Защита или украшение?

Виктор Петрович подъехал к самому  забору и остановился перед  калиткой.  Забор имел древний вид.  По- другому не скажешь. Когда-то, лет сорок назад, он был даже покрашен. Теперь краска, почти выгоревшая, потрескавшаяся сотнями морщинок, упорно цеплялась за доски забора, стараясь прикрыть его старость.  Точно так же забор пытался прикрыть собой старость своего хозяина. Хозяин, похоже, давно не обращал внимания ни на забор, ни на  жалобный скрип калитки, который она издавала при каждом прикосновении к ней. Калитка была ровесницей забора, и вид ее мог вызвать только уважение к тем усилиям, ценой которых она могла цепляться за забор и служить своему хозяину.
Дед  Виктора Петровича  жил в районе города, который в былые годы назывался застройками частного сектора. Одно время они с женой его, бабой Валей, начали заранее волноваться по поводу переезда  в благоустроенную квартиру и не представляли того, как  будут жить без своего огородика, в четырех стенах. Их район подлежал под снос и  расселение. Со всех сторон наступали новостройки. Грянувшая перестройка остановила это наступление, так и оставив  их домик  в  улице вторым от края, где высились многоэтажки. Новые дома уже  много лет строили совсем в другом месте, образовав новый  микрорайон.
Вот уже около сорока лет Виктор Петрович подъезжал сюда.  За эти годы изменилось все.  Изменилась страна, изменилась жизнь, изменились люди, приспособившись под все эти изменения.  Здесь ничего не изменилось. Забор, калитка,  в палисаднике три  окошка с обшарпанными ставнями, под стать забору. Ни время, ни рука человека не прикасались к этому островку памяти,  на который каждый раз попадал Виктор Петрович, открывая знакомую с юности калитку.  Он не мог забыть те времена, когда подъезжал сюда не на Тойоте, а на зелененьком Запорожце, чтобы в очередной раз забрать деда с его рыбацкими снастями и укатить  за город, на озера, на рыбалку, как они делали это обычно, все лето по пятницам.  Возвращаясь  обратно на следующий день, они привозили не только рыбацкий улов. Каждый раз молодой Витюха, как называл его дед, возвращался полным  впечатлений от волшебства звездной ночи, пропахший  дымком рыбацкого костра, который  всю ночь  завораживал и притягивал глаз,  с древних времен обладая над человеком  магической властью.
Все это и многое другое  Виктор Петрович помнил, спустя  много лет, тоже став пенсионером и дедом, как и его дед, которого он в те годы называл по-другому. С легкого языка Витюхи в те молодые годы все называли деда не иначе, как «дя Во». Это было очень удобно. « Дядя Володя» - звучало длинно, «дядя Вова» - было как-то несолидно. Так и был он для всех – дя Во, пока Витюха не стал  отцом, а сам дя Во – дедом. Несмотря ни на что,  дед словно не замечал перемен в жизни. Виктор Петрович в каждый свой приезд оставался для него все тем же Витюхой, неприкосновенным для времени, как забор, калитка и все внутреннее убранство дома, куда он входил каждый раз

Виктор Петрович привычно подошел к калитке. В  нее не так-то просто было попасть. Надо  сначала войти в палисадник, стукнуть деду в окно, чтобы он вышел и открыл засов  со двора. В любое время суток калитка была заперта. Отучить от этого деда было делом безнадежным, подобно тому, как невозможно было отучить его закрывать ставни, давно отсутствовавшие на остальных домах улицы.  Это значило бы замахнуться  на ритуал, на незыблемые устои жизни, на однажды установленный порядок. Точно так же выходило со всем прочим, и с забором, и с калиткой. Убедить деда  что-то изменить, обновить, покрасить – это было обречено на непонимание и решительный отказ. Он всегда считал, что сделают не то,  не так, хуже, чем он, находясь  в  возрасте восьмидесяти лет, когда сам уже ничего не мог делать. Даже горбыль, который ему привозили для печки, он сам перетаскивал  потихоньку все лето, распиливая его  в размер одному ему известной длины. Только уголь он разрешал летом Виктору Петровичу перетаскать с улицы во двор. При этом Виктор Петрович каждый раз ожидал  замечаний деда, что  таскает уголь неправильно.
