- Да уж первый… А на который вы назначили?
- На двенадцать.
В это самое время в передней раздался звонок.
- Ах! – воскликнула молодая графиня, прижимая ладони к вспыхнувшим щекам. – Это он! А я вся растрепалась, боже!.. Проведите его сюда, дорогая, только не сразу… Займите пока разговором, я сейчас…
Розалия Львовна, поворотясь перед большим зеркалом, поправила волосы, сделала лицо, навела на себе там и сям красоту, глубоко вздохнула, и не спеша отправилась в прихожую. Выскочившую из кухни на звонок служанку она отправила обратно: «Я сама!», и с достоинством отперла двери…
Ах, какой бравый красавец стоял за ними!
- Имею ли я честь видеть хозяйку дома Розалию Львовну Закревскую?
- Да, это я, – с достоинством отвечала хозяйка, разглядывая черноусого и рослого офицера. – А с кем имею честь?
Он щёлкнул каблуками и поклонился:
- Поручик Его императорского величества гвардейского уланского полка Грум-Гржебовский, к вашим услуга!
- Очень рада знакомству, - расплывалась в улыбке хозяйка, протягивая ему руку для поцелуя. - А как ваше имя?
- Мишель, мадам!.. Но смогу ли я увидеть несравненную Екатерину Семёновну?.. Она дала мне ваш адрес…
* * *
- Стой! Жди здесь, на крыльце, – говорил камердинер заросшему бородою до самых глаз мужику в сером засаленном армяке и высокой кучерской шапке, критически его оглядывая. – Я пойду наверх, доложусь, а ты стой... Куда тебя в дом пускать?.. Чистый Пугачёв, прости господи... Разбойник с большой дороги.
Еромолай мрачно молчал, переминаясь с ноги на ногу и глядя на свои вымазанные в навозе сапоги. Потом спросил:
- Дык, что жа... Не возьму в толк... Дунька меня звала, али сам барин?
- Не всё ль тебе равно? – сердился камердинер. – Барин!.. Сказали, позвать!... Что Дунька, мол, тебя ждет, – Степан тут и сам задумался и почесал седую репу. - И вправду, чего это барин вдруг о Дуньке озаботился? Ждёт она этого дурака, или не ждёт...
- А ежели позовут, то пойдёшь по чёрной лестнице, понял? не здесь! В доме на коврах навозу ещё не хватало...
Степан не спеша поднялся по ковровой лестнице и направился в зелёную гостиную, доложиться барину, что Ермолай прибыл.
Из гостиной доносились какие-то звуки и всхлипы. «Дуньку всё ещё учит, дуру», - подумал камердинер, отводя зелёную портьеру на дверях, и - ахнул...
Дунька стояла на коленях, а барин - в одной рубахе, без порток - грозно возвышался над нею и, держа её за волосы, исступленно долбил в рот; ошалелая девка давилась, по-поросячьи хрюкала, изо рта её текли слюни, из глаз слёзы...
Поражённый Степан лишился дара речи...
- Ваше превосходительство... – осмелился он, наконец. – Еромалай туточки, пришедший!..
- Что-о-о?? – взревел барин и повернул к камердинеру безумное лицо с выпученными глазами. – К чор-рту!! Гони!!
- Слушаюсь! – воскликнул Степан, и пулей выскочил на лестницу. Такого сурового и грозного барина он никогда ещё не видывал!..
- Ну, брат, дела-а!.. – говорил он Ермолаю, выйдя на крыльцо. – Наш-то сердит нынче – страсть! Дуньке такую выволочку делает! Уж и не знаю, за что... Не дай бог на старости лет мне под такую попасть!.. Ступай, милый, от греха – не нужен ты больше. Не до тебя тут...
* * *
Юный Николенька бродил по комнате, заложив руки в карманы своих коротких брючек-гольф, и рассматривал лубочные картинки на стенах, изображавшие разных животных на лугах и целующихся молодых пейзан и пейзанок. На ковре резвились малыши, раскачивали лошадку с хвостом из пакли и строили домик из кубиков.
Потом малыши просили гувернантку поиграть с ними в поезд, и Николенька с любопытством смотрел, как мадмуазель Люсьен тоже ползала с ними по ковру, подняв попу в шерстяной серой юбке, и возила на верёвочке паровозик с синими вагончиками.
