Я сижу в статичном кресле в той части гостиной, которая ниже. Двустворчатая дверь (или, точнее, воротца) распахнута настежь в сиреневый сад. Время от времени в комнату залетает колибри, привлечённый, должно быть, запахами цветов, что утром принесла Марта. Правее две длинные ступени, разделяющие гостиную пополам. Там, на возвышении, в кресле-качалке сидит Владимир Владимирович. Ноги его укрыты клетчатым пледом, а в руках он держит плоскую прозрачную коробочку, в которой с помощью лупы внимательно изучает что-то энтомологическое, присланное из местного музея.
У меня на коленях покоится книга — "Bend Sinister", известная, между прочим, и по другому названию: "Под знаком незаконнорожденных". Я только что прочитал тот эпизод, где Адам Круг (главный герой повествования), будучи школьником, валит Жабу-Падука, своего одноклассника, на пол и садится ему на лицо. Действо это ему привычно — он так поступает каждый день уже в течении пяти лет. И моральная сторона его не особо заботит. Так как Жаба исключительно и бесконечно подл, он не заслуживает иного обращения.
— Это же надо! — говорю я в пространство перед собой. — Каждый день он в течении пяти лет сидит у него на лице. Такое не просто представить.
Я говорю вполголоса, не особо рассчитывая (хотя и надеясь) на реакцию Владимира Владимировича, но он откликается. Он смотрит на меня поверх очков, и в глазах у него искорка интереса.
— Зачем вы это читаете? — спрашивает он.
Он говорит по-русски, но произношение у него с лёгким английским акцентом. Так и хочется повторить за кем-то: "Батенька, как же, однако, вы забыли русский язык", — но я молчу. Я знаю, что английский в семье Набоковых наравне с русским считался родным.
— Так, — говорю я наконец. — Это у меня хобби такое — собирать разнообразный юмор.
— Вам это кажется смешным?
На лице у него неопределенная, едва заметная улыбка. Бог знает, что она сейчас означает. Пока что она — как индифферентный камень на развилке, лишь возвещающий различные варианты. Добродушный смех, а может, и бурю — как выволочку для нерадивого студента. Но в тайне хотелось бы от него и чего-то иного — может, некоего благословения?
— Да, пожалуй, — признаюсь я. — Мне действительно было смешно. Хотя от "Посещения музея" я смеялся сильнее —
Нет, сегодня у него точно благодушное настроение. Он кладёт полупрозрачную коробку на стол, там же рядом кладёт и лупу.
— Я не помню, что испытывал, когда писал "Посещение музея", — объявляет он. — Но зато помню "Bend Sinister". — Он секунду-другую молчит. — Не сказать чтобы это было презрение. Просто иные сферы. Единственная точка их соприкосновения — физическое насилие. Как с одной, так и с другой стороны, между прочим... Хотя... — Он снова на некоторое время задумывается. Я же с некой паникой мысленно пытаюсь сформулировать какую-нибудь очередную умную фразу, параллельно охваченный страхом, чтобы она (не дай Бог) не получилась непростительно глупой и не вызвала у моего собеседника... нет, не презрительной гримасы, не досады, не двусмысленного пожатия плеч, а всего лишь утраты интереса с его стороны, потому что это было бы ужаснее всего, потому что этого я просто не выдержал бы. Планеты, лишённые общего солнца, расходятся, чтобы никогда больше не встретиться... Но, к моему счастью, ничего говорить мне не приходится — Владимир Владимирович начинает говорить сам, точнее, продолжает прерванное — мысль его, обрастая пышными образами, как листьями и цветами, струится легко, плавно, без всякого напряжения, как последовательные сферы на заставке Радиопикчерз... Машенька... Дар... И ещё раз Машенька... А потом и отчаяние в Фиальте... Защита Лужина... Приглашение на казнь в камеру обскура... Ада, как бледный огонь... Распятый Пнин... Облако, озеро, башня на других берегах... Подвиг Лолиты... Лаура (как встреча), которая никогда не случится... Лик —
Умереть бы в этот момент...
17.11.2018 г.
