Литературный журнал «Русская жизнь» (Содружество литературных проектов «Русское поле»), рубрика «были-небылицы», номер 11, 2018 год. Алексей Курганов, рассказ «Подкова с мальтийским крестом, или Мы ещё встретимся, милостивый государь!». Ссылка - http://ruszhizn.ruspole.info/node/9833
Посвящаю моим давним друзьям, товарищам по этим восхитительным походам, Сергею Коновалову и Николаю Гупалюку.
Уже третий день мы сплавлялись по Осетру от Зарайска к месту его впадения в Оку. Резиновая лодка ─ не байдарка, плывёт медленно, впрочем, торопиться нам было совершенно некуда: у нас – Серёги, Николы и меня – были законные летние студенческие каникулы, так что гуляй, рванина, от рубля и выше, плыви спокойно, лови рыбу, купайся, загорай, поплёвывай на солнышко, в общем – наслаждайся! Что мы и делали с превеликим на то удовольствием.
Осётр ─ очень симпатичная река! Начинается где-то в Тульской области, из самых крупных поселений на ней только Серебряные Пруды и Зарайск (хотя какие они крупные!), а остальные ─ деревни между полями, перелесками, лесами и холмами. Красота здешних мест неброская и неприметная, но именно в них и заключаются те самые сладость и трогательность, которыми славятся наши подмосковные места. Сам же Осётр ─ река старинная, раньше широкая, сегодня ─ обмелевшая, повидал на своём веку и татаро-монголов, и хазаров, и поляков. По одной из легенд по Осетру проходил на стругах сам царь Иоанн Грозный, и на одних из здешних порогов те струги потерпели крушение. Царь спасся чудом, ухватившись за доску, и в честь своего спасения повелел основать у этих порогов, на крутом правом берегу поселение, названное Спас-Дощатым и существующее до сих пор.
Именно на этот третий день мы перешли те коварные царские пороги и пошли-поплыли дальше. Начинались места, о которых в народе шла дурная слава как о местах таинственных и даже мистических. Именно здесь, по левому берегу, на холмах, скрытое от реки густым ельником, находилось имение графа Келлера. Современники графа называли его имение «русской Швейцарией» ─ то ли по схожести с далёкой европейской страной, то ли потому, что предки графа происходили родом именно оттуда, из далёкой игрушечной страны, разместившейся в самом центре Альп. Сам граф был последним перед Великой Октябрьской революцией владельцем поместья, а задолго до него село Сенницы и сама усадьба принадлежали князю Матвею Петровичу Гагарину, влиятельному российскому вельможе ещё екатерининских времён, одному из видных участников тайной масонской ложи «Великий Восток».
После Гагарина Сенницами и усадьбой владели князья Шаховские, после них ─ князья Одоевские (и первые, и вторые тоже «масонили»), и уже от них имение перешло Фёдору Эдуардовичу, которой получил его в приданое за женой, русско-польской аристократкой Марией Вильегорской.
Имение тогда, до революции, поражало гостей не только красотами здешних окрестностей. Граф был действительно рачительным хозяином: древесина из его лесного хозяйства имела такое отменное качество, что поставлялась на мебельные фабрики Москвы и Петербурга. На полях выращивались самые лучшие по тем временам сорта пшеницы, ржи, овса и картофеля, а яблоки и груши из здешних садов поставлялись в «белокаменную» чуть ли не к царскому столу. Кроме того, имелись здесь и племенное стадо элитных, английских и голландских пород крупного рогатого скота, собственный конный завод, сыроварня, винокурня, две паровые мельницы. В проточных усадебных прудах плавали здоровенные лещи, зеркальные карпы и даже стерлядь (!). Особой гордостью графа был усадебный парк с его великолепными липовыми и лиственничными аллеями, и дендрарий, в котором росли маньчжурские орехи, сибирские кедры, канадские сосны, красные клёны и многопородные тополя.
В самом графском доме мебель и прочая обстановка поражала и роскошью, и соответствовавшей тому времени современностью: французские металлические шкафы, инкрустированные красной эмалью, большое зеркало со сфинксами, итальянские столы-картибулы, картинная галерея…
Всё это было, было, было… Восставший пролетариат и «передовое крестьянство» уделали эту красоту со всей своей бедняцкой решительностью и беспощадностью к ненавистным «иксплалаторам», даже не посмотрев на то, что Фёдор Эдуардович в сатрапах никогда не числился, а наоборот ─ к местному люду относился с сочувственной снисходительностью. К тому же он был бравым офицером, участником русско-турецкой войны, служил под командованием великого Скобелева, дослужился до генеральского чина и геройски погиб в русско-японской войне в 1904 году. Знаменательный факт: тело его, привезенное из далёкой Манчжурии в свинцовом гробу, от Зарайска до самого имения (а это без малого 12 километров) гренадёры пронесли на руках. Так они выразили своё уважение этому замечательному, храброму человеку.
Я бывал в имении не один раз, и каждое посещение оставляло чувство досады, злости и обиды на человеческие варварство, прямо-таки пещерную тупость и полнейшее равнодушие. Все здесь находилось и до сих пор находится в ужасающем запустении и «никомуненужности», на всё всем наплевать и растереть, и немым укором неблагодарным людям служат затаившиеся где-то в самой глубине огромного одичавшего парка руины графского склепа, конечно же, разграбленного «передовым крестьянством» в поисках графских драгоценностей…
─ Полвосьмого, ─ сказал Серёга, взглянув на часы. ─ Давайте причаливать. Скоро стемнеет, а мы ещё ни в одном глазу. Непорядок.