«Attention! Attention! Le train part!»* - весело кричала она за начальника станции. «Attention! Attention!» - вторили ей Машенька и Петруша, ползая следом.
Мальчик впервые сделал для себя открытие, что попа мадмуазель, это совсем не то, что маленькие попки у малышей: на неё хотелось смотреть и смотреть!..
Хорошо бы поднять эту юбку и поглядеть, что у неё там... Да, наверное, кружевные панталоны, что же ещё? И чулки, и подвязки, как у мамочки... У всех дам так. А вот если спустить и панталоны?.. О!
Николеньку даже в жар бросило от того, что он вообразил, но тут раздался громкий звонок в прихожей и голоса: кто-то пришёл.
Оказалось, что пришёл тот красивый офицер, которого третьего дня они с маменькой встретили в Пассаже. Николеньке он понравился: он здорово щёлкал каблуками, красиво закручивал усы, а также целовал маменьке руку и говорил какие-то взрослые «комплименты», которых Николенька не понимал.
И Николя тогда решил про себя, что тоже станет офицером, и даже «кавалергардом», а совсем не статским, как папенька.
Офицер, завидя Николеньку, поздоровался с ним, как со старым знакомым, и даже козырнул, и хозяйка увела его в гостиную.
Николенька же опять отправился в детскую смотреть на красивую мадемуазель Люсьен.
Она уже сидела в креслах с французской книгой в руках, а не возила на четвереньках паровозик, но смотреть на неё всё равно было приятно, поскольку на груди на платье у неё был вырез, в котором были видны две красивые выпуклости.
Николенька подошёл сзади, и заглядывал на них через её плечо, и даже склонился над ним...
- Niky! Stop it! – сердито воскликнула мадемуазель, заметив этот неподдельный интерес. – Не можно так делать! Ты не есть гуд бой - вежливы малчик!
- Ой! – мальчик покраснел и отступил. – Я просто... смотрел, мадемуазель Люсьен.
- Не можно так близко смотрел!. Нужно спрашивать разрешений, Niky, - сказала она, углубляясь снова в книгу. – Если мадемуазел позволять, тогда... – она улыбнулась, украдкой поглядывая на мальчишку.
- Скажи мне, Ники, у тебя быть гувернантка? Дома...
- Нет, мадемуазель, у меня только учитель. Приходит два раза в неделю, и ведёт со мной урок.
- Учител?.. И как, он тобой доволный?.. Ты есть хороший малчик?
- Да, доволен. Я всё уже могу прочесть. И из истории знаю крещение славян и князя Владимира.
- Ты есть молодец, Ники... А ты бы хотеть иметь дома гувернантка? Как мадемуазель Люсьен? Для ежедневный воспитателный процесс...
- Да! – воскликнул восхищённый Николенька, представив, как красивая мадемуазель живёт у них дома, и он может видеть её всякий час. – Хотел бы!
- Ты милый малчик, – мадемуазель с улыбкой привлекла его к себе и заговорила доверительно:
– Если тебе хотеть гувернантка, нужно просить мамочка, что она взять меня в ваш дом. Я буду жить у вас, проводить воспитателный занятий, и... - она приблизила к нему своё чудное личико и зашептала, - и что-то Ники показать... Что он хотел смотреть, а?.. – она тихонько засмеялась и взъерошила ему волосы. – Ах, ты маленкий мужчин!.. Толко тс-ссс! – она снова стала серьёзной и приложила пальчик сначала к своим, а потом к его губам. – Никто не должен это знать!
* * *
Уланский поручик, мелодично звеня шпорами, вслед за хозяйкой вошёл в гостиную и смог, наконец, лицезреть свою прекрасную знакомую, которая три дня назад произвела на него такое волнующее впечатление. Он торжественно приблизился, поклонился и поцеловал ей руку.
- Поручик, это вы!.. – говорила графиня, грудь которой за большим декольте высоко вздымалась от волнения. – Наконец-то я вижу вас...
- Графиня! Я безмерно счастлив, что....
- Напротив!.. Я так рада... – и т. д.