На его стук в окно дед вышел, открыл калитку. Виктор Петрович вошел во  дворик, поднялся по ступенькам в дом. Дед уже семь лет жил один после смерти  бабы Вали.  Через низенькую дверь Виктор Петрович из сеней вошел на кухню и застал там другую Валюху, как называл ее дед. Это была его соседка. Она только- только вышла на пенсию и с давних пор жила по соседству. При жизни бабы Вали и речи не могло идти о подобном ее визите. Баба Валя была крутого нрава, острая на язык, который всегда обо всех говорил то, что думает о них его хозяйка. Она всех соседей держала в кулаке, из которого дед даже и не пытался высунуть нос навстречу своим желаниям. Теперь, со слов деда, Валюха каждую неделю прибегала занять денег, поскольку жила она одна, но не любила скучную жизнь, без компаний. С каждой пенсии  она исправно возвращала долги, чтобы через неделю опять вернуться. Она была шустрая и незлобливая. Виктор Петрович давно ее знал и про себя называл пулеметчицей за то, что  она говорила не отдельными словами, а тараторила очередями, разобрать в которых отдельные слова бывало затруднительно с непривычки.
Одно окно кухни выходило в палисадник, а другое  -  во  дворик, в сторону калитки. Под этим  окном стоял высокий, обитый железом, сундук. На нем и сидела соседка. Увидев вошедшего, она поздоровалась и затараторила,  не успевая выговаривать окончания слов:
- Это что же такое делается-то, а?  Дед-то на днях что учудил опять! – успел уловить Виктор Петрович, ничего не понимая. Дед  молча прошел мимо  Валюхи  и сел на табурет у другого окна, возле стола. Он продолжал помалкивать.
- Что ты думаешь, - не унималась Валюха.  - Пришли на днях двое молодцов и установили деду два газоанализатора. Один в кухне, другой – в комнате. Взяли с него четырнадцать тысяч!
Дед  сидел молча, с таким видом, словно ничего не понимал и ничего не мог сказать о случившемся.
- Подожди, - перебил ее Виктор Петрович. -  Какие газоанализаторы? Зачем? У деда печное отопление! Не может быть!
- Вот и бумага есть, - дед протянул лежавший на столе лист бумаги. Это оказался не просто листок, а договор о продаже, с солидными реквизитами,  печатями и подписями. Приборы были установлены на стену, да к тому же еще должны были включаться в розетку, видимо, по желанию хозяев. Все было оформлено, солидно, законно, стоило четырнадцать тысяч, но при всем том, это было никому не нужно.
- Ко мне тоже заходили, - не умолкала соседка. -  Но я отказалась – зачем они мне нужны? Газа у меня нету! Ведь летом были эти же парни. Заходили, медицинские аппараты предлагали, коробки всякие! Да мне они зачем?  И денег у меня нет! Летом приходили, и вот опять заявились, осенью! – непрерывным потоком лилась ее трескотня, в которой с трудом приходилось разбирать слова.
Виктор Петрович знал, что летом дед купил три коробки с медицинскими аппаратами на тридцать тысяч рублей. Все те товары в аптеках стоили гораздо дешевле. Тогда тоже все было оформлено через торговый договор на бланке солидной формы, с реквизитами солидной фирмы, с печатями и подписями деда под словами о том, что товар куплен  добровольно и  возврату не подлежит.  Фирма была иногородняя, недостижимая для ног клиентов. Виктор Петрович тогда лишь махнул на деда рукой: Раз тебе все это надо, так пользуйся, поправляй здоровье. Единственно, Виктор Петрович возмущался:
- Ты, дед, целыми днями сидишь взаперти, не попасть к тебе через калитку. Как они к тебе в дом попадают, незнакомые лица? А если они тебе по башке  дадут? Никто их искать не будет. Ты об этом подумал? Зачем ты их впустил в дом?! 
