Глава первая
Рядом, в почти 50 км от Городка, что в Западной Украине, цвело село в прелестном раздолье подсолнухов, чьи большие головы мы любим созерцать каждое утро. В этом доблестном селе - а название ему Старое Поле,- жило человек 60 - всё степенные хохлы с большими усами и длинными косами. Ещё скрипели телеги, ржали смешливо кони всех мастей и детвора, полуголая и кичливая, ещё не знавшая первого причастия в костёле, устремлялась на реку, меся всё на своём пути.
В Старом Поле был обычай - приезжавшие из Львова барыги выпивали ведро горилки и закусывали одним малосольным огурцом. Многие протестовали против такого варварства, ибо у каждого семь пядей во лбу и он лучше знает как жить-существовать. Один из торгашей, Никола Полуянов, раз-другой принимался плетью махать и грозился позвать панов из Польского государства, но ему не поверили. Молодые хлопцы схватили мужика и понесли к реке, где чуть не утопили. Несчастный Никола потом говаривал, что видел розовых русалок, певших на языке москалей.
Расскажем о самой личности Николы. Родился он где-то под Черновцами, но там не пригодился. Перешагнув Миллениум в возрасте сорока лет, он женился на богобоязливой женщине, чтившей Пречистую Деву как собственную сестру единоутробную. Её звали Аннушка. Завели они большое хозяйство, родились детишки, но как то не ужились Полуяновы в деревне, и переехали в Старое Поле. Никола стал промышлять торговлей и ездил в Польшу, где, зная отлично польское наречие, быстро сошёлся с местными панами,принявшими его как брата родного.
Аннушка занималась целыми днями то рассадой, то скотом, требующим еды в прорву, да ещё дети - мальчик и девочка, все в отца говорливые и смешливые - требовали свою минуту счастья. Женщина в первые месяцы супружества сбросила пару десятков кило, сделавшись из дородной бабищи в стройную красотку. На неё засматривались все здешние мужики, а особенно Феликс Борода, человек мрачный как сосновый лес зимой. Один раз он её приобнял у клуба, когда купил литру-другую. Аннушка такого ему дала пенделя, что кровищи было немерено из разбитого носа Феликсова. С тех пор он ни нагой в её сторону, так как зарёкся перед родной матерью больше не смотреть на "проклятых баб".
Никола всё таки сыскал себе женщину в Польше - раскрасавицу-пани с голубыми глазами. Он очень любил женский пол и ему мало было жены, которая больше молилась, чем исполняла супружеский долг. С этой полячкой Никола гулял по месяцам, забывая родимый дом, друзей и достопочтенную Украйну. Ему мила была природа Польши, её обычаи и язык, такой прекрасный и ласкающий слух. Полуянов хотел было остаться в здешних краях и обосноваться в Пшемысли, где он завёл свою лавку галантерейщика. Но стал манить родной дом, да и детишек он крепко любил, особенно непоседливого Андрейку, с которым ходил на рыбную ловлю и зимой и летом.
Приехал Никола в Старое Поле каким-то отощавшим и Аннушка принялась откармливать его варениками с картошкой. Никола ещё вздыхал о своей милашке, снившейся ему каждую ночь и заманивавшей его своими срамными местами. Вареники вставали поперёк глотки, квас, холодный как тело Аннушки, тёк по усам, а в рот идти не хотел. Запечалился Никола, да махнул рукой - стал новый сарай строить, и за работой обо всём позабыл. Завёл ещё пчёл, которыми ещё его батька Никифор любил заниматься. Пчёлы пошли у него как по маслу - мёд и себе заготавливали, и продавали помаленьку.
