Рыбацкая память

                                                            Память  подобна кривому  зеркалу.
                                              Былые невзгоды она часто                                                   
                                                  изображает в смешном виде.
Франсуа  Ларошфуко.
Ночь завораживала своим коктейлем  из непроглядной тьмы цвета черного бархата и вселенской тишины. Этот коктейль не могли испортить ни отблески  угасавшего костерка, ни кряхтенье деда, который даже в такой темноте умудрялся найти себе занятие, не позволявшее тишине одержать над ним победу. В отличие от деда, ВиктОр  не собирался побеждать ни эту тьму, ни эту оглушающую тишину. После сытной рыбацкой ухи он лежал поодаль от костерка на спине, не моргая смотрел на звезды и слушал тишину ночи, растворяясь в ней.
Уже лет тридцать они ездят с дедом на рыбалку, на эти ночевки под звездами и однажды попав под эту магию ночи, ВиктОр уже не мог вырваться из ее чар. Этот добровольный плен его удивлял, удивляло и то, что плен этот не надоедал, удивляло то, что можно слышать тишину ночи. Он даже не задумывался над тем, что ездил и ездит на все эти рыбалки, на ночевки у костра не ради улова, а ради вот этих ночей.  Каждый раз рыбалка  для него начиналась не с приезда к деду, как это бывало по пятницам после работы, не с дороги на озеро, не с установки сетей, а вот с этого момента, когда рыбацкая возня закончена, рыбацкий котелок пуст, костер угасает, прощально  хвастаясь красотой раскаленных угольков.  Солнце уступало свое место в природе царству ночи, и он полностью  погружался в коктейль ночных ощущений.  Этот коктейль не пьянил, в отличие от портевешка, который не церемонился с дедом,  а быстро отключал всю дедову движимость  и быстро укладывал его спать у костра, поскольку  ноги дедовы в темноте не могли нащупать землю и беспомощно проваливались в пустоту, отчего на ногах он стоять не мог при всем своем желании.
Ночная магия не пьянила ВиктОра, он просто растворялся в ней и было удивительно это ощущать – чувствовать себя  частью и этой тьмы, и этой тишины. Он лежал и не ощущал своего тела, не осознавая того, где кончаются его руки, ноги и начинается тьма, словно его тело и вся эта тьма были единое целое – Природа. Однажды, давно, ощутив это – как  тишина и тьма ночи походят сквозь его тело, он хотел это испытывать вновь и вновь,  это слияние с природой. Он чувствовал, что  тьма и тишина, проходя сквозь его тело, словно  пылесос, вытягивают из его души, из уголков его тела  всю черноту, всю грязь, очищают его как ковровую дорожку от пыли , набившейся за неделю, с прошлой рыбалки.
Тьма и тишина проводили над ним свою процедуру, а сверху на него, как на пациента палаты  ПРИРОДА, смотрели звезды  и подмигивали ему : ну как самочувствие?  Не большая ли доза тьмы? Не добавить ли тишины? Или порцию ночной росы? Звезды тоже участвовали в этой магии ночи и без них она бы просто не состоялась.  Ночное небо словно черная булка с изюминками звезд  дразнит того, кто на него смотрит : что, нравлюсь я тебе? Хочешь меня попробовать? Ведь я знаю тайну мироздания и может  лучше тебе ее не знать, человек, потому что ты очень расстроишься и будешь разочарован, узнав из этой  тайны свое истинное место в природе.
Но чтобы услышать этот вопрос, надо хотя бы поднять глаза к этой булке и увидеть ее, а кому ж это надо?  ВиктОр понимал, что земные заботы  пригибают людей все ниже к земле, даже днем некогда  взглянуть на небо, заметить его красоту. А днем на небе красуются звездные братья – облака. Они не менее красивые, даже более важные, солидные, словно прячут портфели в складках своих рыхлых боков.  Днем ВиктОру, как и всем, некогда любоваться облаками,  и если бы не звездное небо рыбацких ночей, он бы не открыл для себя истину, которая оглушила его как удар дубиной  и стала позвоночником  души, поскольку засела там навсегда.
