Крыжень, или Один день дачника
Рассказ
Дом тёпл, чист, светл, и к возвращенью
С охоты мужа стол накрыт.
[r Г.Р. Державин
Пора домой идти. Земля, благодарю.
Обязан я тебе, твоим осенним чарам,
Что уходящий день прожит был мной недаром.
А.М. Жемчужников
Собрались спонтанно, без особых сборов и раздумий: ружьё в рюкзак, четыре патрона в карман; ну, а Белке – и того легче – всегда готова.
Самое тяжёлое для хозяина дело – удалиться от дома: Белка (да и Аза, которая на этот раз остаётся на цепи) всякий раз оповещают о нашем «бар-ском выезде» всю округу звенящим нескончаемым лаем. Иногда это продол-жается целый километр – до конца дачной улицы; и никакими посулами, увещеваниями, равно как и угрозами и даже битьём прекратить это совершенно невозможно. В общем, нагрузка на нервы такая, что хуже не придумаешь. Поэтому каждый отъезд наш – не для слабонервных.
Помня, что прошлую охоту остались без выстрела, так как утки прошли далеко за протокой, через которую не очень удобно перебираться, решаю заехать с другой стороны, и вот мы объезжаем Велецкий по плотине и по его западному берегу выходим к его началу – верховью, где и прячемся в густом высоком бурьяне с оригинальным народным украинским названием «Заткни гузно». Без сомнения, что 2003 год – год этого растения: в таких количествах и повсеместно я его ранее не замечал. Все заброшенные поля, балки и даже огороды в его высоких белых соцветиях-факелках. Если вспомнить, что цены на хлеб продолжают расти, и «напряжёнки» с хлебом и другими продуктами весной и в начале лета не миновать – несмотря на принимаемые правительст-вом меры по закупке зерна из-за рубежа,– и с учётом прошлого неурожайного года, этот бурьян нам как предупреждение-символ, и его можно смело переименовать в «Заткни горло». Впрочем, можно и не переименовывать: при настоящей голодовке неважно, что затыкать…
Моей ошибкой было на какое-то время приблизиться к болотцу, которое Белка всегда с охотой проверяет, так как здесь когда-то из-под неё была до-быта болотная курочка, а однажды ею же была поднята даже пара крякв. И в этот раз я не смог её удержать на сухом… «Утятница» моя скрылась в зарослях, а вскоре захлюпала под другим берегом. Ещё минут через пять подала голос… Но кого можно там облаивать – для меня остаётся загадкой. Правда, через какое-то время собака выбралась из болота и догнала меня.
А вокруг…, как писал ещё А.К. Толстой,
«И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало».
Стрелки часов перешагнули за 7 вечера. Начало темнеть. После непродолжительного предвзлётного кряканья пара уток ушла по руслу в сторону большой воды, к плотине. Через некоторое время призывное кряканье повторилось. Долетел до нас и ответ – дальний, из самой глубины плавней. И я, стремясь увеличить сектор обстрела, выпутался из бурьяна и подобрался поближе к болоту, откуда продолжалась перекличка и призывы к взлёту. Видно, одни –молодежь – торопили, а старые осторожные всё задерживали и откладывали взлёт. Белка между тем вернулась обратно в своё болото, где вновь принялась кого-то облаивать – редко, но с завидной настырностью. Уж не вышедшего ли на охоту барсука или енотовидную собаку?
Я находился под прикрытием широкого талового куста с уже пожелтев-шими узкими листьями, и утки должны были пройти или слева или справа от моей засады. Взлёта я, к сожалениию, не услышал, но одинокого крыжня справа увидел вовремя. Он вынесся на небольшой высоте, но с приличной скоростью,– не меньшей, чем у МИГ-29 на вираже, и первый выстрел по такой близкой и заветной цели (из-за его виража-выкрутаса) был безрезультатным до обидного – я даже ружьё опустил и глядел на удаляющуюся птицу – не начнет ли она (а вдруг?!) валиться; но тотчас опомнился и приложился вторично, когда селезень был уже на приличной дистанции… И – чудо! – «кряк» резко завалился на правое крыло, как бы подвернув его под себя, и слышно шлёпнулся в густом бурьяне. Перезаряжаясь на ходу – надо было ожидать и представителей основной стаи вслед за этим «разведчиком», – я ринулся вслед за подбитой птицей. Но травы наверху были густы и высоки, а поздний вечер, уже как ночь, тёмен. И здесь, памятуя, что «лучше синица в руке, чем журавль в небе», нарушая все правила охотничьей конспирации и маскировки, начал подзывать так некстати отлучившуюся помощницу. И возмущению моему не было предела. Кажется, угрозы подействовали, и Белка, мокрая и грязная, как самая неряшливая на свете хрюшка, примчалась наконец.
-Птица! Птица! Ищи! – и показывал рукой – вокруг, окончательно убеждаясь, что не запомнил точное место падения… В итоге я искал в одном месте, помощница – в другом… Но на что способен человек в потёмках? Между тем собака рыскнула в одной стороне, потом в другой, сделала пару «лисьих» прыжков, и в каких-то семи-восьми шагах от меня начала над кем-то расправу… Как хорошо, когда тебя (пусть поздновато, но) понимают!
