Сказка про Призвание

Вещи бывают живые и неживые.
И живых вещей надо остерегаться.
Неживые вещи всегда остаются на месте,
а живые двигаются. Никогда нельзя
знать заранее, что они могут сделать.”
Дж. Лондон

Любая приличная сказка немыслима без присказки. В данном случае в качестве присказки является необходимым отметить тот факт, что рассказанная здесь история не могла произойти ни в одном мало-мальски порядочном государстве, управляемом порядочным правительством, которое денно и нощно печется о благе своих граждан, об их благополучии, о здоровье физическом и нравственном настрое. Не могла эта история произойти ни в одном государстве, политика и нравы правителей которого достойны понимания и уважения других стран и далеки от наказания санкциями политическими, экономическими, спортивными и культурными. Более того, история эта не могла бы произойти на планете, где взору изумленного инопланетянина могла предстать хотя бы одна страна, отличающаяся от стран с вышеперечисленными порядками. И это неудивительно, ибо речь в этой сказке пойдет о скотном дворе с его своеобразными обитателями и их своеобразными нравами. Ведь только там, вдали от человеческих ценностей и морали могла случиться эта история.
Надо сказать, что двор этот скотный не представлял из себя ничего особенного – двор как двор, поэтому сейчас трудно сказать за какими воротами и за каким забором все это случилось. На всех скотных дворах, где читали эту историю, слушатели, как сговорившись, трясли бородами, бодались рогами, рассекали хвостами воздух, били себя копытами в грудь и в один голос хором кричали, что случилось все это именно у них, только под другими именами, которые, мол, в истории этой переврали. После этого, как правило, следовало требование наказать врунов. Поэтому трудно сказать, где конкретно случилась эта история без опасения вызвать обиду и недовольство прочих подобных сообществ.
Началась эта история, действительно, типично для любого скотного двора, что само по себе не является удивительным фактом, поскольку все они, скотные дворы, призваны служить одному лозунгу: ДАЕШЬ ПРИРОСТ ЖИВОГО ВЕСА И ПОГОЛОВЬЯ! Строго в соответствии с этим лозунгом и появились на свет умильного вида поросята у первой леди двора Хавроньи - крутобокой обладательницы фотогеничного розового пятачка. Все обитатели скотного двора давно смирились с ее положением первой леди и с вытекающими из этого положения ее привилегиями по той простой причине, что Хавронья была фавориткой борова Феникса, которого сторонились даже лошади из – за его не по-свински огромных размеров. Вот только с именем фаворитке не повезло. Это имя, Хавронья, старило ее – молодую, блестящую боками и сверкающую глазами. Да и у борова имя, было не лучше. Никто из обитателей двора не понимал этого не свинского имени - Феникс и вся челядь называла его просто – Фикс. Откуда им было знать, всей этой челяди дворовой, что именем своим он был обязан геройскому прошлому. Давно, в его малолетстве, свинарники были деревянные, а скотники были курящие и пьющие, отчего в том прошлом шустрому борову пришлось дважды спасаться из пожара. О былом геройстве теперь напоминали имя Феникс да остатки хвоста, который больше походил на кривую обгоревшую спичку, нежели на хвост. Несмотря на соответствие внешнего вида его имени Феникс, имя Фикс предводителю двора нравилось больше и все вокруг об этом знали.
Подруг у Фикса было много, но среди этого множества Хавронья сразу заняла место фаворитки, едва достигнув зрелого возраста и спелых форм. Боров Фикс строго следил, чтобы вся жизнь двора была подчинена главному лозунгу и неудивительно, что вскоре у Хавроньи появились на свет поросята. Удивительно было другое, и даже не удивительно, а весьма возмутительно для всех, что поросят новорожденных оказалось всего двое - и это при размерах родителей?! До сих пор любая уважающая себя фаворитка Фикса приносила не меньше восьми поросят, а тут - всего двое!? Брожение в умах по этому поводу усмирял только грозный вид и внушительные размеры Фикса. Никто не пытался вслух усомниться в достоинствах фаворитки, своими показателями пробившей брешь в священном лозунге скотного двора. Фиксу не стоило большого труда исправить возникшую неловкость и обеспечить рост поголовья с участием целого ряда бывших фавориток, в результате чего покой скотного двора не был нарушен, тем более, что поросята у Хавроньи оказались справными и крепкими. Им как-то сразу подобрали имена - Хряк и Хрюк. Хряк был очень солидный, уже в первые часы жизни, а Хрюк очень выразительно хрюкал и пускал пузыри, посмотреть на которые сбегались все окружающие при первых же его хрюках, которыми поросенок с первых часов жизни привлекал к себе внимание, как оказалось потом, не случайно. Именно Хрюк стал героем этой истории.
Появились на свет поросята одинаково справными, но жизнь у них пошла по-разному. Хряк быстро набирал вес, день ото дня, и даже во сне он сосал молоко, не отрываясь от матери. Хрюк с первых дней стал заметно отставать в весе от брата. Он вяло сосал молоко, больше спал, похрюкивая во сне. Дни шли за днями, они складывались в месяцы, и разница между братьями становилась все заметней. Хряк превратился в молодого жирного задиристого борова, который больше ел, чем хрюкал, манерами напоминая своего папеньку. Днем он молча бегал по скотному двору и развлекался тем, что с разбегу валил с ног поросят – ровесников, врезался сходу в толпу кур, гусей, уток и проносился мимо них, сея панику и переполох в рядах худосочной дворни низкого класса жирности, из которой никто не собирался с ним бодаться. Его папенька Фикс, развалившись в нагретой солнцем грязи, только довольно урчал при виде таких сцен.
