тоже прыгали губы, когда я его коричневые ботинки начистил черным гуталином.
- Ну все. Баларев, твоя песенка спета! - вспылил Сабельников и, громко вопя, атаковал Юрку.
- И совсем нет, я еще спою! - не согласился Юрка, отмахиваясь от Игоряхи.
- Как думаешь, споет? - спросил меня Серега.
- В Большом театре - точно нет, - авторитетно заявил я, - а вот с "Пискунами" можно попробовать.
Нине Федоровне пришлось приложить немало усилий, чтобы оттащить их друг от друга.
- Что же это такое, - сетовала она, - никак с вами не сладишь. Дикость какая-то! Вот когда люди культурные и воспитанные, а не варвары какие-нибудь...
- Варвары - это те, кто Древний Рим разрушил, я знаю! - гордо сказал Женька Лисицкий.
- Не только... Они много чего разрушили, в том числе и ряд произведений искусства. И не перебивайте меня! Повторяю. Если люди культурные и воспитанные, то все спорные вопросы они решат мирным путем, полюбовно... - И в какой уже раз Нина Федоровна тяжело вздохнула. - Понятно вам?
Мы закричали, что понятно. Но по ее лицу было видно, что она глубоко в этом сомневается.
После долгих и оживленных споров, мы решили в галерею не ходить, а пойти в Зоологический музей. Это такой исторический музей животных. Учительница сказала, что там очень много беспозвоночных... Да и позвоночных достаточно.
Лично я ничего против Третьяковской галереи не имею. И даже с удовольствием вспоминаю, как недавно мы с мамой посетили другую галерею - рядом с метро "Кропоткинская". И там мне особенно понравилась картина, где древние нидерландцы катаются на коньках. Но чего-то в ней не хватало, в этой картине... И после недолгих раздумий, я понял, что не хватало отличного хоккеиста Шишкина из "Мотора", и я решил его пририсовать. Но мне не удалось это сделать - картина-то оказалась под стеклом!
Я подошел к смотрительнице зала и попросил ее снять стекло. Та очень удивилась и спросила - зачем? Тогда я ей рассказал про хоккеиста Шишкина, и о том, сколько шайб ему удалось забросить за свою карьеру. Тетя-смотрительница сказала, что этого делать никак нельзя, а Шишкина пусть я рисую дома, и что ей совершенно безразлично сколько шайб и кому он их забил.
Что же мне Шишкина дома рисовать, заметил я тете, когда у меня над тахтой висит его портрет, вырезанный из журнала. А смотрительница мне ответила, что я ей надоел со своим хоккеистом.
И только я кончил описывать ей портрет Шишкина, а заодно его друга и партнера по нападению Мишкина, как она схватилась за сердце и пожаловалась, что у нее высокое давление и кружится голова, а в глазах все шайбы, шайбы, шайбы... Смотрительница потрясла головой и посоветовала мне идти к чертовой бабушке с этим противным Чикиным (Шишкиным, - поправил я ее), и с его чертовым дружбаном Микиным (здесь я не стал поправлять ее, потому что понял, что тетя абсолютно не разбирается в хоккее), и что на них, то есть на Шишкина с Мишкиным, ей глубоко наплевать.
Какая странная тетя! Как можно наплевать на Шишкина?! Ладно там на Мишкина... Я был очень удивлен. Тем более, Шишкин сам мастер плеваться - не раз наблюдал это по телевизору.
Но что меня приятно поразило в музее - так это мраморные портреты древних римлян на столбиках. Все они были похожи друг на друга.
"Наверное, таким был и Муций Сцевола, - с уважением подумал я. - Так вот ты какой, Муций... Ну, здравствуй!"
Мне очень хотелось написать: "Порсена - дурак!" Это очень красиво смотрелось бы на белом мраморе... Но, как назло, забыл захватить фломастер из дома, и решил отложить это до следующего раза.
"Хотя какой же он дурак, этот Порсена, если отпустил Муция домой? - подумал я, выходя из зала. - И потом, мало ли еще что можно написать на этом чудесном белом мраморе..."
Так что я был не против еще раз посмотреть на работы великих... К тому же я сам недавно, чуть не стал художником.
Как -то шел я по бульвару. Вижу стоят двое дядей: один сильно бородатый, а другой не очень. Тот, что с большой бородой - увлеченно рисовал, а другой что-то ему говорил, выразительно жестикулируя. Потом другой дядя ушел, а бородатый продолжал так же увлеченно рисовать.
Мне стало интересно. Я к нему подошел и спросил:
- Дядя. а что вы рисуете?
