Плахов и Плаховский

кустами, так что даже в солнечную погоду там царила лунная синева. Приток, по существу болото, кишел крокодилами, змеями, ядовитыми тарантулами и прочей нечистью. Приток к тому же издавал звуки, удивительно похожие на вопли утопающих, особенно в ночное время. Местные к «Крокодиловой заводи» не приближались, даже колдуны.
Плахов, до юридического факультета обучавшийся некоторое время на геологическом, однажды прокатился туда в одиночку на моторной лодке.
— Ничего выдающегося! — сказал он, вернувшись. — Так называемые «поющие болота». Часто встречается в джунглях с суглинистой почвой. Слои постоянно смещаются, отсюда и звуковой фон.
Но повторить путешествие он не захотел.
Так вот, Уго повадился ходить туда на рыбалку. Была ли это рыбалка? Сложно сказать. Он мог просидеть в заводи всю ночь, а утром принести всего одну или две рыбки.
— Как ты не боишься? — сказал ему Плаховский.
— А чего бояться?! — как обычно умиротворённо ответил Уго. — Я сижу тихо, никому вреда не причиняю.
— Ты уж точно не причиняешь, — сказал Плаховский. — Да уж, чудны дела твои, Господи!..
Рыбка была великолепная, напоминающая нашего сома, но нежнее, и расспросами Уго не донимали.
В последнюю пока ещё не очень жаркую мартовскую неделю Плаховский собрался в соседний городок. Это была его инициатива, как младшего миноритария. Мероприятие было довольно рискованное, поскольку в городок привозили туристов показать разбомбленный японцами во время Второй Мировой железнодорожный мост, по поводу чего в своё время был снят фильм «Мост через реку Квай», который из ныне живущих, естественно, никто не смотрел. Теоретически Плаховского могли узнать. Но практически, оппонировал Плаховский, он неплохо изъясняется по-английски и вполне сойдёт за хиппаря из Голландии или Германии, а вероятность того, что нелёгкая занесёт сотрудников Интерпола в отдалённую тайскую провинцию, равняется почти нулю. И по Фаренгейту, и по Цельсию.
— А хоть какую-то информацию надо получать, — добавлял он. Плахов нехотя, но соглашался. Где в самой глубине души каждого из них таилась призрачная надежда, что в родной стране начались кардинальные перемены.
Плаховский уехал, едва рассвело. До городка добираться было несколько часов по песчаной дороге среди джунглей на тарантайке, ведомой местным почтарём.
Плахов был спокоен. Плаховский уже несколько раз совершал эту вылазку и всегда благополучно возвращался, благополучно в том смысле, что возвращался, но без новостей. Плахову пришёл в голове дурацкий афоризм: «Лучшая новость — это отсутствие новостей». Занервничал он около двенадцати ночи. Плаховского не было.
В час он выглянул во внутренний дворик. Уго, спал, мирно посапывая, в гамаке, укрывшись пледом. Плахов прогулялся по неосвещённой деревне до домика почтаря. Грузовичок хозяина стоял на месте.
— Это хорошо! — автоматически отметил Плахов. — Значит, Плаховского взяли не при нём.
Он вернулся в бар, приподнял в своей комнате циновку над специально выкопанной ямкой, где в дамской сумочке, найденной на берегу реки, хранил сбережения. Пересчитал. Сбережения были невелики.
Он выпил самогона и начал размышлять: « Сколько у меня есть времени? Плаховский, как умная маша, прикинется гражданином какой-нибудь несуществующей для тайцев страны, Норвегии или Исландии, например. Пока суд да дело, пока в столицу отвезут, неделя у меня точно есть. Колоться будет медленно, пытаясь что-нибудь себе выторговать…»
Это он хорошо помнил по своим собственным допросам Плаховского.
«Когда сдаст меня? Думаю, уже в Москве. Ему надо продать меня подороже. Потребуется время придумать внушительные подробности, что я наркобарон или, в крайнем случае, работорговец…»
Он выпил.
«С этим понятно. А мне что делать? Куда бежать? В Камбоджу?!»
До Камбоджи было относительно недалеко.
Он опрокинул в себя полный стакан самогона.