Его братец Хрюк имел совсем другой вид. Он слабо набирал вес и скорее был тощий, чем просто худой, хотя молока у Хавроньи было вдоволь и хватало для других поросят. Хрюк был к молоку равнодушен. Когда он сосал молоко, то не закрывал, как все поросята, глаза. Они были устремлены у него куда–то в одну точку, словно он о чем-то думал, а это сосание молока мешало ему сосредоточиться. Подобно Хряку он не бегал по двору, зарабатывая авторитет бесшабашным нахальством, а тихо бродил по закоулкам двора, пока не натыкался на что-нибудь непонятное, а наткнувшись, замирал, изучая непонятное немигающим взглядом и ничем не отличаясь при этом в своей неподвижности от кормушки с отрубями. Из такого оцепенения его частенько выводил Хряк, с разбегу свалив с ног и убегая прочь. В ответ на это Хрюк не бросался на обидчика, а поднимался на ноги, не обращая внимания на свой измазанный от падения вид, и продолжал поиски нового непонятного. Измазанный жижей вид и странное поведение не по – свински худосочного поросенка отбили интерес к нему у молодых хрюшек, и они равнодушно отворачивались от него своими кокетливыми хвостиками.
Обитатели скотного двора были заняты привычными ежедневными хлопотами – их кормили, и они повышали свой привес, занимаясь увеличением поголовья, что и требовалось от них. Тощий поросенок никого не интересовал, а его не интересовали те заботы, для которых он должен был жить на этом свете, не подозревая об опасности для своего будущего от такого отношения к своим обязанностям. Лишь старый мудрый индюк заметил эту опасность. Когда-то в детстве он работал индюшонком в школьном живом уголке. Он даже знал что такое глобус и видел зверюшек, набитых внутри соломой. Индюк знал, что никто в пределах скотного двора не ответит утвердительно на его вопрос: "А ты видел глобус?" Он хвастался всем, что из него за его знания сделают памятник, набитый соломой. Индюк этот все видел и все знал, но несмотря на это ни разу не попал в суп. Он пожалел однажды Хрюка:
- Не повезло тебе, малыш. Брат твой в папеньку пошел, а тебе маменькина порода досталась. Видел я, как она по молодости книжку изгрызла с картинками. Студент один двор охранял да забыл ее, а маменька твоя нашла и изгрызла ее всю. Наглоталась грамоты вместо брюквы вот и оконфузилась – родила вас двоих. И ты, видать, такой же чудной от этой книжки, -  индюк недовольно покачал головой. Хрюк не знал, что такое книжка и не понимал недовольства индюка. Шло время, а он все так же бродил по двору и искал не кормушку, а что-то новое, непонятное, интересное.
За это время его братец Хряк заматерел и уже с разбегу разгонял не поросят, а стайки своих друзей – свиней, валившихся с ног от его молодецких набегов или бросавшихся вроссыпь. Хрюк тоже подрос, оставаясь скорее тощим, чем худым. Интерес к еде у него напрочь отсутствовал, то бишь, аппетит и даже мало-мальская еда, что попадала в него, сжигалась без остатка от его многочисленных мыслей, не превращаясь в знаменитое свиное сало. Хрюк не мог представить и понять, что это была за книжка такая, изгрызенная маменькой в свое время, но книжка эта искала выхода в его организме, лишая покоя и внося смятение в его желания и мысли. Эти поиски не давали ему покоя до тех пор, пока он не начал петь. Поросячьи заботы были ему чужды, и своим тщедушным телом он не вписывался в их весовой ряд. Однажды вырвавшаяся на свободу песня, ее первые звуки окрылили Хрюка, наполнили его существование новым смыслом, позволили ему забыть про его природу и окружающих обитателей. Но эти обитатели очень быстро сами напомнили ему о себе, потому что Хрюк недолго упражнялся в свих сольных концертах себе под пятачок. Его увлечение зашло так далеко и так захватило его, что незаметно для себя он начал распевать свои песни во сне, по ночам, и только первая ночь прошла для него без последствий, захватив врасплох спящий скотный двор. Бедняга Хрюк не понимал того, что все его песни для окружающих звучали одинаково, о чем бы ни пела его душа и то, что для него было песней, райскими звуками, для окружающих слышалось как бесконечное, пронзительное, режущее слух и сон ХРЮ – ХРЮ – ХРЮ!! Поэтому на вторую ночь после двухчасового поросячьего визга скотный двор взбунтовался. Толпа разношерстных, разнолапых, разноклювых, но одинаково разъяренных сослуживцев Хрюка по скотному двору ворвалась в свинарник, наплевав на авторитет и габариты Фикса. Толпа выволокла Хрюка наружу и бросила в поросячью кормушку, оглашая наступившую наконец тишину нешуточными угрозами. Толпа грозилась пустить его на корм вместе с его песнями, если повторятся эти жуткие визги. Вид наказанного Хрюка, торчавшего из кормушки, и победа над его невыносимыми воплями привела толпу в умиротворенное состояние. Победители быстро разбрелись по своим норам, клеткам, насестам, загонам для дальнейших сновидений.
Хрюк остался один и не спешил выбираться из вылизанной его сородичами кормушки. Он лежал в этом большущем корыте, смотрел на звезды, и их молчаливое перемигивание вернуло его на землю скотного двора. Он вдруг ясно понял, что не петь ему больше песен, к которым он почувствовал интерес больший, чем к еде и ко всей своей поросячьей жизни, предназначенной для наращивания подкожного сала. Только что ему в легкой форме дали понять, что занятие это небезопасно для его здоровья, которого он мог запросто лишиться, отделавшись лишь заключением в эту кормушку. Со слушателями ему не