Дед  только разводил руками:
 - Они постучали в окно, спросили – Исаева здесь живет?  Ну,  я и впустил. 
Виктор Петрович изумился – продавцы ходили не вслепую. У них была база данных.  Они целенаправленно ходили по адресам стариков и "впаривали" им,  растроганным чужим вниманием, любые товары. Старики были последними осколками того времени, в котором они умели только трудиться для страны, не имея тогда понятия о жуликах с милыми улыбками.
Оказалось, что деду приборы были не нужны, как и Виктору  Петровичу, который отказался их брать.
Виктор Петрович сожалел о том,  что легкомысленно отнесся  летом к визиту  заботливых  продавцов и перевел все в шутку. Сейчас было не до шуток.  По всему выходило, что ребятки почувствовали в избе деда запах денег, который они на этот раз выдали за запах газа. Только теперь Виктор Петрович понял, что  деда надо воспринимать как  беспомощного старика, нуждающегося в защите от проходимцев с печатями. На вопрос о том, зачем он их впустил на этот раз, дед только разводил руки: "Сам не знаю".
Дед с бабой Валей всегда прикапливали деньги, которые у них  хранились дома. Деду ничего не стоило купить и те приборы, и  газоанализаторы. Похоже, ребятки это поняли. На этот раз их наглость возмущала Виктора Петровича. Он строго- настрого наказал деду, чтоб тот никого не впускал в дом, а звонил ему в таких  случаях.
Прошло несколько дней, но беспокойство не покидало его. К беспокойству примешивалось  другое, какое-то гадливое чувство, ощущение того, что мир незримо треснул, треснул его здравый смысл, по которому он развивался когда-то, и через эту трещину в окружающую жизнь  прет всякая гниль, всякая плесень, прикрытая солидным видом или милой улыбкой. Теперь плесень эта  вцепилась в его деда, высасывая из него все, что тот заработал за свою жизнь.
Неужели от этой плесени с печатями нет никакой защиты? – вопрос не давал покоя Виктору Петровичу. Он не удивился бы отрицательному ответу, привыкнув жить во всем том, во что превратилась страна. Виктор Петрович вдруг понял, что беспомощность и бездействие ставят его в глазах  жуликов, обслуживших деда, на одну полку с ним -  на полку ожидания  своей очереди в списке их клиентов. Неужели их нельзя остановить? Вопрос лишал Виктора Петровича покоя, заставлял его хоть что-то делать. Но что? Он и раньше-то не любил вступать в какие-либо контакты с шестеренками государственной машины, каждый раз чувствуя себя в таких случаях ненужным винтиком этой, раздутой от своих  необъятных органов, машины. Но  бездействие угнетало его . Отбросив сомнения, он взял у деда последний  торговый договор и отправился с ним в  городскую прокуратуру.
Здание прокуратуры выглядело солидно, радовало глаз новизной отделки и украшало улицу своими архитектурными изысками.  Оно вполне могло бы претендовать на роль архитектурного украшения всего города, а не только одной улицы. Внутри  великолепие обстановки не уступало фасадным красотам и вполне походило на место,  где царят закон и порядок,  за  которыми  призваны следить служители  данного заведения.
Виктор Петрович объяснил сидевшему на вахте суть своего визита, и тот вызвал дежурного прокурора. Через некоторое время, достаточное для того, чтобы посетитель понял всю несвоевременность своего вмешательства в работу  учреждения, в комнату для посетителей вошел мужчина с толстым журналом.  Журнал был в  черной обложке, а мужчина – в цветущем возрасте.  Глядя на вошедшего, можно было залюбоваться,