– Ладно, ладно, Колек, я пошутил, просто, когда тебя увозили в госпиталь, я глянул на вас и подумал, это – судьба, ты так на нее смотрел.
– Как, с благодарностью?
– Не, у тебя взгляд был, словно ты со своей любимой прощаешься.
– Лешка, у нее таких как я на дню по десять «женихов». Хватит заливать, лучше сделай самокрутку, курить охота ажно уши опухли.
– Ёлы-палы! – спохватившись, воскликнул Алексей и, вытащив из кармана гимнастерки пачку папирос, протянул другу, – держи, это тебе ротный передал.
– Вот это да! – обрадовался Николай, – лучше награды нет, поблагодари его от меня за курево.
Друзья расстались в надежде, что скоро снова увидятся. Через две недели через репродуктор по всему госпиталю диктор Левитан объявил, что Германия капитулировала. В палатах, в коридоре поднялся невообразимый шум: больные, словно родные обнимались, целовали друг друга. Кто-то, не стесняясь слёз, заплакал, а один больной, не смотря на ранение в ногу, с костылем, подхватил медсестру и закружил с нею в танце. Кругом бушевало веселье, пожилой солдат взял с подоконника гармонь и, растянув меха, заиграл задорную мелодию. Тут же появилась походная фляжка, наполненная спиртом и под счастливые возгласы, полилось горячительное в алюминиевые кружки. Только с наступлением ночи раненные угомонились. Спать не хотелось, бойцы мечтали о скором возвращении к родным и близким. У кого остались дома семьи, тому посчастливилось, а кому-то не повезло, во время войны они потеряли всех родных и никто их не ждет, иные вернутся на пепелище или в разрушенные врагом дома.
Николай тоже мечтал: вот вернется к своей матушке в Москву, в Филевский район, в Юный городок, и заживут они счастливо в деревянном бараке, откуда власть отправила его в лагерь. Николай тяжело вздохнул, накатили невеселые мысли: «Вот и закончилась проклятая война, может измениться жизнь, не будет на заводах сумасшедшего плана и жестокого режима, когда нас за прогулы сажали. Да чего там за прогулы, за опоздание срока давали! – мысли невольно переключились на Юный городок, – интересно, по соседству Аня жила, симпатичная такая девчушка, правда она еще молоденькой была, но я замечал, она очень приветливая. Наверняка за эти годы подросла, заневестилась. Боже! Как все-таки мне повезло, еще бы чуть ниже и в самое сердце… Ничего, до дома рана заживет как на собаке».
Николай достал из кармана халата пулю и, зажав между большим и указательным пальцем, покрутил и улыбнулся.
– Что браток, неужели из тебя достали? – спросил больной на соседней койке.
– Угадал, хирург из плеча вытащил, мне на память оставил, – с ухмылкой ответил Николай.
– Выбрось, говорят плохая примета осколки да пули оставлять.
– А я не суеверный, и к тому же, война закончилась, – весело подмигнув, сказал Николай.
– Как говорится: хозяин – барин.
По истечении недели в госпиталь приехали замкомроты Косицын и майор из штаба дивизии. Поздравили разведчика Борисова и сообщили хорошую новость: в ближайшее время его дело рассмотрят в суде и Николая подчистую освободят. При разговоре присутствовал друг Алексей, он тоже надеялся на положительное решение суда.
Время шло к выписке, и Николай с нетерпением ждал, когда его переведут из штрафроты в действующие войска. Мысленно он уже собирался к отправке домой, но внезапно его вызвали в кабинет главного врача и, увидев там сидящего за столом тучного на вид майора, Николаю вдруг закралась в голову шальная, тревожная мысль: «Сейчас этот брыластый отправит меня домой, но только не в плацкартном вагоне».
– Ты у нас, откуда угодил в штрафники? – спросил офицер из особого отдела, просматривая личное дело Борисова.
– В стрелковом полку служил.
– За что командира роты оскорбил?
– В деле все написано.
– Без тебя знаю, что написано, я тебя спрашиваю, – грубо сказал майор.
