, в надежде, что старец всё же услышит его. Здоровой рукой боярин выправил нательный крест и стёр с него кровь, затем решительно направился к ближайшим улочкам в поисках лопаты или пешни… Захватчики же оказались настолько мелочно жадны, что искомого Евпатий не смог обрести нигде: мечом выдолбил стылую землю для могил, руками выгребая наработанное, совершенно забыв о досадной истории с крестом, и схоронил своих близких…
2 Рун-камень
Терех Зосимыч, Мстиша Червень, Алекса Посвист и неразлучная семёрка рязанских дружинников нашли своих родичей и близких у дальней стены собора. Распался всегда крепкий и нерушимый круг десятка: каждый остался наедине с собственным горем, с собственной утратой … Слезы душили Тереха, мелкими каплями кропили веки и лицо, а чувство невысказанной вины за опоздание, за то, что не уберёг и не защитил семью, за то, что сам жив, рвало в клочья переполненное страданием нутро.
— Пощадите, родимые, не судите сурово! Нет в том вины моей, что не рядом я был в ваш последний час... Но, ведь то Господь не дал умереть нам вместе... Я же готов был к тому всегда: нераздельно сопутствовал вам в помыслах, чаяниях и речах, одного желая — жить с вами и умереть за вас... — страшный и отчаянный крик неразделённой боли эхом рванул к сводом собора и сгинул там... Кричи теперь, что мчался изо всех сил, что спал в седле на ходу, что разлетались под копытами сугробы, трещал речной лед за спиной и в страхе бежали прочь, забыв зимнюю лютость, серые стаи, что, если бы еще быстрее, не сдюжил бы конь, а сам заснул бы посреди зимних лесов вечным сном.
— Завтра я займусь вашим погребением, после того как отыщу весь многочисленный род наш... — низко поклонившись мёртвым, молвил потрясённый Терех.
Не сговариваясь, даже не взглянув друг другу в глаза, сотоварищи десятника выплеснули в морозный, пропахший дымом воздух собора единый крик боли и недоумения, наконец, выпроставшийся из десятка человеческих душ, как будто главная надежда обманула и предала их:
— Бога здесь не было, потому как он давно презрел землю нашу! Милосердный и сострадательный Господь никогда не допустил бы такой гибели, таких мук! Бог не с нами... Или... его нет.
Нагрудные кресты были безжалостно сорваны и убраны за пояса, а люди покинули обитель страданий и призрачной надежды на спасение от нагрянувшей беды...
Через вход для священников вышедши на задний двор собора, дружинники остолбенели — то, что они увидели, заставило отрешиться от скорбных дум и разочарования в вере. Исполинское тело воина, стоящего у соборной ограды, властно притягивало взоры и беззвучно звало к себе, никто не смог бы пройти мимо. И рязанцы споро направились к необычной фигуре.
— Радко Вячкович! Ты жив, друже? Что стряслось с твоими ратниками? — лишь по лицу и косматой смолистой голове Терех узнал сотника рязанского городского ополчения, но решительно двинулся к старому знакомцу: если ранен — помочь, если мёртв — схоронить достойно. Да и очень хотелось поскорее услышать единственного живого человека в царстве пепла, смерти и печали, которым теперь стала Рязань. На два десятка шагов перед сотником снег алел замёрзшими лужами крови и был перемешан с остатками щитов, осколками копий, обломками вражеских мечей... Сколько же врагов нашли здесь свой конец? Десятки? Сотня? Разорванная кольчуга Радко оголила левое плечо и бок, из груди торчало множество чёрных стрел, а внизу живота — копьё… Железо накрепко пригвоздило воина к доскам ограды. Лицо и кожа казались белее снега, но... потёков крови на теле не видно, даже в тех местах, где зияли смертельные раны, как будто в жилах сотника вообще не было крови... На левом плече затейливым розовым рубцом выделялся знак Перуна — клеймо воинственных язычников.
— Вижу тебя без креста, Терех Зосимыч и люди твои ноне бескрестны... — прошелестел, как опадающая осенняя листва, голос сотника. — Потому слушай и запоминай... Скачите на окраину Мещерского леса... к заброшенному Перунову капищу... Найдите Рун-камень... Там вас встретят... Смири гордыню, десятник княжий, и моли о помощи супротив поганых... Не требуй, друже, — проси...
Глаза Вячковича совсем закрылись, а голос превратился в шёпот, но воин последним усилием, последним порывом воли вскинул взор на дружинников Тереха и произнёс внятно и решительно:
— Не повторяйте моей ошибки! Чтите выбор, братие... Там... Там поймёте, о чём глаголю... Нехорошо я жил, а умер ещё гаже…
На самом выезде из Рязани десяток остановил Евпатий Коловрат:
— Славно, что встретил тебя, Терех Зосимыч, — обратился боярин то ли с приказам, то ли с просьбой. — Осмотри, друже, Мешерский лес. Чудно, в небе над ним птицы роятся тучами и гомонят так, что сюда доносится. Чую, там сгинули рать наша да князь Юрий с роднёй. Я же вкупе с черниговцами продолжу искать живых в Рязани и окрест.
