Хирургия

Впервые он шёл в больницу не на приём, а именно ложиться, и это было… да, это было как-то страшновато.
 
В детстве его хотели положить в стационар, кажется, с воспалением лёгких, и они с отцом даже приходили туда, в старое мрачное здание довоенной постройки из тёмно-красного кирпича - такого тёмного, что оно казалось ему «опалённым огнём войны», в буквальном смысле.

Отец в коридоре разговаривал с доктором, а он уселся на лавку, за какой-то стол; тут же сидели больные в халатах и вели свои беседы.
- Ну, как ты? – спрашивал один, подсаживаясь к другому, который сидел с книгой. – Волнуешься? Когда на операцию?

- Завтра, - отвечал тот. – Вот читаю, отвлекаюсь, стараюсь не думать... Мандраж! Боюсь, ночью не засну.

И мальчик тогда понял, что операция – это когда тебя режут, и это страшно. Отец подозвал его:
- Вот, здесь будешь лежать. Видишь, как тут хорошо!..

- Да, - завлекающее-ласково говорил доктор, - в детской палате положим… Там детишек много, весело!

Мальчик был склонен к размышлениям с философским уклоном и любил одиночество. От ужаса, что вокруг будет множество «детишек», этих неунывающих шумных идиотов, у него выкатились глаза:

- Не-ет!! – закричал он. – Не буду!! Буду дома болеть!!

Так оно и случилось. Мамочка, поскольку он не хотел и плакал, не отдала его в больницу к чужим дядям, и он благополучно болел дома.

*    *    *
Мрачный хирургический корпус высился перед ним в зимних сумерках. 
В коридорах уже царила ночная тишина, хотя был ещё вечер. Дежурная медсестра удивлённо взглянула на него (что за больные в такой час?), но прочитав записку главврача, недовольная, начала оформлять. Долго писала что-то в карту, подклеивала ЭКГ и прочие справки; потом измерила рост, вес, и заставила переодеться. 

Он, стесняясь, разделся и натянул новый спортивный костюм, купленный специально для этого случая; ноги сунул в шлёпанцы. Всю прежнюю одежду и зимние ботинки засунул в мешок, и сестра его унесла. «Оставь одежду всяк сюда входящий, - подумалось ему. – Дантов ад, кажется, был повеселее».

Потом сестра вернулась и повела его наверх. В новом облегающем спортивном костюме с белой окантовкой он  выглядел ничего себе, этаким спортсменом, но вид сильно портили старые шаркающие шлёпанцы.

Ступеньки были крутыми, потолки - высокими. На каждой лестничной площадке во всю стену были двери с матовыми стёклами; на втором этаже висела табличка «Гинекология», на третьем – «Хирургия»; всюду пугали строгие надписи: «Посещение больных только в приёмные часы», «Без халата не входить!» и «Врачей в ординаторской не беспокоить!».
 
Коридор был длинный, тусклый; слева вдоль него тянулись высокие окна со старыми, рассохшимися рамами, справа – такие же высокие и старые двери палат. Дежурная на этаже, сидевшая за столиком, тоже удивилась, и сказала, что мест вообще-то нет… но можно положить прямо здесь, в коридоре. Действительно, вдоль прохода стояли кое-где металлические койки с пустыми сетками, и на одной уже кто-то лежал.
 
Не успел он застелить матрац, как пришла другая медсестра, сказала, что будет готовить его к операции, что это очень важно, и отвела его в какую-то каморку, смежную с ванной.  Это была «клистирная».

Уложив его на клеёнку, она заставила его спустить штаны и принять позу эмбриона; затем влила в него три литра холодной воды и велела массировать живот. Потом строго сказал: «Ну, всё, можно в туалет. Только аккуратней мне там!»
 
Ощущая, что раздулся как дирижабль, он, согнувшись и изо всех сил сжимая анус, двинулся к туалету. Внутри плескался целый аквариум, рыбки метались и просились наружу, и, главное - клапан просачивал! Путь был не близкий. «Дойду ли? – думал он обречённо, поддерживая живот и осторожно перебирая ногами. – Господи, помоги!»
 
