Рене Д’Карт родился 31 марта 1596 года в городе Лаэ провинции Турень французского королевства. В четверг, после дождичка. Новорожденный был одет в бирюзовый камзол фламандского сукна, грудь перехватывала широкая лента с надписью на санскрите: SATYAT NASTI PARO DHARMAH. На лице грудничка отчетливо проявлялась небритость.
— Tere! — поздоровался Декарт с присутствовавшими. — Я разве похож на браминского гиппопотама?
Счастливый отец Иоахим Д’Карт, судья из соседнего городка Ренн, весьма уважаемый в округе человек, которого никак нельзя было заподозрить в склонности к мистицизму, засопел и рухнул в обморок.
Кюре Флориак, срочно по такому случаю вызванный в дом роженицы, как человек, глубоко убеждённый в верности теории метемпсихоза, не слишком удивился происшедшему событию. Заинтересовало его, скорей, другое.
— «Tere» ведь здравствуйте на чухонском, — сказал вслух кюре. В годы беспечной юности будущий слуга церкви немало покочевал по Европе и был знаком с чужими наречиями. — Откуда французский младенец может знать это слово?
— Объяснение лежит на поверхности, — сказал юный Декарт, с удовольствием уплетая кроличью ножку. — Моя матушка, пребывая в известном положении, любила прогуливаться у городской стены, которую ремонтировали каменотесы, нанятые в Ревеле. Разумеется, они общались между собой на родном языке. Вот я и выучил, что здесь странного?
— В самом деле, — согласился кюре, испытав столь же глубокое, как и счастливый отец Иоахим, желание упасть в обморок, что еле справился с собой.
Как вы догадались, уважаемый читатель, Декарт с самого начала жизненного пути представлял из себя незаурядное существо. Появившись на свет столь экстравагантным образом, он продолжил шокировать добропорядочных граждан города Лаэ глубинными познаниями во всех научных дисциплинах, а также в области практической анатомии. Отец Декарта, не имея возможности держать гениального сына взаперти, чтобы не выглядеть этаким бурбоном в тот просвещенный век, окончательно удалился по служебным делам в соседний Ренн и встречался с отпрыском не чаще, чем раз в полгода и не более чем на несколько минут.
*Нет религии выше истины (санк.)
Матушка Декарта, кроткая и богобоязненная Жанна Брошар, через год после родов, ставших событием всемирного масштаба, слегла с острым приступом чахотки, да так и не встала. Злые языки, однако, утверждали, что подлинной причиной скоропостижной смерти молодой цветущей женщины стало состояние остолбенения, которое она испытала, застав сына, оживлённо беседующего с подозрительными личностями в скафандрах на языке, несколько напоминавшем перуанский. Но авторитетные историки полагают, что этот злобный пасквиль сочинили иезуиты, с которым Декарт боролся всю жизнь, не щадя живота своего.
После смерти матери воспитанием Декарта занялись бабушки и тётушки по семейной линии, то есть никто. Воспользовавшись свободой, а также в связи с отсутствием в городе Лаэ интернета, фитнес-центра и даже захудалого борделя, Декарт увлёкся математикой, сконцентрировавшись на принципе виртуальных скоростей. С его помощью, а также наблюдая за таянием снежинок в нередкие для той эпохи ненастные дни, он точно рассчитал полёт к звездам и обратно. Металлический аппарат, предназначенный для полёта, Декарт проницательно назвал «челнок». К семилетнему возрасту он направил в канцелярию двора его Величества Генриха IV ещё десятка два подобных проектов, среди прочих, план переноса египетского сфинкса в Марсель на подводах, скользящих над морской гладью на воздушной подушке, который весьма заинтриговал кардинала Ришелье. Однако кардинал, бесконечно занятый враждой с мушкетерами, не сумел обеспечить должное финансирование, а королевские чиновники, ретрограды и мракобесы, отправили все проекты юного Декарта на свалку. На этой свалке в 1930 году немецкий студент по имени Вернер фон Браун, в пух и прах проигравшийся в карты, роясь в поисках какой-нибудь поживы, случайно обнаружил чудом сохранившие фрагменты трактата о полёте на орбиту и использовал его в своей дальнейшей карьере, ни разу не упомянув имя соавтора.
Те же ретрограды королевские чиновники прозрачно намекнули Иохиму Д’Карту, что покой Его Величества следует охранить от сумасшедших проектов сына, в противном случае отец лишится судейского кресла.
— Пора нашему Рене обучаться наукам, — торжественно объявил судья из Ренна, прибыв на очередное свидание с сыном, чем вызвал приступ гомерического хохота у обычно глухой бабушки Луизы-Генриетты.
— Трудно представить более достойное место, чем иезуитский колледж Ла Флеш, — продолжил судья, упрямо не замечая комичность ситуации.
— Конечно, отец, — скромно ответил Декарт.
Среди преподавательского состава колледжа были те, кто принимал участие в допросах небезызвестного Джордано Бруно и те, кто в текущий момент вели оперативную разработку господина Галилея. Существует документально не подтвержденная и критически оцениваемая серьёзными исследователями версия, что те и другие бились меж собой об заклад, каким образом закончит свои бренные дни юное дарование: на костре или в подземельях Ватикана? Впрочем, сведения о сумме ставок до наших дней не дошли.
Вместе с тем в колледже Декарту было хорошо. Место это было уединённое, далёкое от мирской суеты, текучестью вод небольшой речушки вдохновлявшее на созерцательность. Есть предположение, что начальные страницы «Рассуждения о методе» о том, что не стоит ломать старый дом, не подготовив новое жилище, Декарт сочинил именно в этом дивном месте.