- Как что?.. Осень, падающие листья, деревья, людей, церковь, заходящее солнце, сумерки... - шедевр одним словом! Хочешь, тебя нарисую.
- А что такое - шедевр?
Дядя объяснил.
Тогда я попросил разрешения взглянуть на картину.
- Но здесь какие-то черточки, пятна... и нет ни людей, ни церкви, - сказал я изумленно.
- Как бы тебе объяснить... Это мое видение... внутреннее... осени, людей... мира, в конце концов. Понимаешь?
Я сказал, что нет.
Он опять попытался объяснить мне, сильно при этом разгорячился, и стал широко размахивать руками. А так как в одной руке дядя держал кисточку, то я очень боялся, что он испачкает меня краской. Но все обошлось.
- Ну, теперь ты понимаешь?
Но я по-прежнему ничего не понимал.
- Что же... Тогда иди домой, сын мой, - сказал художник немного расстроенно.
Я был поражен.
- Как это? Какой же я ваш сын... Я папин сын... и мамин.
Дядя удивленно посмотрел на меня. По всему было видно, что он несколько раздражен.
- Да нет, конечно ты не сын... Вернее сын, но не мой. Это фигуральное выражение, ты сын...
- Никакой я не фигуральный! - сердито закричал я. - И вы меня очень запутали. Так чей же я сын?..
- Ты меня сам запутал! Ну-ка марш домой, бездельник! - чуть не прокричал, окончательно потерявший терпение художник.
Я обиделся, но домой все-таки пошел. А придя домой, первым делом пошел к папе в комнату, взял его красивую ручку с золотым пером, белый лист бумаги и засел рисовать картину.
Через час картина была закончена, и я отправился к Славке - показать свою работу.
- Я написал шедевр, - сказал я ему.
- Что написал?
- Ну, отличную вещь...
- А-а, - тогда читай, а я посмеюсь.
- Я написал пером, и ничего смешного здесь нет.
- Ну ты даешь! Понятно, что не топором.
- Это картина, дурень! - И я показал свое творение.
- Картина? - недоуменно промычал он, разглядывая мой шедевр. - Эта?.. А что ты тут нарисовал?
- Ну, здесь люди, закат, сумерки...
- Ты издеваешься надо мной?! Здесь какие-то кляксы, закорючки, хвостики...
- Видишь ли, это мое видение такое... нутряное!
Тогда Славка схватился за живот и стал кричать: - Ой-ей-ей! Ты меня уморил! - Показывая, как ему смешно, он повалился на пол. - Твой ум помрачился, Просиков! Ты слишком много рисуешь!
Мы едва-едва не поссорились.
А с Сережкой и Вовкой Брусникиным дело дошло до драки.
И мне стало понятно, что художник непризнанный.
Но если тебя не признают, зачем тогда рисовать? Я буду лучше лепить скульптуры - большие и всем понятные. А вот когда стану всемирно-известным скульптором, то опять начну рисовать картины: точками, червячками, квадратиками - потому что, так я вижу мир!
Накануне посещения музея, с напутственным словом к нам обратился завуч, Юлий Цезаревич. Он сказал, чтобы мы вели себя в музее примерно, не шалили и почерпнули массу полезного, что расширит наш кругозор и преумножит знания.
- Помните, - добавил он, - что вы представляете шестьсот тридцать пятую среднюю школу города Москвы, и должны высоко нести ее знамя!
- О каком знамени он говорит? - толкнул меня в бок Сережка. - У нас нет никакого знамя.
- Есть! Я сам видел, в учительской стоит, с кистями...
- А зачем его нести в музей? Там, наверное, своих знамен хватает.
- Так мы же не в Исторический, а в Зоологический идем.
- Эй, вы двое... Как ваши фамилии? - Завуч ткнул пальцем в нашу сторону. - Вы о чем там шепчетесь? Если вы так будете шептаться в музее, вместо того,чтобы слушать экскурсовода, то не расширите свой кругозор и не преуспеете в знаниях. - Надеюсь, - обратился он к классу, - что после посещения музея, вашей учительнице не придется за вас краснеть. И помните, я все вижу, все знаю, все слышу!
- Все, все, все? - с некоторым недоверием спросила Лидка Федоткина.
- Безусловно! - гордо, и вместе с тем скромно, сказал Юлий Цезаревич.
И еще было решено, что в целях поддержания дисциплины на должном уровне, сопровождать нас в музей будет наш замечательный физрук и прекрасный режиссер-любитель, Ганнибал Ильич Пивоваров.
Что же касается меня, то признаюсь, что из всех видов искусств мне больше всего нравится кино, особенно мультфильмы! Здесь, я думаю, со мной все согласятся.
