здесь, – прилично, но никого там и поблизости не нашли: в морозную погоду серые бегают много. И все эти малики могут быть нарисованы одним единственным, но шустрым экземпляром. Вот и тут – тропки робкие, две-три соединяющиеся следовые дорожки, не более. Мало, слишком мало осталось серого. Грубо говоря, и невооруженным глазом видно, что местная популяция на грани полного исчезновения. Биологи и охотоведы знают, что для нормального его воспроизводства (и продолжения охоты) должно быть не менее 25 голов русака на каждые 1000 га, а у нас и 5-6 едва наберётся. А это значит, что поголовье неуклонно сводится на нет. Воспроизводственные участки, скажете? А кто на них специально проводит хоть какие-нибудь биотехнические мероприятия?! И именно на них лисицы подчищают русачьи выводки ещё летом, и в первую очередь. А главное, нет охраны…
Поэтому такая «биотехния» способна не возрождать, а в лучшем случае, лишь задержать на какое-то время процесс исчезновения русака.
Стоп! Что это там за новости, что за фОКУСЫ такие?
Принц возвращается ко мне своим же следом, а за ним увязалась какая-то мелкая собачонка, которая то показывается, то пропадает вдали...
Во-он – будто возвращается… К хозяину, наверное. Нет, просто приостановилась. И Принц задерживается на месте, – поджидает.
«А если это одичавшая шавка, то что с ней делать?»
Вон снова тёмненькая жучка припустила за Принцем, – то ли желает прогнать, то ли горит желанием поженихаться... И как это Принц изменяет своему всегдашнему правилу: непременно обнюхаться с новым собратом и познакомиться? Или уже?..
Я поджидаю на открытом месте и даже не отшагиваю вправо под прикрытие посадки, но зачем-то… опускаюсь на колени и… неожиданно замечаю и подавляю в себе вполне осознанное желание сделаться незаметным, прикрыться на этом открытом месте и на белом фоне одной своей белой шапкой... Теперь чуть сдвинуться или упасть уже поздно... Вот как захотелось и мне познакомиться с неизвестным! Здесь бы впору, как это говорится, – и самому в воду, и пузыри на дно.
Наконец, метров с 80 я различаю, что При удирает во все лопатки вовсе не от собаки, а от самого наиобыкновеннейшего зайца! Чудеса в решете! Ладно, пусть не видит (если уж совсем ослеп), но как не услышать при таком похрустывающем насте, что его с километр уж преследует зверёк, за которым он должен охотиться сам?! А если не дано охотиться, то хотя бы просто преследовать! Но не удирать же! Что, только битых способен душить и догрызать? А целых и здоровых? Так ведь гонялся за взбуженными не единожды, не мальчик-несмышлёныш уже...
Но факт налицо – удирает от куцехвостика явно, чуть не во всю мочь. Да ещё, ка¬жется, оглядывается назад, – а не накинется ли на него серый зверь до того, как он приспеет к хозяину?
А что ж заяц? Неужели в преддверии своих брачных игр и драк сделался таким храбрым и необыкновенно агрессивным, что не боится собаки? Или толком не проснувшись, перепутал мал-собачку, вертихвостика с куцехвостой,- с вожделенной серой самочкой? Что, способен видеть только белоснежное брюшко «дамы сердца»? Понятное дело, совсем мало их осталось. Наверное, кому- то не достаются вовсе, кому- то только сладко и томно грезятся милые подружки. Даже если учесть, что русак не обладает цветным зрением, то здесь и самый захудалый дальтоник на его месте различил бы, что его самка не может быть чисто белой вся... Или у этого пухлячка полнейшее заклинивание сознания на сексуальной почве по времени сезона, и кроме белого цветка - пуховичка подружки он ничего не способен различить и отличить?
Сплошные загадки, не считая ещё и того, как они там встретились...
В общем, говоря научным языком, степень гормональной активности гипофиза и половых желез зашкалила, – и другого достоверного объяснения такому необычному поведению, кажется, не найти.
Заяц уже в пределах выстрела! Но приблизился к фоксу настолько, что теперь прикрыт им полностью. Замираю с поднятым ружьём. Теперь Принц от меня в каких-то 25 шагах, а длинноногий в 35–40. Не догнал, невдалаха. На самую малость отстал.
Кажется, и преследователь начал понемногу различать затаившегося и напускаю¬щего на выстрел охотника, будто даже притормозил и, кажется, сделал попытку вильнуть в посадку... Поздно! – Хватился монах, когда смерть в головах.
То ли выстрел подбросил русака высоко вверх, то ли сам он, осознав наконец оплошность, пытался одним прыжком повернуть вспять. Поздно! И он распластывается на месте. Тут и При, словно очнувшись, в два прыжка оказывается над своим преследователем и вымещает на нём... Что? Не страх ли свой? Не так ли и люди-трусы при случае отыгрываются за пережитое от кого - нибудь унижение страхом?! (Незаслуженное унижение горько, а заслуженное и того горче). И тоже ведь доходят до жестокости. Нет, неудачное, конечно, сравнение с животными; у людей-трусов это часто доходит до крайней мерзости; всё много хуже.
Но каков спектакль разыгран? Невиданный! Ну, ладно б ещё из-под гона набежал или там какой ошалело-шумовой... А то ведь сам погнался за собакой! Да не простой – охотничьей! Нет, не понять, как ни гадай, ни поступок (проступок?) моего охотника, ни необычное поведение русака. И хотя помощник не гонял, как положено, но ведь как на поводке вывел, как на верёвочке притащил бедолаху под выстрел! Уж не гипнозом – магнетизмом ли каким взял, или сверхсметливостью, прорезавшейся спонтанно, вдруг? Эх, и темна же вода в облацех!
«Ну, и кино! В жисть такого не видывал и не слыхивал ни от кого! И каких только на охоте не может быть случаев, ЧП, историй, курьёзов и самых-самых разных капризов-сюрпризов?!»
При возвращении – против ветра – досталось жестоко обоим: ветер бросался в ожесточённую драку в союзе с колким и жестким снегом, превращающимся под его напором в острые мелкие стальные иголки, мешающие видеть, ослепляющие. Кажется, мы оба воспринимали эти казусы погоды как… чью-то некую месть за что-то содеянное не так… и молча, безропотно, как провинившиеся, терпели.
И домой еле приплелись, пройдя (в обратную сторону, по прямой) не более 10 – 12 километров. Без усилий нет успеха.
Лицо обледенело, и никогда бы не подумал раньше, что на Слобожанщине можно явиться домой в настоящем сибирском куржаке.