ВиктОр  не догадывался о существовании этой истины, он просто любовался звездным небом, растворяясь в ночной тиши. Видимо, звездное небо за столько лет поняло его неправильно. Звезды решили, что этот человек упорно ждет от них тот секрет, который никак не хотят постигнуть люди и поэтому однажды вместе со всей красотой звездного неба и очарованием ночи в голову к ВиктОру пришла мысль, чтоб остаться там навсегда. Однажды он вдруг понял, что вся эта красота – это небо, эта земля,  этот костер, эти облака  днем и звезды ночью-  все это не для него. Он видит все это как гость, как зритель .Когда- то он покинет этот  мир, а все вокруг останется прежним – и небо, и звезды и облака. Сначала эта мысль, как и предупреждали звезды, ошеломила и шокировала его, но потом помогла понять то, что  надо  просто каждый миг успевать радоваться всему этому миру, его красоте, беречь ее и как можно меньше гадить всей своей жизнью  на этой земле.
Здесь, под звездами, вопросы задавать было некому. Он задавал их себе сам и сам же на них отвечал. Многое теперь виделось в ином свете. ВиктОр с удивлением понял даже то, что быть гражданином страны гораздо легче, чем чувствовать себя частью природы. А как было бы здорово – подумалось ему после этого открытия – если бы чиновники  от власти чувствовали себя не частью своих портфелей и кресел, а частью всей этой природы ! Какие бы они писали законы ?!! Звезды только перемигивались  в ответ таким его неземным мыслям, ведь они там, наверху,  хорошо знали, что в природе нет еще такого вещества, из которого можно было бы лепить подобных чиновников.
ВиктОр  помнил ту ночь, когда дед только  ополовинил бутыль  портевешка, как  тот  ласково называл  свой  портвейн,  и поделился с ним навеянными ночной красотой мыслями:
- Знаешь, дя  Во, зря всех этих бандитов и злодеев держат по тюрьмам, ведь им оттуда обратной дороги нет. Лечить их надо здесь, под звездами, этой звездной тишиной, чтобы они пропитались ею, подышали, послушали эту тишину. Это чистит душу лучше всяких решеток и заборов. Только здесь может почувствовать человек то, что он  всего лишь козявка на листке жизни, который надо беречь так же, как он бережет нас. ВиктОр чувствовал, что от этой рыбацкой страсти ему не избавиться и всегда отшучивался  в том смысле, что от пьянства и наркомании людей лечат, а от рыбалки лекарство еще не придумано.
Дальнейшая жизнь на рыночном пространстве страны показала, что и от этой болезни есть средство и называется оно -  безденежье  на фоне частокола цен вокруг АЗС.
На рыбалки они начали ездить с дедом еще тогда, когда дед не был дедом, а был  весьма могутным  перцем в расцвете  сил и желаний, для которого пол-литра водки в выходной была обычной нормой. С легкого языка ВиктОра в те годы вся родня, а потом и соседи и даже на работе обращались к деду тех лет не иначе как « дя Во». Дедом он стал гораздо позднее, когда дети у ВиктОра пошли  в школу и опять же так удачно, словно на свет народился с этим почетным званием, поскольку, будучи Козерогом по гороскопу, он и раньше- то всегда выглядел старше своих лет.