– Я и сейчас повторю, что капитан тот круглым дураком был, кто его только комротой назначил…
– Ты опять за старое! – перебил Борисова особист, – все вы уголовники ушлые и дерзкие и откуда в тебе, таком молодом столько наглости. На фронт сам просился?
– В лагере добровольно заявление написал.
– Ладно, это прошлые дела, а как ты на фронте в разведотделение попал?
– Меня туда перевели, во многих штрафротах есть своя разведка.
– Меня это как-то мало волнует, а вот почему уголовника без проверки допустили в разведку? Контакты с немцами были? Языка приходилось брать?
– Майор, к чему такие вопросы, есть командир роты, он все обо мне знает.
– Все, да не все.
– Ты о чем? – начиная нервничать, спросил Николай.
– Ты мне не тычь, щенок! Подвигом и былыми наградами хочешь прикрыться, не выйдет, мы таких быстро раскрывали.
– Каких таких?! Я что, по-твоему, когда в разведку ходил и с немцами якшался, – взбеленился Борисов.
– Молчать! Сопляк, ты с кем разговариваешь! Вот, бумага на тебя поступила, – майор достал из папки листок, – сомнения у органов имеются, как это ты дважды в штрафники угодил, да еще в разведку умудрился пролезть. Ты что думаешь, мы в носу пальцем ковыряем. Всех твоих дружков уже опросили и командиров кстати тоже. В общем, собирайся, поедешь со мной.
– За что, товарищ майор?
– По приговору военного трибунала, какой у тебя срок?
– Пять лет. Но мне же заменили двумя месяцами штрафроты и к тому же за ранение меня должны освободить…
– Должны, да не обязаны, – перебил майор, – ты поступаешь в распоряжение особого отдела.
– А как же госпиталь? Я же еще не долечился.
– Где надо, там и долечат.
– Начальник, война закончилась, что вам еще от меня нужно, я кровью смыл свое первое преступление… Прогул по вашим законам тоже преступление?
– Ты был судим по законам военного времени, как саботажник, потому Родина и отправила тебя под надзором ковать победу. Все, хватит разговоров. Сержант, – громко позвал майор. В кабинет вошел боец с малиновыми знаками различия, – вот сопроводительная, получишь его вещи и конвоируешь в штаб дивизии в особый отдел. Я еще здесь задержусь.
– Есть отправить, товарищ майор!
В жизнь Николая вновь ворвались арест и этап. Сначала был сгонный пункт в Германии, затем под суровым конвоем в забитом до отказа товарном вагоне с такими же, как он, путь лежал в конечный пункт назначения – «ПФЛ[2]». Там Борисова, не смотря на ранение, ждал нелегкий труд на стройке. Снова допросы оперативников и следователей, а затем этап в северный лагерь. Пока выясняли суть да дело, пришлось сидеть в холодном лагере, и только по истечении полутора лет на выездной сессии суда Николаю объявили, он приговаривается к четырем годам лишения свободы. Сидя в промозглом бараке, Борисов размышлял: «Как же так случилось, почему меня не простили, снова унизили, по новой дали срок? Выходит, властям, такие как я не нужны на свободе, у них на нас совсем другие планы. Вот она – дармовая рабсила! А ведь нас – штрафников много, и тьма тьмущая осужденных несправедливо. Власть нас боится, мы не станем молчать и расскажем правду, как о нас вытирают ноги. Фронтовики штрафники для власти, что кость в горле, мы ей мешаем. Мы прошли тюрьмы, лагеря, штрафроту. Ярость кипит в груди, мы – непрощенные! Когда же, наконец, сменится власть этих безмозглых тиранов и на смену им придут нормальные люди? Эх, Родина, не нужны мы тебе, не любишь ты нас. Да будь оно все проклято!»
[hr]
[1] ППШ - пистолет-пулемет Шпагина
[2] ПФЛ – Проверочно-фильтрационный лагерь.
Штрафники не кричали "Ура". Они кричали "Гу-га!"
Или шли в атаку с "русским матом".