Когда поток взаимных любезностей подошёл к концу, Розалия Львовна, переводя взор с графини на поручика и обратно, и не переставая улыбаться, сказала:
- Не желаете ли, мои дорогие гости, по чашечке кофию?.. Или предпочтёте побеседовать в тишине?
На что графиня промолчала, а поручик ответил: «Пожалуй... Если, конечно, графиня не против?» - и Розалия сопроводила их в отдельную комнату с диваном и креслами, в которую был только один вход, из прихожей.
- Здесь вам никто не помешает, - говорила она, удаляясь. – Сейчас принесу кофий...
- Графиня! – поручик взял даму за руку, страстно заглядывая в глаза. – Я полюбил вас сразу, как только увидел...
- Ах, милый Мишель!.. – отвечала с улыбкой графия. – Вы ещё так молоды!.. Не доверяйте столь быстрым чувствам... Они могут обмануть...
- Екатерина Семёновна, я уже не столь молод... И чувства мои так горячи, что... Они сожгут меня дотла! Если только вы... не ответите мне взаимностью...
- Зовите меня Кити... Ведь мы будем друзьями, не так ли?.. А почему вы думаете, что не отвечу?. Вы плохо знаете женщин, поручик... Их сердца мягки, податливы...
- Ах, боже мой!.. Возможно ли это безумное счастье??
- Но поймите, Мишель, я старше вас!.. У меня уже двое детей, муж...
- Да в этом ли дело, дорогая Китти? – поручик уже гладил колено графини, одновременно целуя её запястье. – Ничто не может помешать мне любить вас... и т. д.
...Страстный диалог постепенно двигался в нужном направлении, к финальному завершению, когда хозяйка внесла серебряный поднос с двумя чашечками и торжественно поставила их на столик перед гостями.
- А вот и кофий, дамы и господа!.. Прошу вас – графиня, поручик... А я удаляюсь, и более не побеспокою. Прошу вас, чувствуйте себя как дома.
Розалия Львовна вышла от них в сильном возбуждении... Перед глазами ещё стояли этот красавец-поручик и её милая подруга графиня.
«Ах! – с досадой подумалось ей. – Ну, почему бы нам не предаться этому вместе, втроём?.. Прекрасно знаю я этих мужчин! И от меня он тоже бы не отказался - только намекни... Да заодно и от Люсьенки, ха-ха!.. Ах, зачем существуют все эти глупые условности и табу??»
Она вообразила, как на широком её диване переплетаются три обнажённых тела - одно крепкое, мужское, и два нежных, женских - и её пронизал мгновенный жар желания: она явственно ощутила, что её влечёт к обоим...
* * *
Камердинер Степан, отправив Ермолая восвояси, топтался на высоком крыльце дома, не решаясь подняться в бельэтаж. В конце концов он решился зайти с чёрной лестницы, которая была для прислуги, и разведать обстановку...
На кухне он столкнулся с растрёпанной и красной как рак Дунькой, которая с испугу отшатнулась.
- Ну тебя, дядька Степан!.. Напужал.
- Это ты, девка?.. - сочувственно заговорил камердинер. – Ну, что? как оно? Строг барин-то? Вишь, какую выволочку устроил, а?
- Ну, устроил... – с досадой отвечала Дуня. - А тебе-то что, дядька?
- Да мне-то ничего... – почесал в затылке камердинер. – Я ведь, девка, к тебе с сочувствием...
- «Сочу-увствием!»... Старый леший. Тоже, небось, охота, а?
- Ни за ради бога, что ты, Дуня?.. Такие страсти!.. Я только не пойму, что ты натворила-то?
- Да письмо они мне давали отнести... А я возьми да позабудь! И куда ж я его сунула-то, господи?.. – она принялась перебирать рыночную кошёлку, и со дна её достала измятое и замасленное письмо.
– Вот оно!.. Да теперь-то что... Теперь без надобности, - она бросила письмо на стол и захихикала, утирая рукавом губы. – Накормил меня вот... Отвёл душу! Это, говорит, суфле, ешь... А потом чего придумал: «Тебя, говорит, нужно переодеть в горничную, чтоб ты с белой наколкой была в волосах, а то, говорит, ходишь, как анчута».
- Во как! Стало быть, была ты просто кухонная девка, а станешь горничная? – Степан поглядел на Дуню уважительно. - Это что же, это неплохо... А?
-