Дойти удалось практически без потерь и, едва прикрыв за собой дверцу, он познал великое счастье… а потом и горе, поскольку никакой туалетной бумаги там, конечно, не было. «Пустяки, - ободрял он себя, выуживая из-за батареи пыльный газетный обрывок. – Мужчина должен быть неприхотлив… как верблюд - корабль пустыни!»
 
Вернувшись в ванную и хорошенько вымыв руки, он, облегчённый, с чувством исполненного долга, улёгся на койку. Теперь он был чист и снаружи, и изнутри.
Вскоре он задремал, но среди ночи был разбужен каким-то шумом, голосами и треском отдираемых, законопаченных на зиму, оконных рам.

- Эй, эй! Ты что делаешь? – кричала, пробегая мимо него, дежурная сестра. – Чего вытворяешь??
 
На подоконнике стоял мужик - тот, который тоже лежал в коридоре - и с силой рвал на себя раму.

- Да ты посмотри, что у тебя под окнами-то делается! – кричал он в странном возбуждении, разглядывая что-то внизу.  – Ты глянь только!..
За окнами стояла непроглядная ночь, темень, тишина, и не было ни души.

- Ай, ай! Он нам все окна сломает! – всполошилась сестра, кидаясь в ординаторскую. – Олег Сергеич! Олег Сергеич!!
     
Выскочил заспанный врач – молодой, высокий мужчина в халате; подбежала ещё одна сестра. Всем вместе им удалось стащить этого типа с подоконника. Тот резко дёргался, вращал глазами и со страхом оглядывался на окно.

- Видали? видали, сколько их? – бормотал он. – Сюда лезут!.. Кипятком их надо, кипятком!

- Ой, милый! Да ты совсем плох… - говорил врач, заглядывая ему в зрачки. – Что с ним?

- Да хрен его знает, - отвечала сестра. - Поступил с ножевым, перевязку сделали.

- Это ж «белочка», типичная, - говорил Олег Сергеич. - Ему в наркологии место, а не в хирургии! Он, того гляди,  бросаться на людей начнёт… или из окна. Чего с ним делать-то?..
  
- Слушай-ка! – подумав, обратился он к мужику. – Как бы они тебя не утащили, а? Опасно ведь так просто лежать. Давай-ка мы тебя к кровати привяжем - с кроватью-то не унесут, сволочи! А?

Мужик повращал глазами, испуганно поозирался и… согласился. Сёстры уже тащили старые простыни и полотенца. Мужика уложили на койку и стали привязывать.

- Крепче давай, - волновался он. – Сильнее, ну!

- Не переживай, примотаем так, что не оторвут, - веселились сёстры. – Ну, Олег Сергеич! Ну, голова! Что бы мы без вас делали?

Олег Сергеич, самодовольно улыбаясь, проверял надёжность узлов.

- Учитесь, девочки, пока я жив! Вколите ему, чтоб спал. Утром будет, как огурец.

Но и утром этот мужик огурцом не стал. Не спал он всю ночь, дёргался, раскачивал кровать, что-то выкрикивал. Вся ночь прошла в беспокойном соседстве с алкашом, сна почти не было.

Утром по коридору замельтешили медсёстры, поплелись, шаркая шлёпанцами, больные в туалет, появились в накрахмаленных халатах врачи. Проходившая мимо медсестра сказала, что в палате освободилось место, можно переходить.
 
Палата вся была уставлена койками так, что оставались только узкие проходы; кое-где стояли и тумбочки. Народу, на первый взгляд, было видимо-невидимо. Он разглядел свою кровать с голой сеткой, проскользнул к ней, постелился, лёг. Соседом оказался один развесёлый парень, кочегар, у которого была двухсторонняя грыжа.

- Кочегар?.. Как же ты уголь бросал, с двухсторонней-то? – удивлялись все.

- Так я и не знал, что это такое. Ну, выпирает, ну и что? А когда е…ся, так на этих пузырях и катаешься… С одного на другой, хе-хе!..

Полежав и послушав разговоры сопалатников, он узнал, что страдают тут все разным. Были и аппендициты, и грыжи, операции по которым считались простыми. Но были и геморройники, и язвенники, и проктолочники...
 
Появился, наконец, чисто выбритый врач в белоснежном халате и шапочке: весь его вид был гимном гигиене и чистоте. Врач осмотрел и помял его живот, и сказал, что операция будет сегодня - прямо сейчас. Он покрылся холодным потом… «Сейчас, боже!»

