императора! У меня приказ всех нарушителей порядка вести к наместнику. А уж он пусть разбирается, чья она там дочь.
- А может все-таки договоримся? – не сдавался Валерий.
Но солдат не успел ответить.
- Арий, вон из города! – обернувшись к собору, неожиданно продолжила свои громкие скандирования Лидия, воспользовавшись заминкой.
- Послушай, зачем ты это делаешь?! - обратился Валерий к девушке.
- Не твое дело! - усмехнулась она.
- Галл, ты работаешь на Марцелла?! – возмутился выведенный из себя стражник.
- Ну и что?
- А я на префекта! Уйди с дороги и не мешай!
Галл посторонился и выразительно посмотрел на наблюдавшую за этой сценой матушку, разведя руками, показывая, что он сделал все, что мог.
- Всё видела? – проговорил он, подойдя к ней.
- В неё как будто бес вселился, - удрученно молвила Биррена.
- Надо отцу Афанасию сказать! – заметила Арсения.
- Иди, скажи! - раздраженно кивнула на собор Трифена, приводя в порядок свое покрывало после драки, в которой принимала активнейшее участие.
- Матушка, мне сказали к тебе обратиться, - заговорила вдруг с Бирреной незнакомая девушка, судя по одеянию рабыня. – Я ищу Лидию, люди добрые в вашей общине сказали, что она здесь, но и здесь её тоже нет. Она словно в преисподнюю провалилась. А мне строго велено без неё не возвращаться. Мать и отец на неё сильно гневаются, велели, чтоб она немедля домой шла. Где же мне её теперь искать, а?..
У наместника был приемный день, и потому арестованных на площади христиан встретила во дворце толпа чиновников и придворных, собравшихся здесь ради свидания с сиятельным гегемоном. Сам же префект при полном официозе, в пурпурном гиматии, символизировавшем его высшую власть в городе, и при всех причитающихся его должности регалиях, с высоты своего престола, презрительно прищурившись, надменно осмотрел представших пред ним злоумышленников.
- Вот эти люди, о сиятельный, - доложился офицер, - христиане, устроили безобразную драку прямо напротив храма своего собственного божества.
- И она? – Аттал заметил среди десятка мужчин хрупкую тоненькую женскую фигурку.
- О сиятельный, эта женщина – главная виновница, она - подстрекательница. Хотя она и не принимала непосредственного участия во всеобщей потасовке, но немало поспособствовала беспорядку.
Префект усмехнулся:
- И кто после этого поверит россказням о якобы скромности и целомудренности христианок? – при этих словах Лидия подняла голову, устремив на говорившего полный негодования взгляд, но он уже не смотрел на неё, обращаясь ко всем остальным арестованным.
- Женщины или мужчины, но люди должны оставаться людьми. Вы же, отчего-то, предпочитаете уподобляться скотам, опасным и неразумным. Именно вы, христиане, устраиваете беспорядки и разбойничаете. От вас все зло, все преступления, и все несчастья в городе. От вас в городе нет покоя добрым горожанам. Ну что же, если вы ведете себя как скоты, то вам причитается подобающее неразумным тварям учение – возможно, сто ударов плетьми на площади усмирят вас.
Арестованные молча слушали приговор и злые несправедливые обличения, смиренно опустив голову, исподлобья поглядывая хмуро на наместника. На лицах же столпившихся на потеху придворных играла довольная злорадная усмешка. И большинство этих насмешливых взглядов были устремлены на неё – девушку, представшей во дворце наместника в изодранном запыленном платье, со сбившимся покрывалом. Лидия, пунцовая от возмущения и стыда, и к тому же испытывавшая острую боль в ушибленной и разбитой до крови ноге, была единственной из всех арестованных, кто слушал обращенную к ним язвительную ругань префекта, высоко подняв голову.
- Но прежде, чем отправиться на экзекуцию, вы должны ответить мне, христиане, где предел вашего лицемерия? Не вы ли больше всех в городе любите разглагольствовать о смирении и милосердии к ближнему? Однако дела ваши обличают в вас худших из злодеев. Или же вы лжете, что ваш распятый Христос учит вас смирению и добру, или вы никакие не христиане, и поклоняетесь другому богу!
- Ты правду говоришь, о сиятельный, я не христианка! – ответила Лидия, окончательно выведенная из себя упоминанием в столь пренебрежительном тоне Спасителя. Она сделала было несколько шагов в направлении к престолу, но в тот же миг почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку, грубо остановившую её намерение.
- Это дочь куриала, о сиятельный, - поспешил доложить дворцовый распорядитель, которому, в свою очередь, сообщил об этом командир отряда как только арестованные прибыли во дворец.
Повинуясь еле заметному для других, но вполне ясному для него жесту, стражник оставил Лидию, отойдя в сторону.
- Твое отречение не поможет тебе избежать общей со всеми участи, - сказал ей префект, приняв к сведению слова распорядителя. - В Александрии давно никто не преследует христиан за их веру. Вас арестовали за учиненные в городе беспорядки, в которых ты повинна не менее остальных.
- Да, я пока ещё не христианка, но будь я ею, я никогда бы не отреклась от своей веры, даже под угрозой смерти! - горячо воскликнула девушка. - Но я пока лишь надеюсь и готовлюсь принять крещение. Так же как когда-то надеялся стать христианином и твой сын!
Услышав о сыне, префект посмотрел на неё удивленно и внимательно:
- Как твое имя?
- Меня зовут Лидия, - отвечала она. - Твой сын, Макарий Аттал удостаивал меня своей дружбой, так же, как других учеников христианского училища. И он стал бы христианином, если бы не был злодейски убит. Его смерть - невосполнимая, горчайшая из всех утрата для нас. Твой сын был просвещенным, а лучше сказать просветленным. Он стремился к обретению высшей истины. И это тем удивительнее, что его отец совсем не таков, и так зло расположен к христианскому учению.