- Фу! Фу! Дай же, дай! – и я с трудом, но отбираю ещё живого крякаша, до прихода собаки ловко прятавшегося от меня в кустах.
«Вот… только со второго выстрела… и вроде бы трудовой трофей, а уж не так захватывающе и интересно: этот будет пятым с начала сезона, не считая чирка…»
Успокаиваясь, ещё чего-то ожидаю. Но кряканья не слышно, а ночь чер-нильно густеет с каждым мгновением,– пора и честь знать. Часто именно в такие минуты человек остро чувствует свою уязвимость, даже какую-то отторженность от мира сего, и понимает, что он сейчас лишний в засыпающей природе.
С трудом разыскиваем велосипед, и уже в полной темноте, где пешком, где на колёсах продвигаемся к дому.
В комнате собралась приличная «компания»: кроме хозяйки – две соба-ки и кот, и все – очень внимательные и даже напряженные ожиданием,– а бу-дет ли и сегодня апофеоз дня – «выкладка трофеев»?
- Вот рупь, вот второй, – и я выкладываю стреляные гильзы так, как будто это и всё, что осталось на память об охоте.
- Не густо, не густо, – иронизирует хозяйка.
Рюкзак всё ещё в моих руках и я как бы не нахожу ему места, и когда интерес к нам почти потерян, стараясь походить на фокусника-иллюзиониста, быстро выхватываю селезня и делаю наконец так ожидаемую всеми «выкладку» перед зрителями. Валентина ахает, Аза застывает на месте, сраженная такой завидной добычей непонятно и удивительно как (?) добытой без её (?!) участия. А Белка – уже в стойке бдительнейшего часового над своей уткой и с высоко взъерошенной по всему хребту шерстью: верный, убедительный и предостерегающий знак горя и беды всякому, кто посмеет приблизиться к нашему с ней заветному трофею.
Один только рыжий котёнок-несмышлёныш, как самый глупенький пока из всей стаи, тянет к птице лапку… Не сам, а… одна лапка… сама по себе и с явной опаской, – видно, и он прекрасно чувствует остроту момента, эту критическую, близкую к взрывоопасной, ситуацию, но… не может удержаться от одолевающего искушения.
-Убери, убери сейчас же! – торопит жена, и не желая собачье-кошачьего конфликта, сама прячет селезня под крышку погреба.
Что ж, охотничий ритуал закончен. Осталась «проза жизни»: ужин, чи-стка ружья и вечерняя книга (желание мудрости вводит в царство небесное).
Хороший день прожит: кормили на зиму пчёл, паковали в мешки на зимнее хранение соты – золотой запас каждого пасечника, собирали со старой яблони налитые солнцем и напитанные соками земли розовощёкие и сочные яблоки, и не какие-нибудь – вкуснейшие (пятибалльные!) Мекинтоши. Про запас и мышка тащит корку в норку. Ну, а вечер – нет ещё таких слов, чтобы обо всём случившемся рассказать на память эмоционально и красочно,– как было! – и как проалел за спиной и ушёл безвозвратно ещё один твой охотничий закат, как синели дали, а потом темнели деревья – сначала вдали, а потом и вблизи, рядом, а по дороге домой из высокого бурьяна и непроглядной чёрной тьмы неслись по бокам и за тобой невнятные, пугающие «волчьи» шорохи.
Отличный день! Памятный. Добрый.
А вечер и надставить нечем, а так бы хотелось.
Под гипнозом
... Хвала тебе, прелестный белый свет,
хвала тебе, удачная война,
вот я из тех, которым места нет,
рассчитывай не слишком на меня.
И. Бродский]
Всю неделю жгли морозы до минус 22 и, кроме того, со второй её половины замела завирюха, да такая, что в лесополосах намело по метру и более.
В субботу высунулись с Принцем в поле,– показалось, что поутихло. И когда шли под ветер, как будто всё было нормально и терпимо. Так и дошли почти до дач напротив газопромысла, полагая, что всего зайца в метель «смело» в самую глубину балок. Но разыскать ни одного не удалось. Одно из двух: или зайцу сегодня надо наступить на уши, чтобы поднялся, или он поголовно вытравлен здесь.
Решил перебраться через шоссе, в сторону Дмитровки.
Сегодня вся надежда на помощника. Может быть, и хорошо, что уметеливает далеко, возможно, кого-то сдуру да случайно и подвернёт...
Но фокс мой большой интеллигент, – ходит исключительно по чистым местам, редко-редко заглядывая за деревья, и никогда – в гущу кустарников и трав. Неук ещё. К тому же, в поле на всякие руководящие указания и команды он, неслух, и ухом не ведёт.
Вот опять почти скрылся из виду слева от посадки, где я иду с её навет-ренной стороны.
Похоже, зайчик готовится или уже начинает устраивать общие сборы: ещё у одной лесополосы было наслежено вот так же, как
[right]
[/right]ight][/right]