Поселили его отдельно от прочих школяров, усматривая в хрупком теле миазмы страшной чахотки, сгубившей его мать. Именно в колледже Декарт впервые произнёс свои знаменитые слова «Я мыслю, следовательно, я существую. Господа, поберегите французскую кровь!», объясняя пустоголовым лекарям, что не стоит лечить пневмонию кровопусканием. В Ла Флеш у него появился и первый настоящий друг — Марен Мерсенн.
На личности этого человека и его роли в жизни и судьбе Декарта следует остановиться отдельно. В каждом веке есть персоны, определившие эстетический смысл эпохи. В восемнадцатом столетии такими были Вольтер и изобретатель парового двигателя Уатт. В девятнадцатом физик Максвелл и химик Пастер. В двадцатом непредсказуемый Тесла и неизвестная широкой публике домохозяйка из Цинциннати Анна Фришкот, развлекавшая себя в процессе приготовления яблочного пирога математическими изысканиями, которые в конце века легли в основу программного обеспечения WI-FI.
В первой половине семнадцатого столетия в Европе таким человеком оказался Мерсенн. Он был талантливым универсалом — математиком, лингвистом, композитором, благодаря ему криптография стала наукой, а не придурью магов, после его изысканий человечество вспомнило теорию гармонических обертонов. Но не это было главным. Мировая культура в его лице получила уникального топ-менеджера, равному которому не было ни до, ни после.
Мерсенн вёл обширную переписку с лучшими умами (бумага стала дёшева и доступна, гуси плодились в достаточном количестве, мысль больше не нужно было сокращать до технических параметров пергамента). Именно в письмах к Мерсенну Ферма изложил свою возмутительную теорему. Мерсенн успевал везде и всюду. Спасал Галилея (французский король с его подачи прозрачно намекнул в письме Папе Урбану, что от одного костра может вспыхнуть вся Римская церковь), добивался мира между гугенотами и католиками, полемизировал с Гоббсом и Гассенди о наилучших формах общественного устройства, реставрировал Реймсский собор, и каждый четверг, невзирая на погоду и самочувствие, собирал в своей парижской келье физиков, математиков, философов, священников, астрономов, врачей, ясновидящих, кабалистов и множество других одарённых людей. Так зарождалась Парижская Академия наук, юридически оформленная уже после смерти Мерсенна его учениками Кольбером и Паскалем.
Для Декарта Мерсенн оказался земным воплощением ангела-хранителя. Декарт был младше на восемь лет, но это совершенно не помешало им сразу подружиться.
— Всё понятно, — сказал проницательный Мерсенн. — Налицо логика обратного движения. Ты родился знающим всё, во всяком случае, в понимании нормальных людей. Следовательно, в их понимании ты ненормальный. Таким образом, тебя ждёт приют для душевнобольных, если ты проживешь тихим помешанным, или Священная Инквизиция, задачей которой станет усмирить твой буйный нрав.
— Быть может, мне сбежать? — сказал Декарт.
— Куда ты сбежишь, Рене? — усмехнулся Мерсенн. — К аборигенам Китая? Маловероятно, чтобы в этом пункте они являлись менее нормальными, чем жители Европы.
— Следовательно, я есть наказанье божье уже от рождения? — спросил Декарт.
— Наказанье относится к категории предопределения, — сказал Мерсенн. — Вопрос этот, как минимум, туманный, пожалуй, из области, что первично: курица или яйцо, — как человек, который готовился в священники, Мерсенн был очевидным атеистом. Явление вполне обычное для позднего Средневековья, да и не только. — Строго говоря, я не считаю существенным для жизни человека анализ небесных инстанций. Более важно разобраться, как прожить жизнь не бездарно, стараясь не наступать на грабли, которые маячат перед самым носом.
— Что ты предлагаешь? — сказал Декарт.
— Единственно разумное в твоём случае. Забывать. Сколько ты знаешь языков?
— Сорок три, — сказал Декарт.
— Надо оставить два, — сказал Мерсенн. — Родной и ещё какой-нибудь, например, немецкий. После совершеннолетия вспомнишь, пожалуй, несколько, не более пяти, вполне достаточно, чтобы слыть эрудированным человеком. Предлагаю составить таблицу, что и когда тебе следует забывать, и приступить к её воплощению.
— Это странно, — сказал Декарт. — Сознательно глупеть.
— Воспринимай это как игру, — сказал Мерсенн. — Ты же ребёнок. Когда повзрослеешь, полагаю, тебе будет забавно методом эксперимента и опыта открывать то, что уже было известно.
Следует заметить, что Декарт весьма преуспел в этом увлекательном занятии. К шестнадцати годам, к моменту окончания колледжа, он забыл почти всё из того, что знал с младых ногтей. Мерсенн давно жил в Париже, Декарт навестил родной дом, отец, удовлетворённый результатами иезуитского образования, с радостью согласился на то, чтобы сын продолжил учение в столице, готовясь к будущей карьере стряпчего. У него остался, правда, лёгкий осадок подозрительности, когда по чистой случайности заглянув в сафьяновую тетрадь, небрежно брошенную сыном у кровати, он обнаружил вместо романтических стишков малопонятные арифметические формулы, но выбора у Иоахима Д’Карта не было: сын вступил в тот возраст, когда имел полное право на самостоятельное плаванье.
Господином Байе, главным официальным биографом Декарта, периоду его парижской юности дана ёмкая и исчерпывающая характеристика: вёл рассеянный образ жизни, занимаясь, в основном, математическими опытами. Слово «рассеянный» можно трактовать двусмысленно, но вынужден разочаровать. Во внешних проявлениях его жизни не было ни капли чудачества, фривольные женщины были редкостью,