«Говорят, там красные кхмеры до сих пор по джунглям с пулемётами бегают. А что?! Буду у них прокурором, вершить правосудие именем криворукого Шивы. Тьфу, бред какой!»
«… А всё-таки жалко парня, — подумал он. — Я к нему привык. Голова светлая и не трус».
С этими невесёлыми мыслями Плахов выключился.
Плаховский разбудил его в одиннадцатом часу.
— Что случилось?! — Плахов подскочил на койке как ужаленный.
— Давай выпьем, — сказал Плаховский.
— Уверен, что надо? — спросил Плахов.
— Уверен, — сказал Плаховский. — Что-то я Уго не видел?
— Наверное, к Донгу пошёл за товаром, — сказал Плахов, успокаиваясь. Донг был лучший в деревне изготовитель рисового пойла.
Они выпили.
— Рассказывай, — сказал Плахов.
— В общем, так… — сказал Плаховский и рассказал, что приехав в городок, он бесцельно послонялся возле этого пресловутого моста, не встретил ни одной русской морды и уже собирался найти почтаря, чтобы возвращаться, как вдруг…
— Ну… — нетерпеливо сказал Плахов. — Не тяни резину!
К туристической стоянке подъехал автобус, из которого вывалилась толпа разморённых, утомлённых дорогой наших соотечественников. Мужики сразу отправились за пивом, а четыре бабы устроились в теньке возле мороженицы и принялись болтать.
— Я решил послушать на всякий случай, — сказал Плаховский. — Мало ли чего…
Тётки несли всякую чушь, они ночевали в плавучей гостинице на реке и в темноте им всё мерещились призраки.
— Перепились дурынды на халяву! — подумал Плаховский и твёрдо собрался найти почтаря и возвращаться.
— А я вот вам реальную историю расскажу, — сказала женщина, по виду учительница или воспитательница детского сада. — Совсем недавно у нас в Тульской области произошло. В нашем Ефремове появился новый настоятель церкви. Приятный, полный, лет сорока, без попадьи, вдовец. Обходительный такой и очень детишек любил. Своих-то бог не дал. Спектакли с ними ставил, на богоугодные темы, конечно. А потом дети стали пропадать. Сначала одну девочку нашли, изнасилованную и с перерезанным горлом. Потом мальчика в таком же виде. Потом ещё и ещё. Всего восемь душ.
— Ужас какой! — сказала дама в солнцезащитных очках и вьетнамской шляпе. — Оскоплять таких мерзавцев надо заживо…
— На настоятеля никто и думать не думал, — продолжила учительница. — Только вот девятая жертва, девчушка второклассница выжила и всё рассказала. Столько церковных чинов к нам в городок с момента его основания не приезжало. Митрополит по местному радио выступал, объяснял, что изверг настоятель не человек, а исчадие ада в людском обличии…
— И… — сказал Плахов, медленно леденея.
— Я не поленился, — сказал Плаховский. — Пошёл в интернет-кафе, кое-как подключился к русскому яндексу и поднял всю имеющуюся информацию по этому делу. Емельянов Алексей Петрович, уроженец Даугавпилса. Недолго обучался в Питере, в театральном училище. Бродяжничал, представлялся то Витаутасом Жемайтисом, то Анри Матиссом, дальним потомком живописца, то сыном академика Сахарова Николаем. Как сумел стать православным священником, тайна за семью печатями. Всего двадцать восемь жертв. Педофилия в самом её безобразном виде.
— Расстреляли?! — с последней надеждой спросил Плахов.
— На предварительном следствии находился в Серпуховском СИЗО. Умудрился уговорить начальника, чтобы разрешили исповедаться в городской церкви. Мол, мама его эту церковь очень любила, последняя, мол, просьба в жизни. Не откажите, покаяться хочу. Тот дуралей согласился. Церковь, конечно, оцепили, думали, муха не пролетит, а через час зашли, в исповедальне на полу поп лежит с перегрызенным горлом, а отца Алексея и след простыл.
Плаховский достал из кармана и развернул распечатку. С мятой фотографии на них смотрел с доброй улыбкой, милый, с аккуратно подстриженными усами и бородой Уго в священническом одеянии.