Жизнь шла своим чередом: шаг вперёд-три шага назад, ибо всё упование на предков, которые своих сил не жалели - строили родную и любимую Хохляндию соседям на зависть. Любил помечтать Никола, этим его и хлебом не корми. Бывало, устроится на крыше,вонзит взгляд зорких глаз в бирюзовое небо и "видит" то ангелов Божьих, то барашков, то аравитян с верблюдами, бредущими по синей пустыне. Ах,кабы побывать то ли в Риме, то ли в Париже, посмотреть на тамошний народец, чем живёт-может! Видать, в тех краях красотища неимоверная, но и у нас не хуже - Украина родная кому хошь фору даст по достопримечательностям и природе-матушке. Посмотришь, как детвора купается с конями в речке и жить хочется!
Ночью он особенно донимал Аннушку, но та всё стирала на постную среду. Не вытерпел, подобрал под себя и вошёл вглубь женского тела как хозяин, коему перечить нельзя.Сладко стало, как в детском сне, аж истома по телу разбежалась! Жена позволила себе помаленьку по стонать, позабыв про грех. Боже милостивый, уж ты не гневись на нас, мы же люди...
Глава вторая
В храме было людно: только две лавки были не заполнены; одно - Феликса Бороды, пошедшего за лечебными травами для старухи Фёклы, которая была "знатной" ворожеей и Агафьи Семёнкиной, серьёзно приболевшей и молившейся дома, среди благоуханий ладана. Священник, с лицом серьёзным и благочестивым, вёл Мессу как должно, внимательно посматривая на помощника, так как тот пару раз ошибался. Дарохранительница блистала в утреннем солнце, а Крест Христов был волнительно прекрасен.
Народ пришёл в место пребывания Бога, чтобы Господь избавил Старое Поле от нашествия волков. Эти серые бродяги, проклятые санитары леса, оборзели в конец, уничтожая овец и коз, давя собак и будоража кошек. Лес опустел - все волки были у деревни, вылизывая свою шерсть и готовя себя к трапезе. Насмерть напуганный пастушонок Данилка теперь зажался в отцовском доме, в углу, поёживаясь от пота, предательски выступившего на шее и подмышками. Бедный мальчик, как и весь народ, призывал Святую Деву заступиться за старопольщиков, дабы Свет восторжествовал и Тьма расступилась.
На правой лавке, вместе с супругой сидел и Никола Полуянов, облизывая высохшие губы. Аннушка была бледна, как с ней обычно случалось в храме; она думала о том, как же мало пожил Иисус - а если бы много пожил, сколько бы зла меньше стало в этом алчном мире. Она представляла себе, как Христос восседает на царском троне и к Его ногам в красных сапогах возлагают дары и золото со всего Израиля, со всего Рима и Египта. Жил бы простой человек счастливо, думала Аннушка, и навивала на палец серебристый локон. Поглядывая на Николу, она видела его не тем балаболом и хвастуном, а - посмотрите на его лицо! - тем человеком, душа которого уже спасена досрочно.
Кто-то забежал впопыхах. Это был Данилка. Он махал руками как мельница, глаза его были красными как тело рака, только что выловленного из воды. -Люди, беда пришла! - кричал мальчик, всматриваясь в каждое лицо; многие на него не смотрели. Здесь народ зашептался, женщины повскакивали и подбежали к нему, такому ранимому в эту минуту. - Волки? - в один голос запричитали женщины. -они уже забрались в дом Агафьи и выволокли её на улицу. Я видел, как один матёрый волчара, бесхвостый, перегрызал её глотку, а она била его по морде, с которой стекала кровь.
Мальчишка сел на лавку и к нему подошёл священник. - Сын мой, скажи: сколько было волков? - Отец Рафаил! Их было много, ох, как много - не сосчитать! Мне показалось, что они говорили со мной, грозили и Папу Римского съесть, ибо очень злы после обстрелов, которые совершили охотники из Львова. Мальчик заплакал, размазал грязными руками грязь, которая заляпала его лицо, когда он упал у самого храма и налетел на чьи-то костыли. Данилка, худенький как ноги цапли, плакал не от того, что он боялся, а потому, что ему было страшно за девочку Наташу, которую полюбил три дня назад. Её образ с венком из ромашек он видел и сейчас, в объятиях отца Рафаила. Данилка хотел об этом рассказать, но что-то не давало ему это совершить.