Первый раз они поехали с дя Во на настоящую рыбалку в далекие семидесятые годы прошлого века, после того, как , выстояв на заводе несколько лет в очереди, тот купил новенький  Москвич- 412 на те деньги, что заработал в молодости на комбайне после армии. Дя Во всегда любил прикапливать денежки, тем более, что у них с женой, которую он звал Валюхой, детей не было, жили они в своем доме и деньги копить умели из двух кошельков или гомонков, как называл их дя Во.  Покупка машины в те времена – это было событие, чуть ли не городского масштаба, когда машины в ихнем городишке  на улицах можно было пересчитать по пальцам, особенно личные. О кредитах и ссудах народ слыхом не слыхивал и каждой покупке предшествовал длительный срок накопления денег. Любая покупка была долгожданным событием. Считалось большим грехом не обмыть купленную вещь должным образом с приятными тебе людьми. К этому делу дя Во подошел очень серьезно и основательно и в течение недели была обмыта, фактически, каждая деталь  Москвича, включая и запасное колесо.  ВиктОр не без оснований подсмеивался над дя Во за то, что тот всегда все делает так хорошо, что плохо становится, за что бы тот ни брался. Обычно плотники лезвие топора проверяют пальцем. У дя Во этот вариант бы не прокатил: он так точил свой топор, что тот разваливал любой палец от малейшего прикосновения. И так было во всем. То же получилось и с обмыванием новой машины. Не успел дя Во на ней ни разу выехать из двора, а за ту пьяную неделю его жене Валюхе пришлось три раза отмывать бедного Москвича от последствий обмывания. Дело в том, что стоял Москвич у них во дворе, у крыльца. Очередные гости, очумевшие и переполненные от самогона и закуски, из дому выскочить в последнем порыве своего организма  успевали, а проскочить мимо машины – нет… . Когда дя Во выбирался из дому вслед за  жертвами своего  гостеприимства, во дворе он заставал распахнутую калитку, а у крыльца – свою новенькую машину , обильно покрытую остатками хозяйских угощений. Его жена Валюха, неугомонная голосистая бабенка, была не обделена словарным запасом русских выражений, привычных для языка и слуха подсобной работницы на заводе. Пока она в очередной раз отмывала машину, вся улица могла слышать много новых слов и про  дя Во, и про его гостей и даже про машину, в отличие от которой ВиктОр  уже давно испытывал на себе всю эту скрупулезность и тщательность дя Во, которые вместе с нерусской педантичностью дя Во и его любовью к мелочам делали общение с ним невыносимым. ВиктОру он давно напоминал асфальтовый каток – его нельзя было ни ускорить, ни затормозить и вся его деятельность была подчинена внутреннему распорядку  организма, а не внешним условиям или окружающим его людям.
Когда ВиктОр приезжал к дя Во перед рыбалкой,  всегда повторялось одно и то же. Напрасно жена пыталась ускорить рыбацкие сборы своими восклицаниями:
- Да что же это за  щупень такой ?! Да как ты в армии-то служил?! 
Дя Во все эти крики давно не трогали, он просто молча ходил и продолжал собирать в дорогу  какие-то гвоздики, веревочки, пакетики, мешочки помимо  всего, что нужно для рыбалки.
Жизнь в родном городе ВиктОра  протекала таким образом, что жители его ходили на работу, зарабатывали там деньги, а жили рыбалкой всем мужским населением.  Остальная часть населения жила дачей в надежде хоть иногда затянуть туда свою рыбацкую половину. Любому приезжему в город трудно было поначалу ориентироваться в городских заведениях: куда бы он ни зашел – всюду висели фото с рыбацкими трофеями  от плеча до земли, чучела рыб или фото с дачными цветочками. Невозможно было по приемной определить профиль  завода, учреждения, присутственного места – всюду одно и то же.  Любой шпион в очередях, автобусах, на базаре мог выведать только одну информацию: где ловится карась, где окунь, где жирует щука,  где свирепствует рыбнадзор, чем лучше подкармливать кабачки  и как солить огурчики с хрустом. И горе тому, кто не рыбак – говорить с таким не о чем, он обречен на вымирание в одиночестве и ему только один путь в ночные сторожа.
В те годы весь этот город был помешан на одном слове, и слово это было – УБАГАН. Оно звучало всюду: в