— Почтарь меня не дождался, — сказал Плаховский. — Пока попутку в нашу Аляску нашёл. Так что извини за нервную ночь.
— Да-да, конечно… — невпопад ответил Плахов.
— Что делать будем? — сказал Плаховский.
Из пристройки, примыкавшей к бару из внутреннего дворика и служившей кухней, раздались звуки.
— Уго вернулся. Товар принес, — сказал Плахов. — Смотри, ни ухом, ни рылом…
— Обижаешь, — сказал Плаховский. — По мне до сих пор академические театры плачут…
После полудня Уго попросился на рыбалку.
— Чего-то у меня сегодня меланхолическое настроение, — сказал он. — Хочется в тишине посидеть.
— Да у нас вроде не шумно, — сказал Плахов.
— Народ всё равно в поле. Я ненадолго, до вечера, — сказал Уго. — Пожалуйста!
— Ну, иди, раз приспичило! — как можно беззаботнее ответил Плахов.
Уго собрал удочки и отправился в «Крокодилову заводь».
Плахов сходил в свою комнату и принёс стеклянную банку с прозрачной жидкостью. На банке была выцветшая блеклая наклейка.
— Что это? — спросил Плаховский.
— Хлороформ, — сказал Плахов. — От прежнего хозяина осталось.
— Действует? — спросил Плаховский.
— Действует, — сказал Плахов. — Я когда нашёл, на деревенской собачонке проверил. Спала как убитая.
— Усыпим, — сказал Плаховский.- А что потом?
— А потом, — сказал Плахов. — В рай его, видимо, не возьмут, так что отправим курьерским поездом сразу в преисподнюю.
— Я человека ещё никогда не убивал, — сказал Плаховский. — Во всяком случае, непосредственно.
— Я тоже, — сказал Плахов. — Хоть и мент. Впрочем, если тебе нужны моральные оправдания, то митрополит в этом Ефремове сказал сущую правду: это не человек!
— Я не гимназистка! — сказал Плаховский. — Только надо понимать, что организованное убийство отправляет нас совсем на дно морское.
— Я не знал, что мы на облаках, — сказал Плахов.
— Последний риторический вопрос, — сказал Плаховский. — Может быть, напишем анонимное письмо властям?
— Ещё одна такая шутка, и у меня лопнет от смеха аппендикс, который забыли вырезать в детстве, — сказал Плахов.
Поздно вечером они усыпили и так спящего Уго, крепко связали его, затолкали в ивовую корзину с прицепленным бетонным кольцом, погрузили на лодку и отвезли в «Крокодилову заводь».
— Тихо-то как! — сказал Плаховский. — Даже болото не чавкает. Будто чувствует. Как будить будем?
— Нашатырём, — сказал Плахов и приложил тряпицу к носу Уго. Тот очумело замотал головой.
— Здравствуйте, Алексей Петрович! — радостно сказал Плаховский. — Как удачно, что вы не спите!
— Я Уго Тоньяцци! — зашипел тот, пытаясь освободиться от веревок. — Что вы делаете, изверги?!..
— Это несомненно верно подобранное слово, — ещё радостнее продолжил Плаховский. — Изверг Алексей Петрович! Поверьте, в аду уже развёрнут транспарант: Дорогой наш детоубийца! Ждём тебя, любим и скучаем!
— Это ошибка! — вдруг спокойным мелодичным голосом сказал Уго. — Да, я не Уго Тоньяцци. Я священник русской православной церкви Алексей Петрович Емельянов. Я украл церковную кассу и вынужден был бежать. Я такой же жулик, как и вы.
— Не ври мне, урод! — Плахов врезал ему пощечину.
Тот зашёлся от боли, но выдержал и, смотря Плаховскому прямо в глаза, заговорил:
— Плаховский — ты же разумный парень! Объясни этому придурку менту, что если сдать меня властям, вам сильно зачтётся. Я и среди церковных иерархов кое-кого знаю, замолвлю словечко. Домой вернётесь, отделаетесь минимальными сроками. Думай, Плаховский!
— Какие сладкие речи, — сказал