У Дубича был больной желудок. Ночами, думая, что никто его не слышит, он тихонько стонал от боли.
Его, конечно, слышали — пространство ведь было общее. Ниточка Лазарева вызвалась его лечить.
Дубич ложился спиной на диван, Ниточка садилась рядом на стул и тонкими чуткими пальцами массировала
его белый, покрытый редким волосом живот. От нежных прикосновений Дубич жмурился — ему было
щекотно. В животе у него то и дело что-то ухало, вздыхало, длинно урчала, словно бы там медленно
прокручивались заржавевшие шестерёнки биологического механизма. Иногда Дубич пукал, и тогда все
смеялись, довольные результатом. Так получалось, что чаще всего Дубич пукал в тот момент, когда Некин
собирался сказать речь. Это не было специально, просто так получалось, но Некин всегда воспринимал это
как выпад в свой личный адрес. Он конфузился, краснел, начинал заикаться и в конце концов замолкал, с
негодованием озираясь по сторонам, ожидая, что и прочие присутствующие справедливо возмущены такой
бестактностью. Но никто его возмущения не разделял. Все продолжали веселиться, а потом кто-нибудь
предлагал глядеть в окно, за которым, крича почти по-человечьи, пролетали большие белые утки. У этих
уток была своя жизнь. Им тоже не было дела до переживаний Некина. Некин же всегда говорил только о
высоком. О чём-либо ином он говорить не умел. Мир представлялся ему сплетением идеальных прямых
линий и стремящихся к простоте форм. Он не понимал, почему публика не разделяет его взглядов. Ему,
конечно, прямо об этом никто не говорил. Но в смехе он видел скрытое сопротивление его воле. Только
Дубич однажды лениво и как бы в сторону сказал: "Ваши теории вроде липких облаков на совершенном
безупречном небе. Вот скажите мне, пожалуйста, на кой ляд на совершенном небе ваши липкие облака?"
Некин мгновенно вспотел, но, как ему показалось, дал достойный ответ: "А что такое небо?" Дубич
секунду-другую лежал неподвижно, а потом медленно повернул к Некину удивлённое лицо. "Как, — сказал
он, — вы, священник, не знаете, что такое небо!" Что сказать на это, Некин уже не нашёл, он совсем смешался,
а потом и вовсе ушёл. С той поры он заходил всё реже и реже, пока совсем не прекратил визиты. Никто,
впрочем, этого не заметил. В комнате с той поры всё было по-прежнему. Ниточка по-прежнему массирует
Дубичу живот. Он иногда пукает. Все смеются. Кажется, будто они застряли в вечности...