Вскоре за ним пришла медсестра и повела его куда-то в конец коридора. На двери было написано «Процедурная». «Зачем? Какие ещё процедуры?» - думал он, прохаживаясь по кабинету.
 
Когда ждать уже совсем надоело, вошла толстая медсестра в возрасте и с нею целый выводок девчонок в белых халатах, явно практиканток из медучилища. «Ложитесь, больной, - сказала тётка. – И спускайте штаны» «Как?» - не понял он. «Так, - отвечала она рассеянно, раскладывая какие-то инструменты. – В буквальном смысле»

Он улёгся на кушетку и приспустил спортивные штаны, до самого низа обнажая живот. «Нет, спускайте полностью. Будем вас брить» И тётка, слегка раздражаясь, стала ему помогать. Когда штаны слезли до колен, и показался на свет маленький испуганный членик, девочки стали прыскать и стыдливо отворачиваться. 
Сам он, покраснев как рак, стиснул зубы и уставился в потолок. С таким органом, точнее, органчиком, расчитывать на какой бы то ни было интерес у девочек было просто смешно…
 
«Ну-ка, внимание сюда! – повернулась толстуха к девицам, и взяла бритвенный станок. – Ближе! Всем сюда смотреть. Делаем вот так…» Двумя пальцами она приподняла член и стала брить вокруг него, натягивая кожу.

Он видел, что старшая специально тыкала девчонок носом в то, чего они стыдились, избавляя их от ненужного, непрофессионального смущения. 
«Ну-ка, давай ты, Семёнова!» - толстуха протянула станочек черноглазой симпатичной медичке с тёмной чёлкой на лоб. Та, стараясь не смотреть больному в лицо, взяла станок, сосредоточилась, двумя пальчиками левой взялась за член и потянула его кверху. И дело пошло! Член даже немного увеличился... Так, чуть-чуть. Особое внимание старшая уделяла паховым  областям: девочки брили их, оттягивая мошонку в сторону.
 
В конце концов, он натянул штаны и смущённо всех поблагодарил. Девчонки хихикали и переглядывались.

Не успел он вернуться в палату, как за ним пришла сестра из операционной. «Вас подготовили? Выбрили?.. Пойдёмте»

В операционной пришлось раздеться догола; ему дали завернуться в простыню и повели к операционному столу, на который он самостоятельно взобрался. Медсестра стала его «фиксировать», притягивая руки специальными ремнями; он не сопротивлялся, и даже помогал. Потом перед его лицом повесили экран из простынки, и собственного тела стало совсем не видно.

Пришёл молодой хирург с сестрой-ассистенткой. Смотрели, мяли живот, заставляли кашлять. 
«Пойми, мне же не с головы платят, - говорил хирург ассистентке, прощупывая у больного дно мошонки, так называемое кольцо. – Куда мне спешить?.. У меня ставка. Ну-ка, кашляйте, больной. Сильнее!» «Да, какой тут интерес, - соглашалась сестра. – Смотри, да у него тут и нету ничего…» «Да, почти ничего. Но такие грыжи тоже ущемляются - будь здоров! Давай анестезию… Начались укольчики, больной!»

Уколы так уколы, подумаешь! Неприятно только, что в пах... О! О-очень неприятно!

«Пошли укольчики глубже!» Куда уж глубже?? О-о-о!! Прямо в мочевой пузырь!! Не-ет!! 
«Спокойно, никакого пузыря… Это иннервация, - говорил хирург. - Ну, вот и всё. Скальпель!» «Думаешь, пора? А выждать?» «Нормально, три минуты уже прошло… Понеслась»

Возились в левом паху долго: мяли опять, давили… Или резали? но безболезненно. Анестезия! Великая вещь! Ему вспомнилось «обезболивание» у военного хирурга Пирогова, о котором он читал: стакан самогона, и по солдату на каждую конечность.
 
«Всё! Зашиваем… Заклеивай!» Простынку сняли, ремни расстегнули. Левый пах в длину заклеен марлей, как конверт. Сам перебрался на каталку, ничего, не больно. 
Повезли ногами вперёд. «Ну,