Увидев свободное место между прибрежными кустами, мы направили лодку туда. До темноты успели втащить её подальше на берег, развели костёр и сварили немудрёный ужин.
─ Хорошо плывём, ─ довольно отметил Никола, понимая стакан со «Смирновской».
─ Да, ─ согласился Серёга, ─ Вот только место выбрали неудачное. Здесь же графская усадьба рядом. Проклятые места. Заметили, здесь даже стоянок по берегам нет?
─ Испугался мальчонка, ─ иронично хмыкнул Никола.─ Махни соточку, сразу похрабреешь.
─ Не в соточке дело, ─ поморщился Серёга в ответ. ─ Муторно как-то на душе. Отчего ─ сам не пойму.
Я молчал. У меня самого тоже непонятно по какой причине настроение вдруг стало, как говорится, неважнецким. Никогда не верил во всякую чертовщину, но, может, и на самом деле здесь, в этих местах, какая-то поганая аура?
─ На ваши кислые физиономии посмотришь ─ сам начнёшь закисать, ─ хмыкнул Никола, единственный, кто был по-прежнему бодр и весел.
─ Бросьте вы, ей-Богу! Как дети малые! Наслушались всякой ерунды, вот и внушаете себе. Да и нет видно здесь никакой усадьбы!
─ За взгорком, километра полтора отсюда, ─ сказал Серёга. ─ А ругаться не надо. Граф всё слышит. Граф всё знает.
─ Испугал! ─ засмеялся Никола. ─ Пусть приходит! Никогда графа не видел! Опять же у нас ещё бутылка «Смирновки» осталась. Так что найдём, чем угостить. Но только закусь ─ его, графья! Слышь, ваше сиятство! ─ дурашливо крикнул он, подняв голову. ─ Приходи в гости!
Словно в ответ на приглашение небо вдруг стремительно потемнело, как будто кто-то закрыл его тёмным, свинцового цвета покрывалом, и тут же по вершинам высоченных берёз, росших поблизости и поднимавшихся вверх по косогору, прошёл сильный порыв ветра.
─ Граф, ─ ядовито пояснил Серёга. ─ На твоё приглашение отвечает, ─ и посмотрел на небо. ─ Дождик, что ли, натягивает? Неправильно мы встали. Надо было на том берегу стоянку устраивать. Дожди здесь через речку редко перешагивают. Вода их магнитит.
─ К тому берегу не подойдёшь, ─ ответил я. Противоположный берег был действительно труден для причаливания: обрывистый, до самой кромки воды заросший ивняком и плотной стеной какой-то прибрежной травы.
─ Да и зря ты расстраиваешься. Граф нас и на том берегу достанет.
Серёга хмыкнул и пошёл укладываться в лодку.
Цокот копыт, сначала глухой, как будто из-под земли, но с приближением к нам становящийся все более чётким, послышался около часа ночи.
─ Кого это по ночам черти носят? ─ пробормотал Серёга, откидывая полог плаща, которым мы накрывались на время сна.
─ Его сиятство пожаловало, ─ дурашливо хихикнул Никола. Оказывается, он тоже не спал.
─ Ну, чего, путешественники? Что-то я не вижу радости на ваших скорбных лицах!
─ Всё щуточки! ─ вдруг рассердился Серёга. ─ Небось, браконьеры. Вот уж кому не спится в ночь глухую.
Я засомневался: браконьеры в наше время ездят всё больше на машинах, да и цокот был одиночный, значит, ехал один человек. Здешний объездчик? Объездчик ночью? Чего ему здесь ночью-то делать?
Цокот тем временем приближался, хотя шёл поверху, по самому гребню косогора (там проходила дорога) ─ и вдруг разом стих.
─ Остановился, ─ прошептал Серёга. ─ Присматривается, демон!
─ Смотрите! ─ вдруг громко шепнул Никола и цепко схватил меня за руку. Я повернул голову, поднял глаза и замер. Наверху, на месте стихшего цокота, подсвеченный мёртвенно-бледным лунным светом, привстав на стременах, совершенно чётко обрисовывалась высокая, худая фигура. Человек! Даже отсюда, на расстоянии метров в сто, чётко угадывались его длинные волосы, короткая, клинышком, борода и длинная, спадающая с плеч широким балахоном накидка. Такую одежду сейчас не носят, а сама поза таинственного незнакомца была для нас непривычно величавой и даже высокомерной. Нет, это был явно не браконьер! Браконьеры ─ люди мелкие душой, жизнью потрёпанные, видом неприметные, а потому н е в и д н ы е. Здесь же, во всей осанке незнакомца, в том, как он стоял, п о - х о з я й с к и обозревая окрестности, чувствовалась п о р о д а.
─ Ну, вот и сподобились. И на самом деле господин граф собственной персоной, ─ всё тем же подавленным шёпотом подтвердил Серёга, и я почему-то совершенно не к месту вспомнил слова дворника Тихона из «Двенадцати стульев»: «Барин! Из Парижу!».
─ Чего делать-то будем?
Словно услышав этот нелепый серегин вопрос (а чего делать? Ничего!), человек поднял руки, и тотчас же по верхам берёз прошёл очередной шквал