Префект молча слушал, задумчиво глядя на говорящую, так же, как и остальные, весьма заинтересовавшиеся этим разговором, присутствующие. Никем не останавливаемая, Лидия продолжала свою речь:
- Ты обзываешь нас, христиан, неразумными скотами за то, что мы повздорили меж собой на площади. Как будто людям не свойственно иногда вздорить меж собой. Найдется ли во всем этом дворце, да даже во всей Александрии человек, который ни разу в жизни не повздорил со своим ближним?
Но я хочу спросить тебя, о сиятельный, разве это христиане, унизившись до скотского состояния страстями и не имея в виду ничего, кроме удовольствий и плотских вожделений, почитают за божества тех, кто олицетворяет собой блуд, распутства и непотребства?
Ведь если посмотреть на деяния так называемых вами, язычниками, богов, то не станет ли для любого разумного человека ясно, что они не только не боги, но даже гнуснейшие были из людей! Каково видеть у стихотворцев описанные распутства и непотребства Зевсовы, Афродитовы и Эротовы? Справедливо ли предполагать богом того, кто совершал такие черные дела, каких общие римские законы не дозволяют делать и простым людям?
Разве это не вам, язычникам, свойственно, ненавидя любодея, который приступает к женам их, но не стыдиться при этом боготворить учителей любодейства; сами воздерживаясь от кровосмешения, вы молитесь тем, которые делают это; что по законам непозволительно у людей, то не стыдитесь вы приписывать так называемым богам своим. Которые на самом деле не боги, а люди, и притом люди нецеломудренные. Не Адриан ли, когда умер его любимец Антиной, по его смерти велел воздавать ему божескую честь?..
В приемной все больше возрастал недовольный ропот. Речь девушки явно пришлась не по душе собравшейся публике, но, не замечая злых толков и насмешек, раздававшихся со всех сторон, охваченная порывом самого горячего негодования, она продолжала:
- Скажи, разве это христиане, а не язычники при слабом своем рассудке или лучше сказать при отсутствии разума воздали божескую честь небу, солнцу, луне и звездам, подумав, что они не только боги, но и виновники всего прочего, видимые вещи вообразив себе богами, прославляя тварь вместо Творца и обожая произведение, нежели виновника и создателя – Владыку Бога?
Разве это мы, христиане, перенесли имя бога на камни, на дерева, на пресмыкающихся в воде и на суше, на животных свирепых и стали им воздавать божескую честь?
Разве это у христиан в обычае, чтобы по повелению их властителей изваяние гегемона было почитаемо как божество? Разве христиане делали видимый образ почитаемого царя, дабы этим усердием польстить отсутствующему как бы присутствующему?..
При этих словах префект подал знак и, не успевшая сказать и сотой доли того, что у неё накипело, девушка была схвачена стражниками под руки, чтобы быть уведенной прочь с глаз наместника.
- Ваше идолобесие – вот это и есть начало скотского блуда! - продолжала яростно выкрикивать она, даже когда стражники уже тащили её вон из приемной. - Ибо душа человека по образу и подобию Божию создана! И когда душа слагает с себя всю скверну греха и соблюдает в себе один чистый образ, тогда как в зеркале, созерцает в нем образ Спасителя!
Арестованная была брошена в каменный мешок, предназначенный для узников дворца.
- Отдохни-ка здесь пока, - сказал стражник, запирая её в карцере.
Девушка осталась взаперти в полной темноте. Вслушавшись c замиранием сердца в окружившую её черную пустоту, Лидия не услышала никаких шуршащее-скрежещущих звуков - уже неплохо. Она на ощупь добралась до противоположной стены и осторожно уселась на каменном полу. Нога болела меньше и перестала кровоточить, Лидия оттерла кровь разодранным при падении подолом.
«Проклятый мерзкий орк! - продолжала при этом мысленно ругаться она. - Да как ты посмел так уничижительно отзываться о Христе и христианах. И о христианках! Послушайте, все вы, негодяи, распутники и убийцы! Как же вам трудно допустить даже мысль о том, что на свете есть люди честные, добрые и целомудренные, хранящие в чистоте свое тело и душу!» Порок непременно должен всех измазать своей грязью, - размышляла она, - чтобы утвердиться в своей подлости и оправдать её. Ведь на самом деле, каждый человек - каждый в душе знает, как дОлжно жить, потому что каждый создан по образу Божьему. Но легче опуститься и жить в грязи, чем поддерживать чистоту. А в своих ближних так хочется видеть отражение своих собственных пороков.
Несколько дней назад она уже пережила встречу с подобного префекту низкого склада человеком.
В тот день, сделав вид, что собирается в термы, она созвала вокруг себя служанок и повелев обо всем молчать, раздала им свои драгоценности.
- Биньямин, Нафтали, Ашер, Менаше, Эфраим… - отдавая ту или иную вещицу, она называла имя ростовщика из иудейского квартала. Хетти рассказал Лидии, как их найти. Сама же госпожа, взяв самое дорогое и красивое ожерелье, направилась к самому богатому и значительному из них.
Она впервые оказалась здесь, в этой части города, и ей показалось, будто она разом перенеслась из родного города в чужие земли. Люди здесь говорили на ином наречии и одевались на иной, чудной манер. Однако вывески были на греческом, и вся стайка брухейонских девушек, по воле случая забредших в иудейский квартал, приободрилась. Пожелав друг другу удачи, они разошлись по местным маленьким закоулкам. Лидия же без труда
