будут строители коммунизма, если растратят свои силы? – упрямо сказал Ленин. – Им останется только сдаться.
– Нет, не растратим и не сдадимся! Не сомневайтесь, Владимир Ильич! – горячо уверили его.
Ленин улыбнулся:
– Остаётся поверить на слово… Ну, а как вы проводите свой досуг? – перевёл он разговор на другую тему. – В оперу ходите?
– Для нас там нет ничего интересного, – ответил за всех Жора.
– Как же так, ведь вы сами нового ничего не указываете, как же быть? – Ленин лукаво посмотрел на него.
– Возможно, мы ничего нового пока не создали, но мы учимся, – повторил Жора. – А насчёт оперы мы единодушно против «Евгения Онегина». «Евгении Онегины» нам в зубах навязли.
– Вот как! Значит, вы против «Евгения Онегина»? – рассмеялся Ленин. – Ну, уж мне придется тогда быть «за», я ведь старый человек… А как вы считаете Некрасова?
– Для нашего времени он устарел, – не задумываясь, ответил Жора. – Нам теперь нужно другое, и у нас есть Маяковский. Вы видели «Мистерию-буфф»? Вы обязательно должны её увидеть! Надежда Константиновна, предупредите Владимира Ильича, когда в следующий раз в театре будет идти «Мистерия», чтобы он увидел её!
– Попробую, – усмехнулась Надежда Константиновна.
В столовой на мгновение установилась тишина.
– А что вы думаете о любви в эпоху революции? – вдруг спросила Маша, густо зардевшись при этом.
Ленин с затаённой усмешкой глянул на неё и совершенно серьёзно ответил:
– В эпоху, когда рушатся могущественные государства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, чувствования отдельного человека быстро видоизменяются…
Сергей вздрогнул и многозначительно посмотрел на Машу: «Что я тебе говорил?»
– Значит, в области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции, – продолжал Ленин, – и ничего не может быть более ложного, чем начать проповедовать сейчас монашеский аскетизм и святость грязной буржуазной морали. Однако вряд ли хорошо, что вопросы пола, усиленно выдвигаемые естественными причинами, становятся центральными в психике человека. Последствия бывают прямо роковыми.
– Вы говорите о теории «стакана воды», когда занятие любовью сравнивается с простым утолением жажды? – уточнил Сергей.
Ленин кивнул:
– Как коммунист, я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобождённая любовь». Вдобавок она и не нова, и не коммунистична. Вы, вероятно, знаете, что эта теория проповедовалась в изящной литературе в середине прошлого века как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела. Проповедь в то время была талантливее, чем сейчас; как обстоит дело с практикой, не могу судить, – прищурился он.
В комнате раздался громкий смех. Переждав его, Ленин продолжал:
– Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?.. Не то чтобы я своей критикой хотел проповедовать аскетизм – повторяю, коммунизм должен нести с собой не аскетизм, а жизнерадостность и бодрость, вызванную также и полнотой любовной жизни. Однако, по моему мнению, часто наблюдаемый сейчас избыток половой жизни не приносит с собой жизнерадостности и бодрости, а, наоборот, уменьшает их. А молодежи особенно нужны жизнерадостность и бодрость. Спорт, гимнастика, физические упражнения всякого рода, экскурсии, разносторонность духовных интересов, учение, исследования, – и всё это по возможности совместно!
– Но вы же не станете отрицать, что в теории Фрейда, скажем, есть рациональное зерно? – спросил Жора.
– Теория Фрейда тоже своего рода модная причуда. Как бы бунтарски и революционно эти теории ни стремились проявить себя, они всё же в конце концов вполне буржуазны. – не согласился Ленин. – Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир созерцанием своего пупа. Это излюбленное занятие интеллигентов и близко к ним стоящих слоев… Что же касается постоянного копания в половых вопросах и подведение под это всяческих теорий, то, по моему мнению, это просто попытки прикрыть свою ненормальную или чрезмерную половую жизнь.
– Вот вы так думаете? – пробурчал Жора.
– Может быть, я старомоден и отстал от времени, – сказал Ленин, – но позвольте мне обратиться к мнению человека, который много занимался подобными вопросами – я имею в виду Александру Михайловну Коллонтай. Вы, наверно, слышали её выступления, и вам известно, что не так давно она была ярой сторонницей полной свободы в любви, но времена меняются и мы меняемся вместе с ними. Ныне товарищ Коллонтай намерена написать работу, в которой выступит против теории «стакана воды». С некоторыми положениями этой работы она вчерне ознакомила меня и в целом я с ними согласен.
Товарищ Коллонтай говорит, что у нас в России, в годы обострённой Гражданской войны никто всерьёз не считался с любовными огорчениями и муками, ведь за плечами каждого караулила смерть; вопрос шёл о том, кто победит – революция и, значит, прогресс или контрреволюция и, значит, реакция?.. Для любовных «радостей и пыток» не было ни времени, ни избытка душевных сил. Господином положения оказался несложный, естественный голос природы – биологический инстинкт воспроизводства, влечение двух половых особей. Мужчина и женщина легко сходились и расходились. Сходились без больших душевных эмоций и расходились без слёз и боли. Это был «бескрылый Эрос», который поглощал меньше душевных сил, чем требовательный «крылатый Эрос», – любовь, сотканная из тончайшей сети всевозможных эмоций.