Дверь в греко-католический храм ещё раз отворилась и вошёл насмерть перепуганный Феликс Борода, обвешанный травами с ног до головы. - Людички, милые! Да они нас съедят заживо! - голос Феликса был до того неразборчив, что один Полуянов его разобрал и сказал как толмач: - Он говорит: беда с нами,сельчане! Волки уже рвут наших братьев и сестёр. Никола махнул рукой, когда попросили его повторить сказанное и вышел из храма. Он мало чего боялся, но в данную минуту ему было муторно: тряслись коленки, как когда-то на первом учении в армии. Тогда, впервые держа автомат Калашникова, он видел пред собой и чертей, и ангелов, и всё ни как не мог понять, что ему выдал старшина под роспись. Это орудие убийства он разглядывал минут 15, пока его не толкнул в спину один из сослуживцев: мол, чего рассусоливает время. стреляй, мать твою!
И он так стрельнув одиночным выстрелом, что получил награду из рук самого генерал-лейтенанта Егорова, статного как самый настоящий полководец, исконно украинский притом.
Вышел и Феликс, осматриваясь по сторонам. Он взял на всякий случай костыль, повертел им в руках и пошёл к ворожее. Волков он боялся, но ещё страшнее было не выпить горилки, ибо хмель прошла как майский месяц, голова гудела так, что он не расслышал, как Никола Полуянов ему сказал: - Придурок, загрызут ведь! Борода шёл, еле неся ноги и пару пучков разнотравья потерял. Вдруг он услышал такой мат, что его всего передёрнуло. Истошно кричала старуха Фёкла и голос её напомнил Феликсу матерщину дядьки Степана, когда тот управлял мотоциклом, а тот всё время глох как окаянный. Старуха, её он увидел уже, когда дошёл до продмага, бежала, а впереди её промчалась вся стая волков, перепуганных как Сатана Господом нашим Иисусом Христом. Самый матёрый, тот, что без хвоста, оглядывался на бабу Фёклу и оскаливал пасть, но что-то несло его подальше от мата-перемата. Видать, нечистая сила боится настоящего украинского слова.
...Народ Старого Поля веселился как никогда, ибо сама душа пела у каждого. Бабе Фёкле простили всё: и ворожбу, и спаивание Феликса Бороды, и прочее, и прочее... Старушку напоили так, что та так так матюгалась, что краснели и многое видавшие мужики. Никола пил и пел за двоих, обнимая Аннушку и нюхая её душистые волосы. Феликс сплясал так много, что под конец упал под стол и заснул мертвецким сном. Любят украинцы праздновать всякое торжество, веселя все окрестности. И только нашкодившие волки скулили на луну,а волчицы кормя волчат, рассказывали им про бессовестных людей и ужасной старухе, не знающей всякой нормы в общении.
Глава третья
Никола правой пятернёй рыл землю, сопя как малец. Солнце било в макушку, отчего болела голова как с перепою. Попался камень, рыжий и острый с краёв и мужик поддел его палкой, которую загнал вглубь. Камень треснул, и чтобы вытащить его, Полуянов встал на колени. Глаза заслезились и он каким-то огрехом движения поранил руку, и кровь, выдавливая влажную землю, потекла вниз к запястью, под рубашку и так далее.
Никола сообразил клад, дабы защититься от набегов каких-то злопыхателей, может соседских мальчишек, которые залезали через окно в саду и воровали что в руки попадётся. Так исчезли старинные часы, на которые ещё дед Николы загадывал желания в Новый год; пропали и кое-какие вещи, правда не особо ценные, но дорогие сердцу Аннушки.
Зарыв клад - это было десять тысяч рублей и кое-что из серебра - Никола пришёл домой и всё рассказал Аннушке, жалуясь на жар в теле. Жена засуетилась с припарками, заварила травы исцеляющей от всех болезней и встала на молитву. Пятнадцать раз она прочла "Отче наш..." и "Богородица дева, радуйся..." В душе у женщины
