теребила она уже Игоря.
- На что она мне, бабуля?
- Со шляпой она приличнее.
И если на первых порах, быстро развивающегося недуга, Игорь изредка еще подводил бабушку, опирающуюся одной рукой на него, а другой на клюшку, к открытому окну и усаживал ее на складной небольшой стул - погреться на солнышке и подышать свежим воздухом, то после того злополучного падения, она слегла окончательно и больше уже не вставала.
- Ну вот что, ребятушки, пора деньги собирать на могилку, - заявила однажды бабушка. - Вы мне мои-то принесите.
Пришлось Игорю вместо денег нарезать бумаги. Она прятала "деньги" под подушку, подзывала внука к себе и совала ему в руки бумажки.
- Спасибо, бабуля, - благодарил он.
- Да смотри, - строго предупреждала она, - не потрать на какую-нибудь шишигу.
Бабушка заговаривалась. Но вдруг прорвало ее, да такими хорошими и складными стихами, что диву давался Игорь - и откуда она это берет! Никогда раньше, даже в детстве, он не слышал от нее рифмованных строчек. А на другой день у бабушки отнялся язык, и разум окончательно ее покинул.
- Баб, а баб, ты меня слышишь? - раз за разом повторял Игорь. Но она смотрела мимо, в свои, только уже одной ей ведомые миры, и ни на какие слова не реагировала, лишь протяжно иногда стонала, особенно, когда ее приподнимали, чтобы покормить с ложки; она уже не могла глотать, и пища выходила обратно. Так же было десять лет назад с умирающим дедом, только он все понимал, силился что-то сказать, хрипел - и слезы текли по его морщинистому, заросшему щетиной лицу.
Врачи предупредили - безнадежна. Ждите - со дня на день. До сих пор не может простить себе Игорь, до сих пор что-то внутри его обмирает, сжимается, и озноб на мгновение слабит тело, когда он вспоминает, как однажды, грубо, даже с какой-то злостью, чтобы посадить бабушку на ведро с прикрепленным к нему стульчаком, рывком поднял ее с кровати, да так, что с ужасом показалось ему тогда - будто хрустнули косточки ее высохшего тела. Больно и нехорошо становится от этой памяти. Чего бы он не сделал сейчас для бабушки! Но поздно, давно поздно.
Да, скоро, скоро! Игорь физически ощущал приближение ее конца. Вот, может быть, через день, через час, сейчас, сию минуту совершится это страшное чудо. Как описать то состояние, когда видишь перед собой умирающего близкого и родного тебе человека, как передать это предчувствие ухода, эту боль от понимания неотвратимости и неизбежности ухода, как объяснить эту вечную тайну смерти, и как примириться. Ты весь в человеке уходящим в тайну, ты держишь его руку, еще теплую и наполненную хоть и больной, но жизнью. И вот он уходит, а ты остаешься.
Игорь обнимал мертвое тело, целовал теплые еще губы, смотрел в бабушкино лицо, пока не изменившееся и не обезображенное смертью, рыдания клекотом вырывались из его горла - и никак не мог постигнуть и поверить в случившееся.
На кладбище было ветрено и холодно. Бабушка лежала в гробу с почерневшим лицом и отпавшим подбородком - ее не замораживали. Ненадолго показалось солнце. Черногубая могила в белом искрящемся венце уже ждала ее. На веревках, покачивающийся гроб медленно опустили в яму. Последним прощанием простучали о крышку ее деревянного и уже вечного дома комья промерзлой земли. Истошно закричала мама.
На следующий после похорон день, слоняясь по вдруг опустевшей и ставшей неуютной комнате, где все напоминало о бабушке, столько сердца и тепла отдавшей Игорю за двадцать пять лет его жизни, сколько, наверное, и не приходилось не остальных ее многочисленных ее сыновей, дочерей и внуков (или ему так только казалось?), он обнаружил на подоконнике между горшков с цветами, раскрытую и лежащую вверх обложкой книгу Гофмана - это последнее, что он читал перед смертью бабушки. Уже десять лет, как он не перечитывал Гашека. Он повертел книгу в руках, подошел к книжному шкафу, и втиснул ее между других корешков. "Кто следующий?" - мрачно подумал Игорь.
- Передача окончена, - возвестила радиокоробка. - Благодарим за внимание. В следующий четверг мы повторим по вашей просьбе - ишь ты сколько писем скопилось! - интервью с председателем колхоза имени... а, впрочем, не знаю, не знаю. Не захочу - и не буду повторять, - вдруг обиделся голос. - Все! Все! Занавес! Убирайтесь!
Шторка задернулась. Комната опустела. В тающей темноте заклубились белые опарыши неуютного утра. С улицы донесся невнятный шум Летучей Службы.
Тело мое, напитанное кровью и потом, сердце мое, разбрызгивающее кровь по членам моим, напрягают камень, загораживающий мою темницу; и в полыхнувшем просвете не вижу я ни матери своей, ни сестер своих. ни братьев, нет и любимых мной, нет и любви. Не поддается камень, только едва различимая ниточка сочащегося извне света. Я нащупываю свечу и осторожно подношу ее к прозрачному лучику.
- Ну зажгись, ну зажгись, пожалуйста, я очень прошу тебя, высвободи меня из заклятья, не дай мне пропасть напрасно. И надо мне совсем немного, - только чуточку тепла и света, только чуточку...
И вот чудится ему, будто в окружающей темноте затеплился огонек.