Закатное солнце озарило снег багровым сиянием, потому не сразу взорам десятка Тереха предстала не кажущаяся, а явная кровь. Она была везде: на лесных полянах, между малыми и большими деревьями, на опушке и вокруг незамерзающих ручьёв... Теперь воочию стали видны и следы самой битвы: сотни и сотни мёртвых воинов, припорошённых снегом, обломки оружия, окоченевшие конские туши, дружинные рязанские стяги... И чем глубже десяток пробирался в лес, тем больше места занимали следы свершившейся сечи: погибшие лежали плотно, так, как стояли в боевом строю — никто не помыслил спастись бегством, никто не просил пощады... Здесь погибло всё отважное, но малочисленное рязанское воинство.
На большой поляне возле замёрзшей реки, среди множества павших Терех обнаружил княжеский стяг, а рядом, у сосны — тело Юрия Ингваревича. Победители не сняли с него богатой кольчуги, оставили и шлем с золотой насечкой — велико было уважение ворогов к несгибаемому князю-воину. Тереховы люди нашли и родичей Юрия, а сделав это, оставили отметины: срубили несколько больших еловых ветвей и воткнули в снег — для тех, кто с санями приедет забирать останки павших.
Зосимыч торопил угрюмо молчавший десяток — им предстояло ещё одно важное дело…
— А ведь здесь могли лежать и мы… — в сердцах бросил Алекса Посвист, не в силах отвести взгляда от мёртвых лиц сотоваришей по княжеской дружине. — Но все покуда — живы… И кто знает, что лучше?
До заброшенного Перунова капища добрались в сумерках. Неведомый огонёк, оказавшийся отсветом костра, указал Тереху правильный путь. Приблизившись, дружинники увидели большой красный камень, испещрённый неведомыми письменами, отчётливо проступавшими у верхушки и полустёртыми у основания. Рядом горел большой костер, четко высвечивая силуэт и облик хозяина, безмятежно сидящего на большом чурбаке. Молодое лицо, обрамлённое длинными седыми волосами совсем не сочеталось с руками, похожими цветом и видом на кору старой сосны, а длинная борода была заплетена в косички: этому мужу могло быть и сорок лет, и сто... Из-под мохнатых бровей глядели пытливые серые глаза. Ветхая шубейка покрывала плечи волхва, а ноги укрывали простые лапти.
— Ну, что, человече, вот и встрелись мы... Пожаловал-то с чем? Почто тревожишь богов давно забытых да отринутых вами? Аль без них теперь невмочь стало? — насмешливый голос языческого жреца, словно кнутом, стегнул Тереха, но тот стерпел, ведь не лаяться сюда явился. Стоявший за спиной десяток молчал, полностью доверив Зосимычу судьбу переговоров с изгоем.
— Полчища неведомых кровопийц заполонили землю нашу... Убивают нещадно, режут люд, как скот, жгут, полонят и насильничают… — глядя прямо в глаза волхва, молвил Терех. — Мести хотим за утраченные семьи, за родных и близких, но… нас — всего ничего, их же — бессчётно… Дай силу неистребимую, надели защитой от смерти в неравном бою! За весь десяток поясно кланяюсь тебе и богам твоим... Расквитаться хочу за Рязань да за сгинувшие роды наши…
Волнение явственно проступило на лице десятника — по выражению глаз собеседника он больше не верил в убедительность своих речей и возможность уговорить, обратать жреца давно отвергнутых богов, настоять на своём, взять напором. И Терех опустил взор, отдавшись на волю более сильного духом.
— Мстить восхотел, коленосогбенный почитатель креста? Да ведаешь ли ты, человече, что есть месть? Вкушал ли ты когда-либо сей плод? — теперь голос волхва изменился, в нём больше не было ни обиды, ни насмешки, только интерес…
— Нет, старче… — ответил Терех, не понимая, куда клонит собеседник, но глаза поднял, и взгляды их вновь встретились.
— Тогда внемли, воин, — с легкостью поднявшись, языческий жрец приблизился к десятнику, встал лицом к лицу. — Месть порождает лишь месть — питается ею и её же питает… Покуда ты будешь мстить — мстить будут и тебе, а опосля твоим детям, внукам … и сотоварищам. Дотоле, покуда все вы бесславно не сгинете в этом пламени жажды крови. Местью месть не сломить, не обуздать, не уничтожить… Месть побеждает лишь…
Здесь волхв смолк, ожидая ответа от Тереха: согласия или противления, но десятник не ответил, глубокая дума отразилась на его челе, как будто он впервые
