Могущественное разума 2.

проливами. Там, за много рек, за много гор на полуострове Малакка у самой оконечности Евразии перед островами Индонезии взлетел, возвысился порт мореходов Сингапур – феноменальный город, почти город будущего. 
 
* * *
 
    Неистовство прокатилось над всей Испанией, когда ж такое было, будто сродни эффекту разорвавшегося ядра, огромного ядра под небом всей Кастилии. То была картина, написанная, созданная неким Доменико Теотокопули, уроженцем острова Крит – той Земли изобилия, довольно зрелым мужем, переехавшим в Испанию, не получившим признания в Мадриде при королевском дворе, отчего перебравшимся в Толедо, в городе его нежной любви к прекрасной донье Иерониме и совместному сыну Хорхе Мануэлю Теотокопули. Но что, же, привело в такое неистовство и Кастилию, и всю Испанию, что докатилось до остальной уж ныне просвещенной Европы, как век, вставшем на путь Возрождения?

    То была картина, что сотворила переполох в разумах тех, кто увидел. Но как такое возможно, сродни преподобию полётом ангела иль взором от колесницы дьявола? То была картина «Вид на Толедо», подписанная греческими буквами подчёркнуто изящно «Доменикос Теотокопулос, критянин».
    Сады Толедо, дома Толедо в низине взором с высоты, нет не от холма, с высоты полётом парящего орла, гордых крыльев расправленных, бушующим ветром над долиной уходящих горизонтов. Но как такое возможно? Как музыки чарующие звуки испанской гитары, как взором с вышины лазурной синевы небес Кастилии. О, миг над Толедо!

    В той просвещенной Европе,  тогда уходящей от тьмы мраков Средневековья на небосклоне искусства Высокого Возрождения взошла, взлетела новая звезда, именуемой Эль Греко за приверженность к античности Великой Греции – Эллады. Но истинно его величие будет, однако, осознано намного позднее, когда в веке девятнадцатом романтик Делакруа увидит в нём равного посреди соцветья великих этой изумительно торжественной эпохи, что собой ознаменовал Ренессанс, как одну из самых сиятельных вершин разума.   

    Лишь в глубокой старости Эль Греко, урожденный Доменико Теотокопули на острове Крит (а 73 года вполне считалось долгожительством в те времена Средних веков), у самого порога, ведущей в иной свет он оставит кисть от неожиданного сердечного удара. Но перед этим, ведомый ли интуицией о неизбежности конца в этом свете, пригласит он к себе того самого укромного писаря именем Диего Бурручага, того самого, который повстречался ему, когда он шёл любоваться видом на Толедо. В тот день, когда искренним порывом души да позавидовал парящему полёту гордого орла.

  - Я позвал тебя, дабы рассказать тебе, что всегда терзало мою душу, ибо до сих пор не могу понять того, что произошло со мной в тот день, когда повстречал тебя, когда ты меня повстречал, идущего прогуляться, идущего полюбоваться видом на Толедо.
  - Что ж могло истерзать душу большого мастера яркой живописи, что взволновалась вся Испания? – тихим голосом вопрошал мирянин, чьей ношей судьбы всегда было писание разных приказов, инструкций и не более того.
  - Никому не говорил, ибо убоялся я прослыть еретиком, иль же вошедшим в слабоумие, иль вовсе сошедшим от тропы разума. Но, вижу в тебе внимательного, достойного слушателя, который поймёт…
  - Я внимаю всей сутью своей.
  - В тот день, когда поговорив с тобой, прошёл дальше, в тот день, когда позавидовал воспарившему орлу над Толедо, то не заметил, как откуда внезапно, вот так, и спустились с небес двое, но обличьем не ангелы, далеко не ангелы. Иль посланники дьявола? Так подумал я, онемев, уж совсем утратив дар речи от такого провидения, от такого невообразимого представления, что вряд ли привидится кому-либо из смертных. И говорил один из них: «Ты увидишь Толедо из вышины, из-под самой синевы небес, то воспаришь с нами, и увидишь то, что дано увидеть таковое лишь далёко дальним потомкам ныне живущих».
  - И что случилось далее? – вставил любопытствующий вопрос Диего Бурручага сверканием блеснувших глаз, как отражения взбудораженной души.
  - Крепкие руки держали меня за локти, и все втроём были мы уподоблены тому орлу, воспарившему над долиной. И мы свободно птицами летели, пролетали над Толедо, над мирным Толедо. Но можешь сказать, почему ж никто в тот день не приметил нас в ясном небе, когда каждая птица на примете? Но тогда я был вместе с этими, каковых причислить ли к человеку, в ореоле чуда невообразимого, ибо я вместе с ними и был невидим взору каждого, кто прохаживался по улочкам тихого Толедо. И от этого мига, мига полётом гордо воспарившего орла, что сродни волшебству ли, аль очарованию колдовскому, иль грёзам от самого дьявола, но написал я эту мою самую дивную картину, картину «Вид на Толедо». Вот отчего и случилось то очарование и буйство неистовое над всей Кастилией, над всей Испанией. Но вот кто ж они, взявшие меня в полёт парящего орла?! 
 
   Спустя несколько дней и ушёл в мир иного света Эль Греко – этот позднее признанный живописец, виртуозный мастер ярко смелых цветов, соцветий палитры. И напишет тогда скромный писарь из города Толедо эти слова об этом выдающемся художнике из острова Крит, что дойдут до потомков тех, в ту эпоху Ренессанса светлого бывших, живших, проживших, слова уважением от души искренней, что услышаны ныне: «Последующие столетия будут восхищаться его искусством, не имея возможности ему подражать».