Сейчас картина меняется. Теперь, когда революция в России одержала верх и укрепилась, когда атмосфера революционной схватки перестала поглощать человека целиком и без остатка, крылатый Эрос снова начинает предъявлять свои права. Женщина и мужчина сейчас не только «сходятся», не только завязывают скоропреходящую связь для утоления полового инстинкта, но и начинают снова переживать любовные романы, познавая высочайшие духовные переживания любви.
Не подлежит сомнению, говорит товарищ Коллонтай, что в коммунистическом обществе любовь, «крылатый Эрос», предстанет в ином, преображённом виде. «Симпатические скрепы» между всеми членами нового общества вырастут и окрепнут, вырастут многообразные нити, переплетающие людей между собою душевной и духовной спайкой. В этом новом обществе, на фоне радостного единения и товарищеского общения Эрос займёт почётное место как переживание, приумножающее человеческую радость. Этот преображённый крылатый Эрос будет покоиться на здоровом, свободном, естественном, без извращений и излишеств, влечении полов.
– Ура товарищу Коллонтай! – закричали и захлопали в комнате.
– Я передам товарищу Коллонтай, что молодёжь поддерживает её идеи, – засмеялся Ленин. – Засим позвольте нам откланяться: уже очень поздно, свет давно пора гасить, да и вам отдохнуть не помешает. Берегите, берегите свои силы – они пригодятся!
– Но вы ещё к нам приедете, Владимир Ильич? Пообещайте, что приедете! – попросили его.
– Обещать – не обещаю, но постараюсь, – ответил он, направляясь к выходу. – Не провожайте нас: вы не одеты, а на улице холодно…
Выйдя на улицу, он сразу как-то сник, потрогал раненое плечо и глухо застонал.
– Болит, Володя? – спросила Надежда Константиновна.
– Нет, не очень, больше почему-то в голову отдаёт, – неохотно ответил он. – Каплан постаралась на славу: ещё бы чуть-чуть и ухлопала; в молодости киевского губернатора убить ей не удалось, так на мне отыгралась. Впрочем, что её винить, она была идейным борцом, и террором утверждала свои идеи; одному подобному деятелю Дзержинский в похожей ситуации сказал: «За вашу последовательную и принципиальную борьбу я вас уважаю, но за ваши действия вы будете расстреляны». Опасность, однако, не в этих идейных борцах, к какому лагерю они не принадлежали бы. С ними мы справились, но как справиться с огромной косной мелкобуржуазной массой, как справиться с обывателем с его собственническими инстинктами, хитростью и жадностью? Он оказался победителем, а мы проиграли.
– Проиграли? – переспросила Надежда Константиновна.
– Да, надо честно признаться, мы проиграли: построить коммунизм в России сегодня и немедленно нам не удалось. Посмотри, что происходит в стране: везде восстания против нас, мы оказалась в абсолютном меньшинстве, – жёстко ответил Ленин. – Это не означает, конечно, что мы собираемся сдаваться. Нет, мы лишь отступим, чтобы на базе советской власти приготовиться к новому наступлению. Наряду с высоким развитием хозяйства, без чего немыслим настоящий коммунизм, нам следует обратить особое внимание на воспитание человека нового типа, – человека высококультурного, живущего высшими ценностями, а не мелкой сволочной, мещанской жизнью. Только такой человек сможет одолеть буржуа, вытеснить его из всех сфер общественного бытия.
Но пока до этого далеко; наш сегодняшний визит лишний раз доказал это. Молодёжь, которую мы увидели здесь, прекрасна в своём революционном порыве, в искреннем, пусть и наивном стремлении следовать во всём коммунистическим идеалам. Однако много ли найдётся тех, кто готовы мёрзнуть и голодать, терпеть невообразимые лишения во имя идеалов? Это свойство монашеской общины – да, да, монашеской общины! Но мы знаем из истории, во что со временем превращались подобные общины – в замкнутые ордена фанатиков, из среды которых выходили великие инквизиторы.
Нам не нужны инквизиторы; мы вынуждены прибегать к насилию для защиты революции, но это не цель, а средство для того чтобы покончить со всяким насилием. Старое государство не могло существовать без насилия, потому что власть в нём принадлежала узкой группе хищников-эксплуататоров, подавляющих эксплуатируемые классы во имя интересов господствующего класса; мы впервые в истории создаем государство, которое выражает интересы подавляющего большинства народа.
Наши противники кричат на всех углах, что это утопия: истинное народовластие невозможно в условиях страшной отсталости, варварства, азиатчины. Но если исторические условия сложились таким образом, что революция победила именно в такой стране, почему мы не можем, опираясь на советскую власть, подтянуть страну и народ к тому колоссальному продвижению вперёд, которое мы совершили в политической области? Если мы это сделаем, никакие жертвы революции не будут напрасными; если нет… – он запнулся и зябко передёрнул плечами.
– Тебе холодно? – Надежда Константиновна поправила ему шарф и подняла воротник пальто.
– Знаешь, Наденька, раньше мне казалось, что самое трудное – это захватить власть и удержать её. Теперь я вижу, что самая большая трудность – преобразование человека, – сказал Ленин. – Даже среди наших высокопоставленных коммунистов, даже в Центральном комитете нет-нет, да и проглянут буржуазные черты. Будет большая беда, если такие сорняки разрастутся – случится катастрофа вселенского масштаба. Мы идём впереди всей планеты, и если наша революция потерпит крах, последствия этого ощутит на себе весь
